Они надвинулись на меня, все сразу, словно решившись наконец задать обидчику хорошую взбучку. Но ничего такого не последовало. Пересилив страх, я толкнул самого большого, и он полетел кверху тормашками, грохоча всеми своими палками. Из кармана у него выпала жевательная конфета.
Остальные просто стояли и смотрели. По очереди хлопали глазами, словно морское чудище, большой белокожий осьминог, который попрятал все свои щупальца по карманам. Я повернулся и дал стрекача.
Город казался вымершим. Цветные домики с зашторенными окнами, пустые урны для мусора. Кричащие мне вслед рты почтовых ящиков. Я бежал, чувствуя спиной пристальный и слегка растерянный взгляд. Она не может придумать, что со мной делать. Поворот, ещё один, вот уже скоро аптека в неположенном месте, поперёк тротуара и прямо у меня на дороге, припаркован автомобиль. Я огибаю его, и поперёк пути встаёт ещё один. Спокойные и сонные, как голуби, городские тополи пытаются ухватить меня за шиворот. Уже в лагере меня, не собирающегося останавливаться, за шиворот пытается ухватить Аксель, и ему это удаётся.
Я боялся, как бы с тобой чего не приключилось, сказал он. Вроде кирпича на голову или открытого канализационного люка. Ты под ноги-то смотрел? Есть новости?
Не в силах вымолвить и слова, я пытаюсь отдышаться. Качаю головой.
Значит, мы вызвали доктора, а он приехал вчера, сказал Аксель.
Да ладно, бормочет Анна.
Она не находит себе места, бродит кругами, вставляя совершенно ненужные замечания в наш разговор и перебивая Акселя.
Капитан задумчиво курит.
Эта леди с фантазией. Она не изменила причинно-следственных связей, а только повернула из вспять. Кто-то заболел, звонок в больницу или в аптеку, не важно, приезд доктора. Всё, как нужно, и не суть важно, что задом наперёд. Все танцуют.
Куда же он исчез потом? спросил я.
Кто его знает? Может, следуя логике, идёт прямой дорогой в позавчера.
Как бы его спасти?
Это сейчас не важно. Ты думаешь, как устранить следствие. У нас уже есть причина. Устраним её, всё само собой придёт в норму, и окажется, что наш док с горя загулял в какой-нибудь пивнушке.
Лагерь притих, повозки и автобус похожи на трёх больших жуков с матовыми спинками, насаженными на иголки в альбоме натуралиста. Марины не видноеё очередь смотреть за Джагитом. Городские жители, словно сговорившись, сюда больше не суются. На проводе, всё так же натянутом между ветвями деревьев, качаются воробьи.
Как Джагит?
За двадцать минут не больно-то изменился. Мы всё ещё не можем завести автобус.
Аксель кивает на Костю в пластиковых очках возле распахнутого рта «Фольксвагена». Похож на шеф-повара, раздумывающего, как бы разделать такую большую рыбу.
А такси так и не приехало, вставляет Анна.
Всё вокруг маялось и ожидании непонятно чего. Я уселся прямо на подогретые солнцем камни, обхватил руками голову, чтобы создать в этом плывущем мире хоть одну точку опоры.
Это всё она делает.
Кто же?
Город. Зверянин. Я сумел её представить, я ткнул пальцем в висок.
Мои успехи, кажется, не больно-то волновали Акселя.
Нужно придумать, как нам повернуть вспять время. И сделать так, чтобы вчера стало сегодня.
Повторить представление? спрашивает, заходя на очередной вираж, Анна.
Ну уж нет! хором отвечаем мы с Акселем.
Костя стягивает испачканные в масле перчатки и швыряет их себе под ноги.
Я не могу больше ковыряться в этом долбаном моторе! Там всё в порядке! Но ничего не заводится. Катушка зажигания просто не даёт искры.
Краем глаза я замечаю работника городской службы с мешком и щипцами для мусора. Он пытается подобраться к брошенным перчаткам.
Капитан не обращает ни на Костю, ни на уборщика никакого внимания. Дирижируя сигаретой, он рассуждает:
Она сразу пасует перед любым напором. Рвётся, как натянутая бумага.
Словно маленькая девочка, подсказывает Анна.
Из фургона высовывается лохматая голова Марины.
Избегает любого конфликта, состроив умную мину, говорит она.
Я покивал. Я был рад её видеть, так, что сам с жаром включился в разговор:
Давайте его устроим! Этот конфликт! Что же тогда будет?
