Из-под ног брызгали крошечные коричневые лягушки, катались на носках сапог. Я изо всех сил старался быть старше, задавить в себе любопытство, которое есть в каждом ребёнке, и, по идее, должно быть уже постыдно для мальчика моего возраста присесть на корточки и наблюдать за забавными тварями.
Будь здесь хоть какой-нибудь народ, я ушёл бы тренироваться за автобус. Когда на тебя смотрят, шары становятся разными по весу, а пальцев почему-то то по шесть, то всего по четыре на каждой руке. К метаморфозам с твоим телом просто не успеваешь привыкнуть, и всё, на чём ты пытаешься сосредоточить внимание, разлетается по ближайшим кустам. Но так как даже за окнами не видно было ничего, кроме горшков с кактусами и алоэ (что не мешало им, правда, складываться в диковинные рожи с квадратными подбородками и самой диковинной формы носами), я вышел под центральный навес. Закрутил три булавы, уронил одну себе на ногу и закрутил снова. На этот раз получилось хорошо, булавы опускались мне в руки хвостами, а не тупорылой, как у морских рыб, мордой.
Я подумал, что не зря всё-таки запрятал на донышке кармана хорошее настроение. Без него ничего бы не получилось. И, более того, стало казаться, что именно оно выбрасывает усики в сторону моих друзей, словно хищное африканское растение, и вытягивает их на сцену. Так резко, что те только и успевали, что схватить и запихать под мышку что-то из реквизита, затупленный нож ли, или же пару мячиков.
Тут же принимались этим реквизитом обмениваться со смехом.
У тебя что есть?
Две джедайские палочки и кольцо!
Мышик наблюдал за нами из-под автобуса и пытался поддержать общее веселье вялыми движениями хвоста.
Поделись кольцом, а я тебе гаечный ключ.
На что тебе гаечный ключ?
Марина пытается состроить умное лицо.
Очень интересно порой включать в стандартный каскад незнакомый и несбалансированный предмет. Полезно для любого жонглёра и для того, кто выбрался, она косится на меня, из детских штанишек.
Верните потом, волнуется со своего насеста в фургоне Костя. Если это ключ на семнадцать, верните мне его потом в руки. А то мы отсюда не уедем.
Устроим репетицию! говорит Анна. Может быть, эти ребята полюбуются на нас из окна и решат присоединиться.
Над зрительскими местами тоже растянули навес, поставили несколько табуретов, которые смотрелись в муравьином вселенском потопе как древесные пеньки. Сейчас там располагались обезьянки в разноцветных курточках, которых Джагит извлекал из нутра тёплого фургона, затыкал крикливые рты бананами и отвозил на своих могучих плечах и спине (животные при этом трогательно обнимали его за шею) под зрительский навес. Увлечённый своими рукаминужно же следить, чтобы там не выросло лишнего пальца, я, тем не менее, не мог на него не поглядывать. Очень уж смешно смотрелся.
Как следует разогревшись, я вылетел из круга артистов практически с дымящейся шевелюрой. Прямо туда, где Аксель, сидя на корточках, наблюдал за лягушками.
А ты молодцом. Начинать представлениене самая завидная роль.
Почему это?
Не волнуйся так. Это просто примета. Бывает, цирковые духи, изголодавшиеся по шалостям, подбрасывают жонглёру лишние мячи или что-нибудь острое, а акробатунаносят коварные удары под колени. Иногда дёргают за уши и кусают за зад зверей. Этих духов, кстати, почему-то видят иногда зрители. Норовят кинуть в них тухлым овощем, а то и чем-нибудь тяжёлым. Того и гляди ещё, попадут в нас с тобой.
Так целятся же в духов, озадаченно сказал я.
Они обычно катаются на плечах у артистов, снисходительно пояснил Аксель. А путешествуют под подпругой, на брюхе у лошадей. Такая вот цирковая метафизика.
Было бы хорошо, если бы тут был хоть кто-то, хоть бы и с тухлыми овощами, озабоченно сказал я.
Местные жители довольно незаметны, ухмыльнулся Аксель. Не удивляйся.
Мне бы хотелось увидеть хоть кого-нибудь.
Смотри внимательнее в таком случае.
После этих его слов я принялся разглядывать каждую кочку, каждую тень под каждым деревом с таким ожесточением, что стало двоиться в глазах. Сосредоточив внимание на эфемерном, я едва не столкнулся с Марой. Она тоже ушла со сцены, оставив тренироваться самых молодыхАнну и Джагита. В душевной молодости первой я не сомневался, а второй крутил тренировочные пои с таким комично-серьёзным выражением лица, что даже мартышки благоговейно притихли. Так увлечённо и серьёзно что-то делать могут только дети.
