Но титаны безмолвствуют, мнутся, прячут глаза. Титаны плохо умеют воевать без предводителей, а предводителейнет. И вообщекак это, все на одного? Тут же арена, состязания, онпобедитель все честно.
И да, вон уже молодые Крониды попробовали. Пусть они еще раз пробуют. Если поднимутся, конечно.
Тифон ухмыляется, неспешно делает шагскользкий, неуловимыйи вот уже стоит перед трибуной с застывшей Герой. Протягивает широкую ладонь со множеством пальцев-отростков.
В пальцах хрустит лук.
Смешная. Будешь моей женой.
Гера визжит, когда одно из длинных, ухватистых щупалец ложится вокруг ее талии.
Деметра и Гестия тоже начинают визжать, крик поднимают другие женщины, мужчины орут что-то неразличимое, поднимаются Зевс с Посейдоном, в растерянности мечутся судьи, и все, все, все смотрят туда, на Тифона с Герой, на беду и беззащитную девушку в белом пеплосе и с золотистыми волосами
Красавица. Чудовище.
Как тут взгляд отвести?
Где тут увидеть одинокого лучника, возникшего в проходе между трибун?!
Затаившего дыхание. Ждущего.
Зрителя, наблюдающего за представлением.
Чудище получилось изрядноекто ж знал, что в горе Арим такая плодородная почва? Хватило одного драконьего яйца и кровиа вон что получилось.
Ата, которая беседовала с новорожденным титаном, утирала со лба копоть и хохотала: «Чуть не подпалил, нравом в дракона! А играть совсем-совсем не умеет, я ему только сказала про Состязание, так он даже и не дослушал»
«Что, если он не захочет править?»спросила у меня Гера до того, как отправиться к Ариму.
Он захочет править, ответил я с усмешкойи сам почувствовал, что она получилась ледяной. Мы не зря взяли отцовскую кровь.
Любой могучий хочет править. Иногдадаже не признаваясь в этом себе. Если он тупой, злобный и могучийон вдвойне хочет править.
Тифон рванул править так, что я за ним едва успел.
Я уже побывал на арене, в шлемечтобы сотворенная тварь не разрушила чего лишнего. Придержал руку титану, пока он отшвыривал братьев. Отклонил идущее в Афину копье.
Гера же напросилась сама, всю сцену так и выстроила: «Представь себе, чудовище хватает юную богиню она зовет избавителя любой вопрос о нашем браке отпадет!»
Как бы у тебя голова не отпала до того, фыркнул я.
Может, это была и неплохая идея: чудовище и красавица, он оплетает ее щупальцами, она кричит, бьется и зовет, зовет
И все взгляды устремлены на эту картинупрекрасную и жуткую.
На скромного лучника никто не смотрит.
Никто не видит лукадревнего, истертого, невзрачного, который извлекается из-под плаща. Не замечает, как я ловлю пальцами легкую тетиву.
Прости, Тифон, ужас богов, ужас титанов.
Ты ягненок на алтаре моей игры.
Ты не знаешь, как рождаются Владыкиты узнаешь сейчас.
Но для тебя будет поздно.
Стрела медленно, но верно сливается из уверенности, трепета вокруг, страха окружающих, отчаяния женщин в нее вплетаются крупицы моей насмешкипрости, тебя для этого создали.
Такова твоя Ананкапрожить один день, победить на Состязании и принять мою стрелу, навсегда отправившись в Тартар.
Тетива дрогнула, отправляя в полет неизбежность. Светлую, разящуютакими бывают настоящие стрелы царей.
Такими бывают настоящие молнии.
Я мог бы закрыть глаза в этот моментне видеть, как он ревет, отпускает Геру, хватается за пропоротое горло, как раскрывают в агонии пасти драконьи головы, как он извивается на арене, словно собираясь зарыться в землю
Я мог бы и не видеть этого: мне достаточно было знать.
Я не промахнулся.
Но я стоял и смотрел, пока судороги не утихли. На ягненка, принесенного в жертву, чтобы не было войныздорового, глупого, бодливого ягненка, только лучше уж такого, чем кто там знает, что.
Надеюсь, что-то большее.
Теперь все смотрели на однона Тифона. Не могли оторвать взгляда от дымящейся туши, от слабо скулящих голов на затылке. От Геры, которая торопливо отползала прочь в разорванном пеплосе.