Девочки не любят скандалов, поморщилась Мара.
Я и не заметил, что Капитан внимательно нас слушает. Теперь же он яростно замахал руками.
Нет, нет, ни в коем случае! Что делает маленькая девочка, когда с ней пытаются ругаться?
Плачет?
Устраивает истерику. Он посмотрел на меня. Но ты тоже прав. В лучшем случае нас зальёт каким-нибудь ливнем. В худшемразнесёт к чертям. Провалившийся асфальт, обезумевшие жители. Что угодно.
Я воскресил у себя в голове образ женщины со штукатуркой на лице.
Мне кажется, она не маленькая девочка.
И к тому же, любит выпить, встряла Анна, про которую мы совершенно забыли. Не зря же здесь так много торгуют спиртным. И торговые точки не закрываются на ночь. Ни разу раньше не видела, чтобы алкогольные магазинчики не закрывались на ночь.
А их здесь много? осторожно поинтересовался Аксель. Ни черта не помню.
Мы нашли вчера сразу же.
И что делали? Йо-хо! Ничего не помню. Надо же! он тряс головой.
Мы с Костиком пошли спать, а ты остался. Нашёл себе собеседника.
Какого собеседника?
Аксель хлопал глазами, будто человек, которого только-только растолкали ото сна.
Кота, подсказала Анна. Такого, серого. Ты пил и болтал с ним, а он слушал. И может, что-то отвечалвот уж не знаю.
Артисты переглянулись. На лице Капитана появилось глупое выражение.
Я не любитель общаться с котами. Если, конечно, они не занимают меня умной беседой и не составляют приятную компанию, я от души понадеялся, что нас не подслушивает Луша. Чем тот кот меня так завлёк? Особенно, если брать во внимание, что больше ничего в этом искусственном городе меня не заинтересовало.
Анна и Костя одновременно пожали плечами. По лицу Капитана было видно, что он что-то пытается вспомнить. Наконец он хлопнул в ладоши объявил:
Мы никуда не уедем до завтрашнего утра. Ночью выйдем на охоту.
За котом? спросил я.
Аксель посмотрел на меня как на идиота.
Конечно нет. Идите отсыпайтесь. До полуночи ещё достаточно времени.
* * *
Тем вечером я вспомнил приют. Мы сейчас словно тогда, в детствемальчишки, готовящиеся к ночной вылазке наружу. Сидели на кроватях и тихо ждали, когда заснёт воспитательница. Мерно и старательно дышали. У нас в спальне, как и в любой спальне в этом крыле, был односторонний интерком, который позволял воспитательнице прослушивать комнаты. Очень удобно, если хочешь выучить несколько новых бранных слов, и мы иногда предоставляли нашим пани-воспитательницам такую возможность, подкрадываясь к интеркому и внезапно произнося ругательства над самым микрофоном. После чего требовалось рассредоточиться по этажу, по соседним комнатам, и, слушая неотвратимо приближающийся стук каблуков по паркету, быстро организовать себе алиби.
Несмотря на общую идею, напоминающую концентрационный лагерь, интерком подарил нам много весёлых минут.
Чтобы сбежать на ночную прогулку у нас была разработана целая система. На одной из ветвей старого вяза за нашими окнами было закреплено зеркальце, через которое можно наблюдать за воспитательскими окнами, завешенными красными гардинами. Пани Банши выключала свет строго в десять, в этом, и в этом единственном, пожалуй, нам и нравилась её строгость. Пани Самантав десять-тридцать. Молодые пани любили полежать в кровати и почитать книжку. Или поиграться с интеркомом, слушая дыхание спящих (или притворяющихся спящими) воспитанников.
После того, как красный свет гас, в головах загорался зелёный. Мы выжидали около пятнадцати минут, вставляли в магнитофон кассету с записью нашего дыхания и сонного бормотания во сне и ставили его поближе к интеркому. И отправлялись на прогулку.
Эта система тоже была не без огрехов. Кассету записали не до конца, и последние двадцать пять секунд приходились на концерт Вивальди с оркестром, на самую его кульминацию, когда звучат трубы и скрипки, и завершается всё протяжным «бом!» литавр. Старые пани подумали, что началась война, и что радио, каким-то образом проникнув в их спальню, решило оповестить об этом их лично. Несомненно, они думали, что «радиоточка» это что-то такое, что может забежать к тебе в комнату, как таракан. Молодые пани просто-напросто валились с кроватей. Точно так же валились с кроватей и мы, успевшие к тому времени благополучно вернуться с прогулки и позабывшие выключить магнитофон. Кто-то даже писался в постель.
