Марина сжала кулаки и воскликнула:
Это не люди. Это какая-то колония муравьёв!
Я мечтал сжаться в точку и заползти под кресло, только чтобы не видеть, как Марина выходит из себя и как следом выходит из себя эта вроде бы настоящая, без лакированного блеска, женщина.
Пусть так, но они никого не убивают. Не ссорятся, с улицы в кинотеатр залетело несколько мотыльков. Двое исступленно колотились в экран, а один подлетел прямо к нам и принялся кружиться вокруг потухающей керосиновой лампы. Громкое трепыхание его крылышек придавало голосу женщины какой-то страшный механический оттенок. Они все мне словно дети. Каждая травинка на лугу, каждая домохозяйка, спящая сейчас в своей постели, и каждый пьяница, пускающий пузыри луже. Будьте уверены, если я увижу такого пьяницу, я положу ему под подбородок подушку, чтобы он не захлебнулся, и налью апельсинового соку, чтобы не так воняло.
Я закрыл ладонями глаза, чтобы не видеть её глаз. Это были глаза натуральной сумасшедшей.
Вы чужаки, кричала женщина хриплым голосом заядлого алкоголика. Вы приехали сюда и хотите ломать чужой порядок
Сломать, кротко поправила Анна.
Дама внезапно успокоилась. Посмотрела на нас с тоской в глазах и извлекла откуда-то наполовину уничтоженную бутылку портвейна. Мы наблюдали, как бордовое вино заполняет ложбинки на её губах.
НочьDie Zeit der Nostalgie, сказала она потом. А что так не пробуждает ностальгию, как бокал хорошего вина? Вот, что я вам скажу. Весь этот город выстроен на ностальгии.
Мы молчали. Мы ждали продолжения. Кажется, алкоголь наконец сделал своё дело.
Здесь так хорошо! она откинулась на спинку кресла и едва не опрокинулась. Никаких бомбёжек. Никаких больше войн. Посмотрите вокруг! Это всё сделали мы. Восстановили по кирпичикам каждый дом.
Вы были на войне? спросил Костя.
Я родилась уже после. Чуть-чуть опоздала, она покачала головой в бесконечной задумчивости. Но были ведь другие, сотни маленьких девочек, которые не пережили войну.
Зазвонил телефон. Костя взял трубку. Аксель спросил:
Вы ещё не наладили контакт с местным населением?
На этот раз он очень торопился, поэтому нетерпеливо постукивал пальцем по трубке и глотал слова:
Спросите про человека по имени Мирослави.
А кто это?
Имя показалось мне знакомым.
Памятник на площади, прошептала Марина.
Памятник с площади. Здесь очень много его имён. Я стою сейчас на улице Мирослави. Витрины в книжном магазине уставлены его биографиями. К сожалению, они все на немецком, а я очень плохо на нём читаю. Мой конёкболтать, а не читать.
Костя спросил.
Это имя сотворило чудо. Сработало, будто хорошая пощёчина: женщина вытянулась в своём кресле по стойке «смирно».
Один очень известный человек.
Известный в Австрии?
Известный по всему миру.
Костя покачал головой.
Мы ничего о нём не слышали.
Женщина фыркнула.
Что вы можете слышать, кроме звона мелочи в своих карманах?
Костя мягко возразил.
Я из России. Анна из Испании. Эти двоеполяки. Мы и есть весь мир.
Дама попыталась сообразить, что бы ответить, но в конце концов потеряла суть разговора. Осталось только раздражение, которое выразилось в выбивании дроби по подлокотникам кресла. По правому, потом по левому, и снова по правому. Шлёп-шлёп-шлёп Взгляд снова расплылся, небесная синева заполнила его и стала переливаться наружу. Мне казалось, ещё мгновение, и я увижу проплывающих там китов.
Ты звонишь из магазина? спросил Костя в трубку.
Из автомата напротив.
Ты не купил ту книгу?
Где ты видел книжные магазины, работающие ночью? насмешливо спросил Капитан. Но конечно, она при мне. Пришлось воспользоваться урной для мусора, чтобы разбить витрину.
Соблюдайте тишину, сказал Костя, подражая жандарму.
Аксель что-то ответил тем же насмешливым тоном, но я не расслышал.
Там есть какие-нибудь фотографии?
Послышался шумдолжно быть, Капитан прижал трубку плечом к уху, чтобы освободить руки.
