Комната на самом деле походила на логовище зверя. Квадратные в сечении колонны поддерживали низкий потолок, под ногами скрипел дощатый настил, продавленный и истёртый голыми ступнями (Анна оставила сандалии на верхней ступеньке, и Аксель последовал её примеру). Где-то в хаотичном лабиринте колонн он внезапно оголял камни, и они в этом месте блестели чёрным закопчённым зрачком, как будто на этом месте разводили неоднократно костёр. Хотя, скорее всего, так и было.
Я стараюсь поддерживать здесь порядок, потупившись, заметила Анна. По мере возможностей. К такому беспорядку быстро привыкаешь, и не обращаешь внимания до тех пор, пока не приведёшь в дом кого-то постороннего.
Здесь был верстак с устрашающих размеров тисками, швейная машинка, невероятным образом уместившаяся в закутке возле раковины циркулярная пила для распилки брёвён. Использовали её явно не по назначению, но, однако, использоваливокруг, аккуратно разметенные по тёмным углам, высились горки опилок. На отдельном столе под настольной лампой установлен старинный микроскоп, похожий на пусковую установку для советского ракетоносителя. Лампа со своей длинной суставчатой шеей и блестящим пластиковым кожухом выглядела едва ли не сложнее микроскопа, она покровительственно нависала над своим лупоглазым приятелем.
За ними в неуклюже выдолбленной прямо в стене нише поблёскивал настоящий «минибар» из склянок и колбочек, местами пустых, а местами с бесцветными жидкостями. Запахи различных сфер приложения человеческих возможностей вели за тесное помещение настоящую войну. Здесь стоял тяжёлый дух химии, душистый запах дерева и каких-то трав, запах сырости, запах прокалённой солнцем пустыни, запах, который бывает в театральной гримёрке.
Это подвал цирка. Анна начинает загибать пальцы, пока Аксель заинтересованно принюхивается. Здесь нужно делать тысячи разных вещей. Готовить битум для крыши к сезону дождей. Чинить порвавшуюся уздечку. Перебирать зерно. Хорошеев пищу, второсортноена корм животным. Спать. Репетировать трюк с повешеньем или с распилом ассистентки. Вон там, прямо на полу. Отец распиливает меня, либо кого-нибудь, кого поймает на улице. Как повезёт смотри! Вон там у насгардероб, десятки костюмов на любое представление. Вот здесь, она мечется между колоннами, как заблудившаяся между стеблями цветов бабочка, оружие и плети (цветные занавески топорщат следом за её наэлектризованным телом бахрому своих пальцев, шляпа на крючке недовольно качается), здесь инструменты, ничего интересного, а из этой ткани, смотри, мы собираемся пошить тент с изображением ночного неба, нашить какие-нибудь серебристые звёздочки Здесь её метров десять в длину и полтора в ширину. А у тебя есть (она замирает перед мужчиной так резко, как будто влетела в паутину) реквизит?
Реквизит, задумчиво говорит Аксель. Всё это не полезет в мою сумку.
Он прохаживается между колоннами, словно повторяя маршрут Анны. Трогает занавески, плетёные, вязаные, что скрывают многочисленные ниши и закутки, превращая помещение в пёстрый цыганский плащ.
Я думала, у тебя машина. Или оставил всё где-нибудь в гостинице.
Я похож на того, кто водит машину?
Ну, вообще-то нет. Но ты сказал, что путешествуешь на машине
На машинах. Автостопом. Иногда на поездах, без билета, в грузовых вагонах. Всё, что у меня естьвон та сумка. Твой отец был в Австралии?
Был, она задумалась, пытаясь отыскать что-то, что привело Акселя к мыслям об Австралии.
Он показал на массивные камни на верёвках.
Пои. Настоящие австралийские пои. Там остались ещё племена, которые используют такие штуки для того, чтобы развивать силу и ловкость. А ещё корректировать рельеф лицаиногда такой камень прилетает по скуле или прямиком в нос. А если австралиец останется с одним глазом, он сразу становится великим и уважаемым человеком.
А если останется и без второго глаза?
Такие мастера жонглируют поями лучше всего. Терять им уже нечего, и свист ветра, ощущение камня становятся смыслом их жизни, а натяжение верёвки между пальцами обозначает границы мира, круг, в котором ведётся танец с камнями. Они доверяются всему этому, словно руке любимого человека. И это выводит их на вершины мастерства.