Мне кажется, здесь никого нет, и не может быть, сказала мне Марина, едва не заехав в нос гаечным ключом.
Почему?
Это туристический городок. Посмотри на эти дома! Что ты думаешь?
Ну, это дома я замялся, очень прочные. Здесь, наверное, очень часто бывают оползни. Чтобы никому не пробило камнем крышу или что-нибудь в этом роде.
По выражению лица Мары я понял, что ответ неверный.
И кто здесь, по твоему, живёт? Чем они занимаются?
Ну, разные охотники, может быть. Сараи все намертво закрыты, окошки крошечные и расположены так, что достать можно только взгромоздившись на какой-нибудь ящик. Мне мерещились там целые арсеналы оружия, развешенные по стенам шкуры. И по совместительству рыбаки.
Какие, на фиг, рыбаки?
Ну, когда вода поднимается выше крыш, нужно же им что-то добывать себе на пропитание? На зайцев, наверное, рыбачат.
Дурак. Где у них, по-твоему, играют дети? Дворов у них нет. Качелей, каруселей нет. И хозяйства нет. Как они живут, спрашивается, без скотины и без зерна?
Дворов и правда не было. Была улочка, по которой потоки воды чертили свои сумбурные узоры, небольшие вязы, шлёпающие мокрыми ладошками по скользким крышам, цепкий плющ укрывает фасады домов. Несколько втиснутых между сараями ржавых пикапов, кое-где на крыльце заметны рога велосипедов, пристёгнутых к перилам или просто валяющихся на мокрых досках. Там же сложены старые покрышки, горшки с засохшими растениями и ещё какой-то мусорверанды здесь использовались явно не для приятного времяпрепровождения.
Может быть, у них есть пастухи, которые пасут своих овец. Где-то там, в горах.
Утёсы в дымке дождя возвышались вокруг гнилыми зубами. Будто бы стоишь на глиняном языке (и правдана подошвы налипает глина, висит на галошах красной бородой), и погружаешься в океан слюны.
Это просто-напросто туристический городок. Сейчас дожди, и здесь просто никого нет. Каждый дом здесьприют для каких-нибудь альпинистов, для лыжников. А в остальное время, говорят, в такие деревушки лучше не соваться. В пустых домах могут поселиться бродячие духи, или кто похуже, она заговорщески понизила голос, Вампиры. Румыния в двух шагах.
Для кого же мы выступаем? поёжившись, спросил я. Для нечистой силы?
Для Капитана. Он обожает подобные шутки. Однажды целых десять минут показывал фокусы для бубнового короля. Просто взял игральную карту, прищемил её прищепкой к какому-то кусту и изображал шута. Вниз головой на руках ходил, кланялся. Потом развесил придворных-вольтов и дам, и ну над ними подшучивать. Пару раз его хотели побить, но он всё время прятался за короля Целых десять минут! Я думала, он двинулся головой, а все остальные смотрят, да покатываются со смеху. Костя, тот вообще, взял гитару и принялся играть что-то историческое. Типа, менестрель. Дурдом на колёсах, а не цирк.
Я оставил её кипеть от возмущения и побрёл выжимать одежду. Мне отвели сундук под личные вещи, и где-то там, на его дне, я определённо встречал сухие джинсы и два-три, пусть и разных, но чистых носка. Когда ты становишься путешественником, приходится заботиться о себе самому. Я подозревал, что у других, настоящих путешественников, о которых пишут книжки, вроде первопроходцев на африканской земле или юных, отчаянных первооткрывателей новых дорог, едущих автостопом в Калифорнию, условия куда тяжелее (а энтузиазма и восторженности, быть может, больше в разы), и на любую жалось к себе тут же выдвигал полки оптимизма.
Аксель куда-то запропастился, керосиновая горелка с жестяной кружкой исчезли тоже. Наверняка сидит себе в фургоне и посмеивается над кучкой артистов, что приехали заработать немного воды от щедрого неба. Как любой сумасшедший или творческий человек, он умел смотреть на одни и те же вещи с разных точек зрения. Даже если с этого языка и слетели слова про зрителей, которые имеют обыкновение находиться абсолютно везде, когда надо и когда не надо, то сейчас его владелец уж точно так не думает.