Старые довоенные снимки. В основном семейные фото. Семья Мирослави, по-видимому. Этого Слави я вижу. Совсем не изменился, бедняга. Даже пальто то же самое. Есть фото, где он на улице перед домом с каменными львами.
Кто там ещё?
Девчонка. На всех фото. На самых позднихлет восьми-девяти. Тысяча девятьсот тридцать восьмой. На самых ранних
Я не могу напиться, чтобы всё это забыть, бормочет женщина совсем уж невпопад. Если бы я могла
Берет сползает на глаза, но дама не делает попытки его поправить, а только складывает на животе руки. Бутылка валится от неосторожного движения ногой, с громким звуком катится по проходу, разливая остатки жидкости.
Марина выхватывает из рук Кости телефон.
Лучше не попадайся на глаза жандармам. Пожалуйста! Будь осторожен.
Ты была ребёнком. Ребёнком, чей отец погиб во время бомбёжки, говорит Костя не то даме в берете, не то смотрящему с экрана глазами солдат и страдальцев-горожан духу, существование которого как-то незаметно перестало нами подвергаться сомнению.
Женщина ничего не ответила. Она спала мертвецки пьяным сном.
Что же случилось потом? спросил я тихо. Это она и есть?
Костя помолчал.
Вряд ли. Слишком молода. Кроме того, она сама сказала, что родилась уже после войны. А что случилось с той Кто знает? Может, погибла под бомбами. Но всяко позже своего отца. Может, умерла потом, от голода. Такие размышления не для меня. Спроси об этом Капитана, он расскажет тебе сказку, стройнуюне придерёшься.
И всё же. Как она превратилась в город? спросила с другой стороны Анна. Она поджала ноги, чтобы не запачкать сандалии в портвейне.
Костя только пожал плечами. Дружно и молчаливо решив, что нам нужно забрать Капитана, мы двинулись прочь.
Ответы на два последних вопроса, так никем и не сформулированные, мы получили на следующее утро. С восходом солнца убывающая луна не захотела убираться восвояси, а так и осталась белым пятном висеть на небе. Видно, они с солнцем договорились о неких границах, потому что каждое светило висело на своей половине неба. Город пытался нарисовать для луны рамки, то ограничивая её ветвями деревьев, то заключая между двумя крышами и флигелем, а то копируя детской рукой на асфальт и рисуя вокруг оконный проём, но она всё время сбегала прочь. Почти закончились продукты, и мы с Мариной отправились за ними в ближайший магазин.
Днём мы уезжаем. Это уже решено. Нам всем не терпелось увидеть Джагита на ногах и оставалось надеяться, что надпись на стойке в вагоне-ресторане не лгала. Костя обещал, что во что бы то ни стало заведёт автобус.
Внезапно я остановился как вкопанный и сказал:
Смотри-ка!
Жёлтая униформа вновь маячила у меня перед глазами. На этот раз это был не работник городской службы. Какие-то люди, приставив к стене дома с магазинчиком «Зонты и Шляпы» стремянку, меняли с табличку с названием улицы на другую, задорно сияющую на солнце свежей краской.
Они переименовали нашу улицу!
Мы подошли ближе.
«Не забудьте», прочитала Марина. Какое странное название. По-моему, прежнее было куда симпатичнее.
Кроме того, оно на польском.
Марина закрыла ладошкой рот.
Ой, точно. А я и не заметила. Значит, это специально для нас. Что бы это значило?
Может, это только часть послания.
Дом с магазином был угловым, по смежной улице тёк жидкий поток машин. Название её совершенно вылетело у меня из головы, но это сейчас и не важноего уже сменили. «Поймать», красовалось на табличке над номером дома.
Пошли ещё поищем?
Марой завладел охотничий азарт.
У меня была идейка получше. Я потянул Марину к ближайшему газетному киоску.
У вас нет карты города с новыми названиями улиц?
Худой усатый господин в повёрнутой козырьком назад бейсболке за несколько центов продал мне карту. Мы выбрали сухое место (ночью, после того, как мы вернулись и сразу завалились спать, прошёл короткий дождь; может, то всплакнула во сне, кутаясь в чёрно-белое прошлое, наша безымянная киноманка) и расстелили карту прямо на асфальте рядом с киоском, чтобы нас ненароком не задавил какой-нибудь велосипедист.