Это очень жестоко, говорит Анна, глядя на камни с какой-то смесью жгучего интереса и страха, но точно не так, как до этого.
Напротив. Когда тебя лишают всякого выбора, жизнь становится простой и понятной. Человеческая натура требует, чтобы её лишили выбора, лишили свободы. Наша душа не тот камень, который любит повиноваться ветру. Отец тебе этого не рассказывал?
Он вообще ничего не рассказывает. Я подозреваю, что он исколесил в своё время половину мира, но он только смеётся, и признаёт всего четверть. На самом деле, эти штуки он сделал самостоятельно. Но в Австралии побывал, это точно. Ещё до моего рождения.
Она смотрит на Акселя и растеряно улыбается. Он ходит вокруг и с деловым видом рассматривает вещи.
У вас здесь прекрасно, говорит он. Я подумываю задержаться. Искупаться в море, загореть до такого цвета. Такого же, как у тебя, Аксель берёт её за запястье. Немного повыступать. У вас тут замечательная публика.
Мы могли бы выступать вместе. Я достаточно многому научилась от отца.
Чему, например? Аксель обошёл кругом, разглядывая её. Кажется, ты неплохо справилась бы со сбором денег со зрителей. Могла бы таскать мою кепку.
Анна фыркнула.
Конечно же, я соберу больше. Тебе, например, далеко до настоящего акробата. Ты не знаешь, что такое боль в позвоночнике, когда его начинает выгибать в обратную сторону. А я к ней привыкла. Не знаешь, что такое боль в мышцах, когда они пытаются собраться вместе после растяжки.
Речь лилась бойкая, как воробьиное чириканье, Аксель вслушивался в острые испанские слова, склонив голову к плечу и улыбаясь. Наконец, сказал:
В любом случае, вынужден тебя разочаровать. Я выступаю один.
И едва ли ты в таких ладах с животными
Я выступаю один. Никогда не беру себе компаньонов.
На этот раз она услышала. Испытующе посмотрела на него, обнажила зубы в улыбке. Испанской улыбке, похожей на острый перчик.
Я буду выступать рядом. Ты поставишь свою шляпу, я свою, и потом сверим, у кого будет звенеть больше.
Хорошо, вкрадчиво сказал Аксель. Мы будем выступать по соседству.
Да! Рядом!
Кажется, она готова сгрести в свою огромную спортивную сумку все эти хитрые цирковые штучки и отправиться выступать. Прямо сейчас, несмотря на прибитое к зениту солнце. Да, прямо хоть сейчас! Любой случайный прохожий, один единственный, кто бросит в её бейсболку песо, принесёт ей победу.
В соседних городах.
Что?
Найду себе небольшой городишко с такими же чудными патио, Аксель оглядывал полку над кухонным столом, уставленную склянками с кофе, со специями и, вполне возможно, с чайными листьями. Напоишь меня напоследок холодным чаем? Хочется зелёного, с лепестками мяты. Ну, или с дольками мандарина.
Нет!
Не напоешь?
Нет!
Ну, хорошо. Я прямо сейчас ухожу.
Он делает движение и закидывает себе на плечо сумку.
Ты плут и проходимец, Анна почти срывается на крик. Я думала думала
Аксель смеётся и разводит руками.
Забудь. Просто проходил мимо. Может быть, немного заплутал. Очень уж тут у вас солнечно, солнце всегда в глаза, его будто вешают на моём пути на каждой бельевой верёвке у тебя не было такого чувства? А ещё волшебные зелёные патио Но я уйду прямо сейчас, в голосе появилась решимость. Найду себе проводника.
Какого проводника ты себе найдёшь? фыркнула Анна. Здесь? Здешние старики могут показать разве что направление к морю, да и то приблизительно.
Зачем мне старики? Старики, они все хромые. Я не имею ввиду твоего старика, конечно же Главное, чтобы было круглое и шустрое. Вот это сойдёт.
Это просто клубок для кошки. Сюда забегает Матильда, мы подкармливаем её, чтобы ловила мышей
Анна смеётся, но смех повисает промокшим парусом. Аксель поднимается по лестнице, насвистывая и подкидывая мячик. Сумка колышется на ремне и пихает его в бок. Вот распахивается дверь, и Анна взлетает по ступенькам следом.
Ты куда? Эй? Тебе не найти дорогу без мой помощи.