Они даже чуть не забыли про меня, но Гера прошептала«Брат!»и зарыдала, и протянула руки, и тогда на меня оглянулись все. Будто до того думали, что стрела прилетела из ниоткуда.
Я сошел по трибунам. Шел медленно, тяжело казалось почему-товосхожу наверх, на крутой склон: не так ногу поставишьвывернется, выскользнет!
Спустился. К туше Тифона, к стоявшим возле нее братьямокаменевшим. К Гере, которая с плачем скидывала с себя щупальца.
К остальнымсудьи сошли со своей трибуны почти вслед за мной, а там уже и остальные подоспели.
Откинул капюшони дружное аханье улетело в небо, хотя они и раньше должны были догадаться, еще когда увидели лук
Хотя понимаю. Они тут полстолетия царя искали, а тут он к ним сам заявился. Вотстоит: высокий, прямой и статный. Глаза мудростью светятся. На лицесуровая решимость защищать любого из своих подданныхили всех сразу, это уж как получится.
Да уж, это не мальчишка-пастушок с игрушечным луком. Этот и без козы, и одет получшене знаю, где мне Эвклей раздобыл темно-синий гиматий, но сидит он безукоризненно. Подчеркивает величие.
Зрелый, непобедимый Владыка. А перед нимтолпа атлетов. Посоревноваться чего-то решили, дышат тяжело, локтями друг друга пихают в изумлении.
Радуйтесь, сказал я, когда тишина начала становиться льдом, трескаться и колоть острыми осколками. Я пришел увидеть Состязание.
Кивнул на Тифона, источавшего густые клубы дымамол, а вот оно что получилось, кто ж знал, что Аиду Тихому придется поднимать голос.
Давайте же продолжим
Осекся, напоровшись на тишину. В ней плавало понимание. Признание.
Какоепродолжим, если победитель уже здесь?!
Братья опустили головуоба. Тоже поняли. И тоже осозналичто осталось сказать.
Первой начала Гера. Опустилась на колени, припала губами к краю плаща.
Ты спас меня. Спаситель брат. Владыка
Владыка эхом откликнулась Стикс.
Владыка, шепнул Япет.
Иодна за одной начали склоняться головы, сгибатьсяколени, шевелитьсягубы, повторяя единое, слитное, вечное:
Повелевай, Владыка.
Повелевай, Владыка!
Повелевай, Владыка
От хмурых братьев, от титанов, от сестер, от лапифов, кентавров, сатиров, людей Золотого века и всех племенодин и тот же подарок единому царю, царю, которого любят все:
Повелевай, Владыка!
И голосам из-за спины задумчиво и тихо вторила Судьба.
МОНОДИЯ. ТАНАТ
Разве моленья смягчат твою поступь, Танат?
Все же взываю: помедли с приходом сколь можно!
О, Непреклонный, свой выбор верши осторожно.
Дай ощутить моря жизни земной аромат.
Однажды он попытался отбросить свой меч. Сперва пытался переломитьно меч изрезал хозяину руки, а ломаться отказался. Так, будто у него не было воли сломать мечи сломать себя.
Тогда он просто отбросил его в угол, выбросил сквозь зубы: «Хватит»и вышел в другую комнату. Наивный глупец, поверивший, что можно отказаться от проклятия, которое вошло в кровь, проросло в перья, в кожу, в дыхание с которым родился.
Он долго сидел в своем мегаронеюнец-смерть. Смотрел в холодный очаг, который слуги не могли зажечьсколько ни старались. Ждалкто знает, может, когда придёт пламя.
В слепой, безумной вере, что можно отвернуться, выбросить, забыть
Потом прозвенела одна нить. Колоколом ударила другая. Прогрохотала третья.
Он закрывался руками, а нити трескались, лопались, бились, раскалывали его мир, а после он почувствовал ножницы Старухи-Атропоссперва на крыльях, потом на себе, на всём себе. Кажется, он хрипел, когда незримые тупые лезвия вновь и вновь вспарывали ему горло, а он улыбался губами, на которых проступал ихорулыбался потому, что мог сражаться.
Пока боль не отступила, оставив его наедине с бесконечной жаждой. Пока пламя изнутри не разрослось и поглотило его мир.
Пока он не пополз по плитам собственного дворца, извиваясь, нащупывая щербины плит дрожащими пальцами, желая только одногокоснуться стертой рукояти, заставить умолкнуть тварь, поселившуюся внутри, хоть ненадолго
Об этом он не рассказывал никому. Но видения пришли после тех дней: выплывали из марева усталости, дразнились в водах Стикса.