Вряд ли мы здесь много заработаем, сквозь дымную усмешку говорит Костя. В автобусе он один. Между пальцами зажата дымящаяся сигарета, и он пытается греть от неё обе руки.
Ты хотел сказатьничего совсем?
Почему же?
Мы с Марой думаем, здесь сейчас никого нет. Ну, совсем никого. Что здесь вроде как приют для туристов и путешественников.
Да нет, Костя пожал плечами. Здесь живут вполне обычные люди. Просто предпочитают сидеть по домам в такой дождь. Смотрят на нас из окон и попивают себе чай. Вон, смотри, какой-то господин бросил в шляпу деньги.
В шляпе, которую мы оставили перед зрительскими местами на одном из табуретов, и правда виднелось несколько мятых бумажек.
Нужно будет потом пронести эту шляпу под окнами. Наверняка наберём чего погуще этих двух грошей, Костя подмигнул. Скоро мы забудем, как выглядит солнце. Будем думать, что оно квадратное.
Тучи лежали на небе плотным ватным ковром, кажется, на этот ковёр можно было перейти с вершин окрестных гор, просто перешагнуть и гулять себе кверху тормашками по небу. Главное, выгрести перед этим всю мелочь из карманов, рассудил я. А то ненароком вывалится.
С наступлением вечера вокруг заметно потемнело, а дождь застучал по тенту сильнее прежнего, смывая с окружающего пейзажа последние краски. Анна и Джагит вернулись под более надёжную крышу, Марина отвоевала у Капитана горелку и приготовила прямо на корме автобуса замечательное жаркое. У походного образа жизни есть одно замечательное преимуществолюбая, даже самая простая еда сравнима с новогодним ужином в приюте. Особенно, если при этом ты ешь два раза в сутки, пусть и каждый раз до отвала.
После ужина я укутался в дождевик и решил немного пройтись в компании Мышика. Поискать местных жителей, хотя бы тех, кто кидал нам деньги за выступление. Одному было слегка страшновато, а пёс своей вознёй вселял хоть какую-то уверенность. Он только что высушил шёрстку и теперь с новой радостью ринулся под дождь. Мой пёслюбитель контрастов.
Стоило отойти на десяток шагов, как цирк рассыпался пятнами света, а впереди выросла, словно выныривающая из морских пучин акула, громада какого-то дома. Я выпутался из хватающих меня за ноги корней, ступил на гравийную дорожку. Заборов здесь не было, и один крошечный, заросший растительностью дворик, беспрепятственно перетекал в другой. Мышик по брюхо в воде гонялся за клочками тумана.
Я добрёл до окошка, прилип к нему носом, пытаясь разглядеть там хоть что-то. Кажется, паутина. И какой-то огонёк в глубине нет, это всего лишь отражение ночного фонаря, что как раз зажёг на одном из фургонов Костя.
Вдруг я понял, что здесь есть кто-то ещё. Кто-то пробирался к тому же самому окну, водя руками в тумане и тихонько чертыхаясь под нос. От Мышика оно шарахнулось, едва не свалившись с гравийной дорожки в лужу.
Мышиик! взвыла Марина, и тут же придушила голос до шёпота:Ты что здесь? Гуляешь? Фу, ты же весь мокрый! Противно!
Хвост танцевал вокруг неё, словно большой вопросительный знак.
Я задавил искушение спрятаться и хорошенько напугать Мару, вместо этого привлёк её внимание своим голосом.
Если здесь хоть кто-то есть, о нас уже давно знают.
Марина мгновенно всё поняла.
Если здесь кто-то есть, ответила она, сделав ударение на первом слове. Что там, в окошке?
Тишина. Но Костя говорит, что здесь есть люди. Можно постучать.
Иди ты, почему-то обиделась Марина. Стучи без меня, если хочешь. Пошли лучше дальше. Если Костя кого-то видел, мы наверняка увидим в окнах свет.
Мы выбрались на дорогу, звонко шлёпая сапогами по воде. Мышик ввинчивался в туман рыжим штопором, лаял на что-то, что оставалось за границами зрения. Я нервничал (мерцание цирковых огней почти растаяло за спиной), но старался не подавать виду. Перед девчонкой нельзя выказывать слабость. Особенно перед такой, как Маринаперед той, которая даст фору любому пацану. Она шагала впереди, прикрывая рукавом фонарик; откусывала от мрачного пейзажа отдельные освещённые куски, а я семенил чуть сзади, и на каждый один её шаг приходилось полтора моих.