На улице солнце раскалённым угольком вжигает тебя в землюбудто малыш, тычущий тлеющей палкой в муравьёв.
Прощай, говорит Аксель, Передавай привет папе. Думаю, он мудрый человек, и многое уже видел. А я видел ещё не всё. Ну-ка! Ап!
Мячик падает из его руки, выкатывается через калитку со двора. Встречается с автомобилем, припаркованным на обочине и прикрытым тентом от жары, отскакивает от колеса и бежит дальше. Катится небыстро, всё-таки наклон здесь не такой уж и сильный, и Аксель, насвистывая, шагает следом. Икры его нок покраснели и запылились, на них, кажется, можно рисовать пальцем. Патлы, что выглядывают из-под головного убора, похожи на высушенные до светло-коричневого цвета листья агавы.
Ты плут, ты проходимец! кричит ему в спину Анна. Дьявол тебя заберёт!
То, что я выступаю без напарниковшутка, говорит Аксель и машет рукой. Но здесь я, пожалуй, всё равно не останусь.
Дьявол тебя заберёт с твоими шутками!
Густой воздух колышется от её голоса. Наверняка её слышали все соседи, но занавески на окнах не колыхнулись ни в одном доме. Жара творит с испанцами невероятные вещи.
Ты можешь ещё ко мне присоединиться, доносится до девушки. Если поторопишься. У тебя мало времени, чтобы собирать вещи. Мой проводник не будет ждать.
Анна в третий раз упоминает дьявола. Громко, в сердцах. Переворачивает плетёную корзину с недозревшими лимонами и бросается внизсобираться. Нужно ещё успеть написать записку отцу.
Глава 9В которой я думаю, что наконец-то нашёл своё место среди артистов. В которой Аксель рассказывает правдивые истории, а Анна их опровергает
Ночь в путисамое приятное время для артистов бродячего цирка.
Между крупными городамитолько огоньки трассы, да редких встречных машин. В особо выдающихся случаях ты даже толком не знаешь, в какой стране находишься. Мы с Марой и Анной подолгу и с удовольствием об этом спорим. Польша ли это, или уже Чехия, Австрия или Германия, а может, блуждая в предвечерней дымке, мы встали на дорогу, ведущую во Францию
Это австрийская ель! утверждает Марина. Повозка мягко приседает на ухабах, и девочка прижимает к себе и старается не расплескать чашку с чаем.
Сидим на козлах, Анна правит, а мы составляем ей компанию, наблюдая, как медленно и медитативно покачивается конский круп.
Чем австрийская ель отличается от германской ели, насмешливо спрашивает Анна.
Тем, что под ней стоит машина с австрийскими номерами.
Мы молчим; на машину внимания мы не обратили. Потом, когда Марина уже торжествует победу, запивая её остывшим чаем, до нас доходит, и мы хором спрашиваем:
А что, если это туристы? Туристы из Австрии?
Марина закатывает глаза, насмешливо подражая Анниной привычке. Откровенно говоря, Анна закатывает глаза далеко не так часто, как это делает Марина.
Нам уже никогда этого не узнать.
Ищем глазами другие номерные знаки, один сверкает далеко позади под фарами легкового автомобиля, а по мере приближения к нам стыдливо прячется в темноте и минует повозку, так и не открыв своей тайны.
Всё ещё Австрия, восклицает Мара, когда обогнавший нас автобус срывает со знака покровы темноты. «Утценайх», написано там. Это община принадлежит Австрии. Я же говорила!
Опять же, это может быть туристический автобус, вкрадчивым голосом говорит Анна.
Марина обижена, она злится на себя и на свою глупость.
Чтобы как-то прервать бессмысленный спор, я указываю пальцем на висящую на стене в глубине повозки карту. Окошко открыто, шторки подняты, и из недр передвижного дома пахнет уютом.
Кому вообще взбрело в голову делить мир на цвета?
Это долгая история, басит, переполошив нас, как стайку воробьёв, из повозки Джагит. За каждым цветом стоит долгая история. Кровавая история. Это интересно, и это страшно, когда ты знаешь подробности.
Он вздыхает, будто бы про себя, и продолжает вполголоса:
Кофейная башка уже почти разложилась. А мира всё нет.
Мы молчали. Мы не знали, как на это реагировать.
Кофейная что? спросила шёпотом Марина, и заглянула в свой чай.