Неясные, раздражающие своей расплывчатостью видения: какой-то бой, мальчишка крутит в руках клинок, щурит глаза какая-то фигура под деревом над озером Амсанкта.
Две нити, идущие порознь, не задевающие друг друга. Серая нитьтусклая, холодная, нерушимая. Золотая нитьвеличественная, блестящая (как тут серую заметишь!)
Нити вязались в узел: нерушимый, твердый, как бывает у смертельных врагов.
А потом одна из них темнела.
Бездарно дерешься,говорил он себе, потому что не мог понять: которая из двух становилась чёрной.
Впору поверить было: это сон. Не имеющий смысла, навеянный близнецом-Гипносом, который любит пошутить.
Поверить мешало одно.
Чудовища снов видеть не умеют.
Меч свистнул скупо и делово. Указал нимфе, ужаленной каким-то ядовитым гадом, всё, тебе туда, ко входу у мыса Тэнар. Подружки нимфы зарыдали хором, рассыпались птичьим плачем, насытили трауром воздух. И поплыло над травой неизменное, раздражающее:
О Жестокосердный
О Неумолимый
О Железносердный
От надсадного, страдающего вытья (шестой случай за сегодня среди видящих, что это на них мор какой-то напал) хотелось скорее уйти. Еще хотелось взять за горло какую-нибудь из этих не ту дриаду, которая пискнула и от ужаса спряталась за дерево. Нет, эту, которая потрясает кулаками, царапает себе лицо и больше всех изощряется в эпитетах (у нее он и «приносящий горе» и «затмевающий день мраком крыльев»). Взять за горло, чтобы заткнулась. Подтянуть к себе и спроситьмолча, глаза в глаза: «Что?! Что я должен был сделать? Сломать свой меч, чтобы ваша златокосая, или как ее там, и дальше плясала по лужкам? Почему вы не называете так мойр, которые перерезали её нить? Почему не плюете в сторону змеи, которая прервала её жизнь? Что вам всем нужно от менячтобы я отшвырнул меч и начал плясать вместе с вами?!»
Только кому какое делочего хочет смерть.
Танат Железносердный молча призвал к себе на ладонь взлетевшие золотистые пряди. Сжал, не пряча холодного взгляда от рыдающих нимфчто толку, через день снова песенки запоют Развернулся, взмахнул прозвеневшими крыльями, не слушаячто там полетело ему вслед.
От этих правды всё равно не дождаться. Он зналчего от него хотят на самом деле. Чтобы он шагнул в Тартар, навсегда истребив Смерть. Чтобы перечеркнул собственное рождение. Или, может, перерезал собственную нить в доме у Мойрсвоим же мечом.
Страх и глупостьслишком часто одно и то же.
Страх толкал их на глупость. Страх смерти подсказывал, что от смерти легко избавиться. Запереть в Тартаре, заковать в цепии снова настанут бесконечные, сверкающие дни жизни. А Атропос Неотвратимая перестанет пощелкивать крошечными истертыми ножницами, перерезая нити.
Если бы Танат умел смеятьсяон наверное, все равно не смеялся бы. Глупость не забавлялараздражала, не более того.
Как мельтешение под сводами спокойного до этого мира. Мельтешение, и шепотки: «Хи-хи, вот ужо на царя посмотрим, га!», и кровожадное предвкушение, разлитое в воздухеожидания.
Танат поморщился, входя во дворец. Теперь вот и в Эребе эта болезньпросочилась, зараза, проползла, одно радуетбезумие не так заметно.
Это началось не так давно, со Среднего Мира, который в конце концов обрел-таки нового царя (после идиотских стычек, мелких войн и Состязания, на которое Жестокосердному приходилось время от времени прилетать). Обрелмудрого, всеми любимого спасителя, Климена Милосердного, Гостеприимного, Богатого, Стрелка и Тартар знает, как его там еще. Победитель Тифона взошёл на трон не так давно, а о его справедливости и милосердии уже поползли невероятные слухи, и видящие уже не раз грозили: Жестокосердный, ты здесь до поры до времени. Вот дойдут у нового царя до тебя рукинет сомнений, что тогда и начнется настоящий Золотой Век.