Вот оно! Мара грозила пробить пальцем плотную бумагу, поэтому я поспешно наклонился.
Где?
Одну из окрестных улочек переименовали в «Змею». Судя по карте, она действительно была извилистая и ползла сквозь город, волоча на себе все тридцать три дома, которые на ней располагались.
Мы переглянулись и бросились обратно. Буквально вытащили Акселя из автобуса, где он досматривал утренний сон на одном из передних сидений.
Это змея! Джагита укусила змея! вопил я в самое его ухо. Марина схватилась за полы его спальной рубашки и, согнувшись, пыталась побороть одышку.
Хорошо, ответил он спокойно и причмокнул губами. Один его глаз был открыт, другой закрыт, и видно, не желал выпускать дрёму. Я ожидал чего похуже.
Похуже? для верности я не стал сбавлять тона и не замечал гримас Капитана. Он же может умереть! Кто у него там? Кобры? Гадюки?
Ничего страшного. Он йогин, ему не страшен змеиный яд. Он почти остановил своё сердце, чтобы дать организму время превратить его в кровь.
Значит, врач нам не понадобится?
Всё в норме, повторил Аксель. Скоро он выйдет из комы. А нам нужно поймать ту змею, пока она не покусала кого-нибудь менее толстокожего.
Мой пёс! вспомнил я. В фургоне никто, кроме Мышика, не ночевалмы все разлеглись в автобусе, потому что там было попрохладнее.
И припустил наружу так быстро, как только мог.
Змею мы всё же поймали. Совершенно напуганную, Аксель извлёк её из кармана мага. Псу давно уже наскучило составлять компанию человеку, который даже не отмахивается от собачьих поцелуев, и он отправился гулять, а на мой истеричный зов выскочил, волоча за собой гирлянду целлофановых обёрток от сосисок.
Видишь? Никакие змеи ему не страшны, сказала Анна. Одну он уже поймал.
Когда переполох улёгся, мы с Марой предприняли вторую попытку добраться до продуктов. Кто-то рисовал на асфальте разноцветные солнышки и необыкновенно пузатых медведей, и убегал, рассыпая цветные мелки. Я пинал их, любуясь полосами, меловым крошевом, которое превращалось под нашими ногами в кляксы.
Хорошо бы всё это закончилось.
Мара казалась необыкновенно мрачной.
Всё и закончилось, воскликнул я. Ты слышала последние новости? У Кости завёлся двигатель автобуса! Сейчас едем!
Вообще всё. Мне кажется, я схожу с ума. Как будто бы мы погрузились в космический корабль и улетели на другую планету, а меня не предупредили. Всё вокруг неправильно. Всё не так, как должно быть.
Я раздумывал над её словами.
Один дядька у нас в приютепочтальонговорил, что если тебя что-то возмущает и ты не можешь этого изменить, попробуй изменить свою точку зрения.
Марина включила сарказм.
Предлагаешь мне сегодня поехать на крыше?
Да нет же.
Я поняла тебя, мелкий. Но моя точка зрения сложилась за одиннадцать лет, и меняй еёне меняй, она останется прежней.
Может, она ошибочная, ляпнул я.
Как что-то, складывающееся более чем за десять лет, может быть ошибочным? Мира такого, какой я знала, больше не существует. И точка. Других выводов здесь нет.
За десять лет ты, наверно, была во многих городах.
Да нет. Я росла на ферме. Младшей дочерью.
Я всю жизнь провёл в приюте, горячо поддержал я. С двух сторон мы обошли здоровенную липу, чей ствол был трогательно обложен разноцветными камешками. Мы же с тобой ничего не видели. Вообще ничего. А обо всём этомо путешествиях, приключениях, не могли даже мечтать. Откуда ты знаешь, что мир не такой, как сейчас? Ты как как котёнок, который сидит в квартире и думает, что там, за окном, всё нарисовано, выдал я неуклюжую аналогию.
Я смотрела телевизор, неуверенно сказала она.
Да уж. Такого в телевизоре вряд ли покажут.
Я задумчиво обвёл глазами город. «Девочка, у которой во время бомбёжки погиб отец, превратилась в город и делает из его жителей зомби». Выпуск новостей с такой темой может разве что присниться.