Башня? Башка? Бабка? твердила Анна, будто перебирая чётки.
Их вопрос так и остался без ответа.
Впереди Костя включал поворотник, и медленно съезжал на грунтовую дорогу. Она могла вести вглубь полей, могла заворачивать в лес. В большинстве своём справа и слева от шоссе были частные владения, и шлагбаумы грозили нам своими красными полосами. Но Костя всегда умел находить тропы, которые никем и ничем не охранялись.
Мы въехали в лесной массив и на первой же встреченной полянке решили переночевать. Шоссе гудело невдалеке басовой гитарной струной.
Костя заглушал двигатель. Фыркали лошади, мотала головой, требуя расчесать ей на ночь гриву, Цирель. Мы высыпали наружу весёлой гурьбой, чтобы поскорее осмотреться и поглядеть, получится ли развести костёр.
Никак не привыкну, негодовал Костя, что кто-то может запретить мне развести огонь там, где я захочу. В Советском Союзе ты можешь не только развести костёр, но и спалить весь лес целиком. Всё-таки западные страныэто удивительный мир.
Аксель махнул рукой:
Разводите, где хотите. Кому понадобится среди ночи шастать по лесам и ловить каких-то метафизических нарушителей? Костя правильно говорит: никому из этих удивительных людей не придёт в голову развести костёр в лесу. Поэтому их и не ловят.
И правда, суровый дядя с назидательно выставленным указательным пальцем ни разу не появился.
Поздними вечерами, такими как сегодня, мы разыгрывали друг для друга коротенькие сценки. Реквизита краковского Волшебника из Башни с нами не было, поэтому на плечах Акселя можно было увидеть красное одеяло, которое Костя перед этим муторно искал среди вещей, а на голове Аннымою рубашку, завязанную так, что свешивающийся рукав напоминал хобот слона. Что главнее не то, цветные листы в комиксах или чёрно-белые и хорошо ли художник владеет кистью, а сюжет и герои, которых смог выдумать писатель, я сообразил ещё в приюте.
Сюжеты пьесок были великолепны. Все их сочинили когда-то Аксель и Анна, и с тех пор они кочевали из одной ночи в другую, будто созвездия, которые вновь и вновь зажигались на небосводе, но каждый раз получались разные. Здесь не было места скучности и заученности ролей, которую видишь в глазах актёров в плохих фильмах по телевизору. Или в передаче «Театр для вас», где почему-то молодых Ромэо и Джульетту всегда играют старики и старухи.
Вообще-то, стариками и старухами они казались, наверное, только мне. Может, они были не такими уж и старыми. Но я всё же считал, что Ромео и Джульетта должны быть чуть помоложе.
Краковское «Собрание зверей» с общего согласия включили в репертуар, но по ночам где-то между Словакией и Францией, к моему облегчению, звери не собирались, потому что не хватало костюмов.
Аксель заставлял репетировать меня тоже, и я, трясясь, заикаясь и забывая слова, старался отыграть сценку как можно лучше. Лучше всего получалась роль плутоватого дворового мальчишки, который строит козни главным героям из «Маленького путешествия в шляпе и без шляпы», или крошечного человечка из «Бобовой истории», хуже всегополоумного из «Ведьминого супа». Чтобы изобразить полоумного, нужно обладать недюжинным умом. За всем этим я всегда забывал почувствовать волшебство, за которым так забавно наблюдать со стороны. Может, во мне его и не было, но та же Марина недоумённо разводила руками, когда я осторожно преподносил свои вопросы: «Ты играешь, будто будто маленький ребёнок, который играет взаправду. Понимаешь?.. Что, не чувствуешь?», и только Аксель загадочно улыбался.
Больше всего я любил сидеть в зале, и любил, когда рядом находится кто-то ещё. Вроде Кости, или Марины, которая ни минуты не могла усидеть на месте, или Капитана, который наблюдал за своей труппой, будто султан за танцовщицами, или даже Джагита. Тогда мы могли перебрасываться шуточками, и я будто бы со стороны слышал свой смех, похожий на жужжание механизма детской игрушки.
Один раз артисты устроили представление для меня одного.
Деньги собирать не нужно, поэтому просто сиди здесь и наблюдай, сказал мне Аксель. Можешь хлопать; только не слишком сильно, а то мы подумаем, что ты халтуришь.