Танат молчал и резал пряди или же резал словами: «Пусть доходят». Руки же у Милосердного, Мудрого и Гостеприимного тем временем явно были заняты чем-то другим. К примеру, заздравными чашамипиры были пышными и не на один день, и не меньше сотни сатиров сошло на асфоделевые поля от обжорства. Позже руки нового царя занялись женойподземные с упоением обсасывали подробности свадьбы с Герой, липли к Гипносу, который на свадьбе побывал гостем. Потом опять были пирыв честь свадьбы, как иначе.
Теперь вот руки дотянулись до братьев.
Ну, Зевсу и Посейдону хоть бабу не давайтолько дай поправить, хоть немножечко, закатывался младший. Они вокруг Аида с того боя с Тифоном только что не плясали.
Если он не даст им правленияони сами поднимут восстание, мурлыкнула Геката в каком-то разговоре, который Танат и не хотел слышать.
Жестокосердный тогда подумал, что новый царь вскоре и братьев запихнет в Тартар. Как отцак чему лишняя обуза?
Климен Мудрый был мудр как-то по-своему (или молва как всегда врала, и он просто был недальновиден). Как иначе объяснить то, что он решился поставить братьев наместниками. Что придумал этот жребий.
Что принял подарок.
Подарок кровожадно скалилсявсеми пропастями. Облизывался кровавыми языками пламени, чавкал Стигийской трясиной, истекал вместо слюны вязкими, медленными водами Стикса.
Предвкушал.
Великая Нюкта предложила это новоявленному царькуи Мудрый перестал быть Мудрым, согласился принять роковой дар, и не нашлось советника, который сказал бы заносчивому: «Бойся подземных, дары приносящих!»
А может, два братца слишком хотели иметь по своей вотчиневот и решили разделить жребием: кому подземный мир, а кому водный.
Стикс позвали в судьи. Оставили остальных в предвкушенииЗевс или Посейдон?! Посейдон или Зевс?!
Танату Жестокосердному было плевать на обоих. Как было бы плевать на цвет ягненка, которого кладут на алтарь. Или на цвет очередных локонов под верным клинком.
С Зевсом или с Посейдономопять мир будет изводить незадачливого правителя, тот побежит искать совета к дворцу Эреба и Нюкты, потом
О том, что выйдет из дверей Эреба и Нюкты потом думать не хотелось. О том, сколько раз им всем еще повезеттоже.
Танат призвал чашу, сделал глотокстараясь не вслушиваться в ворчание предвкушающего новую кость мира. Глупого пса, который не познал поканасколько тяжкими бывают ошейники.
Мир полнился сладковатым душком сплетен, похожим на запах асфоделей, в мире плавало одно: как оно будет? А кто?! Зевс? Посейдон?!
Какой жребий? Кому суждено?!
Мать зовет, выдохнули позади. Близнец влетел без дурацкого смешочка, даже без предупреждения (если не считать предупреждением то, что такое хлопанье крыльев можно с поверхности услышать).
Танат не повернул головы.
Так иди.
Она зовет она зовет обоих.
Танат отставил чашу. Та качнулась у поверхности столабудто лодка, поймавшая волну. Капля алого стекла по пальцу.
Ослышаться он не могСмерть всегда слышит верно. Но Нюкта-Ночь не звала никогда. Раньшеникогда.
Не тебя ли с Момом?
Вот и я спросил, Белокрыл не выдержал, хихикнул, развел руками, даже перестал лупить по дну своей дурацкой чашки. А она и говорит: другого брата. Кажется, она вообще собирает всех детей.
Он встал из-за стола молча. И не торопился, хотя Белокрыл весь изнылся по пути («Чернокрыл, у тебя там перья не заржавели? А знаешь что? Ты тут пари себе, а я полетел вперед!»)
И старался не думатьчто заставило Нюкту-Ночь послать за нелюбимым сыном. Впервые. Позвать в свой дом после сказанного: «Уйди и не появляйся, нужно будетпозову».
Ты медлил прийти, сказала она, не глядя на него, когда он вошел в мегарон отцовского дворцапоследним.
Я явился, отрезал он и шагнул туда, где тени стояли самые густые.
Может, если не являлсябыло бы лучше. Вот только если ты сын Эреба и Нюктытебе не так-то легко отвергнуть зов матери.
Собрались вседаже вечный старец Харон. Даже безумная, кривляющаяся Лисса. Немезида с поджатыми губами, поигрывающие бичами Эринии, Керы, рыжий, хихикающий Мом
Все, кого Нюкта-Ночь родила в наказание этому миру.