Помехи, говорил, тряся головой, напуганным воспитательницам наш старый техник, еврей со звучным именем Карл, и, приблизив обезьянье лицо близко к лицу пани, назидательно выставлял палец. Блуждающая помеха. Она может блуждать по комнате, по стенам и гардинам, пока не попадёт в провод. Уверен, если вы не будете забывать выключать на ночь свой интерком, всё будет нормально.
Карл всегда был на нашей стороне, наверное, потому, что сам был среди первых, вылетевших из гнезда нашего приюта, птенцов. Мы порой очень жалели, что не могли пригласить Карла в качестве эксперта в разных других областях нашей жизни. Эксперта по заляпанным кашей потолкам в столовой, например. Или затопленным туалетам с плавающими, как комья снега по только оттаявшей реке, комками туалетной бумаги. «Это блуждающая протечка, сказал бы он. Это потолочная плесень, а вовсе не каша».
* * *
Как-то так само собой получилось, что с наступлением темноты мы все собрались в жилом фургоне. Пошёл дождь, но почти сразу прекратился, смочив уставший за два дня от жары асфальт. Я представил, как женщина с манжетами, развалившись в дачном кресле, вытирает влажной салфеткой лоб.
Город ожил, рычали автомобили, тренькали велосипедные звонки. Дома старались перещеголять друг друга узорами из окон. На самом краю парка очень театрально скандалила молодая пара. Если выглянуть наружу, можно было увидеть там, за занавесом ивовых веток, как девушка размахивает букетом цветов.
Нам всем было не по себе. Электроплитку втащили внутрь. Магазин закрылся, но электричество по-прежнему было с нами. Марина разливала по чашкам чай и мазала маслом бутерброды; от её движений пламя четырёх свечей (всёх, которые мы нашли) трепетало и шипело, как растревоженная гадюка. Анна, отдёрнув с окон шторы, сидела на кровати и переводила поочерёдно на каждого из нас жалостливые глаза. Костя разложил на половину стола схему топливной системы «Фольксвагена» и, подперев кулаками подбородок, ползал по ней глазами, периодически наклоняя чашку с чаем, играющую роль дроссельной заслонки карбюратора, то влево, то вправо. Сам карбюратор расположился под столом и тускло отражал свет от одной из свечей. Аксель молчал вместе с нами стоя у коробки с иллюзиями. Мышика внутрь не пустили, слышно было, как он швыряется под полом.
Я, послонявшись немного по вагончику и увидев знак от Анны, присоединился к ней на кровати. Она тут же обняла меня за плечи. Но даже это не заставило меня смутиться: слишком сильно было повисшее в воздухе напряжение.
Джагита заботливо устроили на коврах, обложив со всех сторон подушками. Он всё ещё пребывал в этом странном трансе.
Ему не лучше и не хуже, говорил Аксель во время вылазок за новой чашкой чая, тыча пальцем в его щёки, так, словно проверял на готовность курятину. В некотором роде это хороший знак.
Две осени назад, помнишь, Акс? когда он только пришёл, я думала, что это его обычное состояние, сказала Анна.
Я покивал. До недавнего времени я тоже так думал. Джагитта глыба камня, которая не даёт нашему маленькому и похожему на воздушный змей шапито улететь в пропасть.
Половина двенадцатого, наконец сказал Аксель. Нужно выходить.
Джагита мы оставили на попечении Мышика, разрешив ему в качестве исключения забраться в фургон и строго-настрого наказав без крайней нужды не вылезать.
Лучи фонариков резали темноту на мелкие ломтики. Хотя по-настоящему темно здесь было только в парке. Город в оправе из перемаргивающихся фонарей сиял, как застольная драгоценность.
На всякий случай, сказал Аксель, у каждого должен быть источник света.
Мне досталась громыхучая керосиновая лампа. На Марине была футболка со светящимся в темноте рисунком. Костя спрятал пока свой фонарик в карман. В руке у него была зажжённая сигарета.
Мы можем обвязаться, пропела Анна. Кто-нибудь захватил верёвку? Обвязаться, как будто мы исследователи подземелий.
Марина пихнула меня локтем под рёбра, мол: «Помнишь, я говорила? Аннакуда больше ребёнок, чем мы с тобой». Но я не ответил. В отличие от неё я прекрасно понимал, что Анна всего лишь подначивает Акселя и пытается таким образом справиться со своим страхом.
Это отличная идея, но, пожалуй, возвращаться не будем. Но, что точно, нам могут пригодиться каски. Я видел здесь неподалёку стройку, можем заглянуть в вагончик рабочих.
Капитан был абсолютно серьёзен. Марина состроила лицо в стиле «ну что за сборище идиотов», и я состроил точно такое же.
Мара добыла где-то немецко-английский словарик, по развороту томика ползли бутылочно-зелёные блики от её футболки.
Думаю, каждый здесь хотел бы знать, что мы всё-таки ищем. Аксель устремился вперёд, моргая фонариком в тёмные закоулки и распугивая кошек. Мы прогулялись по улице, которая называлась, как мне подсказала Мара, «Красная улица», и обнаружили центральную площадь.
Вот, где нам нужно было выступать, сказала Анна. Смотрите, часы как в «Назад в будущее». Вот это класс!
Она запрыгнула на заборчик, прошивающий обмёточным швом край газона, и вышагивала по нему, словно ныряльщик по трамплину.
Здесь и правда были старинные часы, они венчали приземистую башенку в стиле позднего средневековья. Также было несколько статуй, выглядящих в сумерках как несколько заплутавших во времени наших зрителей со вчерашнего представления.
Слави Мирославипрочитала Марина в ногах одного из них и полезла в словарик.
Никто не знал, что конкретно мы ищем, поэтому мы искали всё подряд. И громко докладывали обо всех находках.
Это имя собственное, сказал Костя.
А кем он был?
Не знаю. Просто каким-то австрийцем.
Мы сошлись во мнении, что он был солдатом, только что вернувшимся с войны. Хотя ни лычек, ни орденов не было заметно. Просто молодой человек с потерянным взглядом, в старомодном пальто и с прижатой к бедру фетровой шляпой. Между шляпой и бедром оставался узкий просвет, где чернела увядшая роза.
Ещё в парке оказались уютные широкие скамейки, впрочем, популяция их в городе насчитывала не одну сотню особей. По крайней мере, в центре точно. Скамейки расползлись по городу, как будто ноги в виде львиных лап оживали в полночь.
Люди шарахались от нас как от прокажённых или от толпы хулиганов; Аксель пытливо светил каждому прохожему в лицо. Один из них оказался жандармом. В ответ он осветил Акселя своим фонариком и сказал:
Соблюдайте тишину.
Я заглядывал в окна. Какие-то светились; из дома через дорогу, со второго или третьего этажа доносилась музыка. Где-то были заметны плавающие по потолку цветные пятна от работающего телевизора, где-точёрно-белые. На самом деле, чёрно-белых куда больше. Будто бы время здесь забуксовало где-то в семидесятых.
Я вставал на цыпочки и заглядывал в окна первого этажа, пытался рассмотреть людей, надеясь выковырять из их обыденности фальшь. Но в их обыденности сложно было откопать что-то, кроме самой обыденности; такой скучной её вариации я ещё не видел. Одни читали, лёжа в кроватях, другие бездумно пялились в телевизор. Кто-то шил. На кухне, на плите, несмотря на поздний час, пыхтела кастрюля. Люди тоже казались вполне обычными; индивидуумов, которые были у нас на выступлении, по-видимому, держали в каком-то особенном загоне.
Никто не ссорился, не ругался, не бил посуду. Если в комнате были двое, они мирно занимались своими делами. Хотя, если разобраться, кому придёт в голову ссориться в час ночи?..
Хотя нет, вот кто-то вернулся домой нетрезвым. Я даже остановился, чтобы понаблюдать за развитием событий. Через кухню просматривался короткий коридор и входная дверь, которая была распахнута настежь. Кошка настороженно выглядывала из-под стола, а женщина средних лет с пышным конским хвостом из кудряшек, в брюках и водолазке с горлом, подставив мужу плечо, вела его на кухню. Пододвинула ногой стул и, избавившись от ноши, начинала готовить чай. Она что-то говорит, муж что-то отвечает. Лицо его дёргается от тика и алкоголя, её лицо истрёпано рабочим днём.
Я ожидаю и одновременно боюсь всплеска эмоций, который может последовать, но ничего не происходит. Чашка на столе, по её ручке стекает капля тёмной жидкости. Женщина садится на свободный стул и кладёт обе ладони на колено мужа.