Ты отлично впишешься в труппу, мелкий. Я тебе завидую. Ты одного с ними цвета. Меня же Аксель держит только потому, что не может сам завязать галстук-бабочку, а Анна считает делать это ниже своего достоинства. Потому что никто больше не берётся чистить лошадей. Я думала, что как только тебя возьмут, меня «забудут» в каком-нибудь городишке.
Я трепыхался в собственной неловкости, как рыбёшка в пересыхающей луже. И тут меня озарило.
Послушай. Помнишь Краков? Вечернее выступление с масками?
Марина медленно кивнула.
Ты что-нибудь чувствовала, когда играла?
Она засмеялась.
Что там можно чувствовать? Не поцелуй же. У меня была крошечная роль и маска рыси, и нужно было просто выйти к Акселю. А потом сидеть и слушать. Ну, может, две-три репликии всё. А я просила у них что-то более весёлое.
Куда уж веселее, хмыкнул я.
Марина посмотрела на меня, и я рассказал, что видел тогда, во время их выступления. Как было страшно, и как всё вокруг вдруг превратилось в декорации для этой пьесы. Всерьёз рассказывать о чём-то, чего не может существовать, очень трудно. Просто попробуйтевы, наверно, никогда ничего подобного не делали, и поймёте, о чём я. Хотя страшные приютские истории под покровом темноты мне удавались очень хорошо, всё же, это немного другое.
Мы давно уже никуда не шли. Сидели на ступенях какого-то дома под красным козырьком, застелив их картой города.
Это твоя точка зрения? очень осторожно спросила Мара. Чтобы не тонуть в своих безразмерных штанах, она подвернула их почти до колен. Вместо обычной майки на щуплых плечах болталась одна из Анниных рубашекта, что в синие и зелёные квадраты. Казалось, девочка может разрезать её одними этими плечами, словно ножом. Мне вдруг пришло в голову, что и у себя на ферме она донашивала одежду за какой-нибудь старшей сестрой, и умудрялась делать это очень естественно. Даже элегантно. Я в своих всегдашних грязных джинсах и майкемоих собственных джинсах и майкевыглядел куда более неуклюже.
Это то, что я видел, сказал я. Ты уже не просто в космическом корабле, ты сама одна из космонавтов.
И мы пошли обратно, совершенно забыв про овощи. Чуть не держась за руки, но всё-таки не держась, и при этом чувствуя странное родство, такое же, как, должно быть, возникает между почвой, в которой зарождается семечко гречихи, и воздухом, который готовится принять росток. Я не смог бы объяснить доступнее при всём желании. Марина, думаю, тоже.
Анна посмотрела на нас, во второй раз вернувшихся ни с чем, с упрёкомбыла её очередь готовитьи сварганила завтрак из бутербродов с остатками сыра и зелени.
Если не получилось со второго раза, значит, не судьба, сказала она. Значит, сколько вас не посылай, ничего хорошего вы мне не принесёте.
Или их просто нужно посылать по одиночке, встрял Костя.
Но там страшно! хором запротестовали мы с Марой.
Нам и не думали возражать. Бутербродное утро закончилось прекрасной предвыездной суетой. Прилизанные мальчишки, растрёпанные домохозяйки и большие псы, такие ленивые, что еле переставляли лапы, и такие находчивые, что могли отыскать тёплый канализационный люк, кажется, даже посреди лесопарка, пришли нас провожать.
А когда под колёсами наших транспортных средств уже клубился в лучах солнечного света сухой пожар дороги, мы встретили доктора. Он брёл вдоль дороги в сторону города, поминутно оглядываясьне поедет ли попутка? и тщетно пытаясь уберечь свой халат от дорожной пыли и от пыльцы растений. Откуда он шёл, какими выдались у него последние два дня, мы так и не узнали, но брёл он живой и невредимый. Это изрядно всех обрадовало.
Док! махал я из окна автобуса. Hello! Мы рады, что у вас всё в порядке!
Что? кричал он вслед то на одном языке, то на другом. Was? Что?
Двумя часами позже очнулся Джагит.
Мы по-прежнему направлялись на запад.
Интерлюдия
Он садится, гремит мелочью в своей шапке, равнодушный ко всему миру, равнодушный даже к солнцу, что всё более выбеливает его волосы. И люди начинают потихоньку расходиться.
В какой-то момент Анна понимает, что осталась одна, что этот человек поднял на неё глаза. Через стёкла очков они кажутся какими-то особенно строгими.