Так продолжалось до тех пор, пока она не остановилась, чтобы перевести дыхание, и я заглянул в её лицо под капюшоном, чтобы увидеть нервно подрагивающие уголки губ и бьющуюся на виске жилку.
Она тоже боялась. Это немного меня успокоило.
Мы вышли почти что к самой окраинетуда, где уже проезжали утром. В гравии до сих пор не размыло колею от телег.
Неужели на весь чёртов город не найдётся хотя бы одного чёртового человека? Живого человека? На голос Мары прибежал, настороженно виляя хвостом, пёс.
Только если выйдет набрать глины. Просто так по двору-то шататься что-то очень мокро.
Зачем глины?
Чтобы делать сов.
Ты головой ударился, какие в такую погоду совы?
Красные. Из глины. Под дождём она становится холодная, и приходится брать с собой лопату.
Марина бросила разглядывать окрестности и с раздражением обратила ко мне лицо.
Какие совы, ну?
Я с недоумением смотрел на неё. Я не понимал, откуда идёт этот голос.
Некоторые делают чёрных или белых сов. Но это если есть краска. Из того, что остаётся, делают мышей. Мой кузен делает только мышей. Все считают, что он немного не в себе. Он в самом деле немного не в себе. Иногда делает лошадей.
Голос прятался где-то здесь, словно слой масла между белым хлебом-почвой и слоем повидланависающими над нашими макушками тучами.
С кем это ты разговариваешь? нервно спросила Марина.
Я разговариваю?
Лошади плохо продаются, это же не символ города, грустно журчал, сочась с деревьев тягучими каплями, голос. Символ городасовы.
Мышик неуверенно гавкнул в пустоту, и пустота пробурчала «Ухожу, ухожу».
И что-то вроде: «Хорошая собачка».
В следующий момент я обнаружил, что моя рука зажата холодными пальцами Марипы. Запястье онемело, словно его передавили тисками. Девочка, таща меня за сабой, летела обратно к лагерю, пытаясь смерить шаг, словно стреноженная лошадь, но получалось плохо.
На обратном пути нас к тому же чуть не задавила машина. Вряд ли водитель старенького «доджа» вообще нас заметил. Да я бы на его месте и не предполагал кого-то встретить в такой дождь и в таком не слишком-то людном месте. У него работала только одна фара, вторая же включалась только на кочках, и тут же гасла, создавая ощущение часто-часто моргающего глаза. Разбрызгивая грязь, пикап пронёсся мимо, а мы едва успели отскочить к обочине.
Кто-то, может быть, проездом, сказал я.
Здесь нет проходных дорог, раздражённо сказала Марина. Здесь только одна дорога. Уезжают отсюда только той же дорогой, что и приехали.
Значит, кто-то здесь всё-таки живёт. Какой-нибудь смотритель или там, сторож с семьёй. Он приходил смотреть на наше представление, а теперь уехал куда-нибудь по делам.
Мара промолчала.
И всё же встреча с автомобилем вернула нас к реальности. Рычащий, и фырчащий агрегат с мигающей больной фарой заставил голос, всё ещё звучащий в голове, вытереться до едва заметного контура, словно карандашный рисунок после набегов ластика.
Через пять минут я уже начал сомневаться, был ли голос, рассуждающий про сов из красной глины, или всё это пригрезилось нам в шелесте листвы и шуршании дождя.
А спустя ещё две минуты нам встретился праздношатающийся Костя, видимо, ищущий, какой бы угол приспособить под туалет. Помахал рукой и свернул в ближайший проулок. Мышик увязался за ним, рассчитывая, что Костя пошёл прятать косточку.
Марина отпустила мою руку.
Идём-ка. Нужно проверить. Убедиться раз и навсегда. Я не хочу, чтобы всякие галлюцинации портили мне пребывание на этом курорте.
Мы подошли к двери ближайшего дома, и Мара постучала. Никакого ответа. Подёргала за ручкузакрыто. Выждала немного и повернулась ко мне:
Надо взломать дверь.
За домом в саду, словно нестриженные шевелюры погибших рок-музыкантов прошлого десятилетия, зацветали розовые кусты. Бутоны сплошь тёмно-зелёные, казалось, когда придёт время распускаться, они будут точно такого же цвета. На заросших лопухами грядках мы нашли ломик. Точнеепроржавевшую насквозь железяку, оставляющую на пальцах коричневые чешуйки. Я не горел желанием лезть в чужой дом, пусть даже на самом деле, скорее всего, он окажется пустым, но бросать Марину одну не хотелось. Когда она уже прицеливалась к двери, я сказал: