Мой сынцелитель, прошептала она, нежно заключив его лицо в своих ладонях.
Слышали? Пареньцелитель! закричал кто-то. Помолимся же!
Склонив головы, они протянули к нему руки, и Мемфис почувствовал прикосновения на голове и плечах: они благословляли его, а мама сжимала его ладонь в своей. Его страх сменился ликованием. «Я сделал это, обескураженно подумал он. Как я это сделал?»
Только тетя Октавия не поддержала всеобщего восторга.
А зачем наш милостивый Господь наделил такой способностью несмышленого мальчишку? тихонько спросила она у мамы, когда они остались одни в доме на 145-й улице. Они сидели в гостиной, слушали радио и чистили бобы на ужин. Стояла такая жара, что невозможно было спать, и Мемфис встал попить воды. Когда он услышал разговор мамы с тетей, то спрятался в темном коридоре и стал подслушивать. Виола, нет добра без худа. Иногда дар может оказаться и проклятием. Что, если это испытание от Господа? Что, если это происки дьявола?
Замолчи, Октавия, ответила мама. Она редко перечила старшей сестре, но в тот момент Мемфис испытал чувство гордости за нее и сомненияза себя самого. Странный холодок пробежал у него по спине. Мой сынособенный. Ты увидишь.
Что ж, надеюсь, что ты не ошибаешься, Ви, сказала Октавия после долгой паузы, и затем уже не раздавалось ничего, кроме звонких щелчков бобовой шелухи и стука бобов, падающих в миску.
В гарлемских церквях быстро разошелся слух о способностях Мемфиса. Когда пастор Браун запретил ему лечить людей в церкви Сиона, сказав: «Мы не та религия, Виола», мама стала водить его по протестантским пятидесятническим и спиритуалистским церквям, несмотря на предостережения Октавии. «Онинизкопробные трясуны-фанатики, а некоторые из них якобы говорят с мертвыми, Ви, это до добра не доведет, поверь мне».
И с тех пор каждое четвертое воскресенье месяца Мемфис стоял у кафедры проповедника, глядя на вдохновленные или, напротив, скептические лица. Пока хор распевал «Перейдем вброд воды», люди исступленно молились и кто-то выкрикивал имя Господа, все страждущие прихожане вереницей подходили к нему, Мемфис накладывал на них руки, чувствуя, как под ладонями разливается тепло, и каждый раз уносился в тот странный мир, где незнакомые лица мелькали в тумане. Чудо-Мемфис. Но в момент, когда чудо было так нужно, дар подвел его. Не просто подвелон стал его проклятием.
Время от времени он ловил на себе взгляд тетки Октавии, полный жалости, смешанной с ужасом.
Дьяволу не так трудно найти путь к нашим сердцам, помни об этом, Мемфис Джон.
Мемфис всегда считал, что его тетя одержима мыслями о происках дьявола. Но что, если она была права? Что, если с ним что-нибудь не так, что, если нечто темное и ужасное просто затаилось, поджидая, чтобы нанести удар? Мысли об этом были такими же, как его сон, беспокойными и совершенно неразборчивыми.
Происшествие с Джо взбудоражило Мемфиса, и поскольку его дела на сегодня были закончены, он вскочил в двухэтажный автобус компании «Файв-авеню Коуч», направлявшийся к центру, и сошел на 155-й улице. Пройдя несколько кварталов на север, он свернул к реке и направился к старинному африканскому кладбищу на отвесном берегу, последнему пристанищу освобожденных рабов и чернокожих солдат. Там, в покое и тиши, среди своих далеких предков, Мемфис мог спокойно сидеть и писать стихи. В маленьком дупле старого кряжистого дуба он нащупал тайник с керосиновой лампой и зажег ее спичками, которые стащил из клуба «Е-мэн». От маленького огонька исходил спокойный, уютный свет. Мемфис уселся на прохладную землю и раскрыл дневник. Теперь сочинение стихов заменило ему целительство; кроме того, он не чувствовал себя таким одиноким. Иногда это работало, а иногда нет. Он не прекращал попыток. Склонив голову над дневником, освещенным лампой, он преследовал слова и рифмы, словно пытаясь поймать кометы за ускользающий хвост. Вокруг него Гарлем оживал, творили писатели, музыканты, поэты и мыслители. Они меняли мир, делали его прекраснее. Мемфис хотел стать участником этих перемен.
Из задумчивости его вывело неприятное карканье. Черный ворон примостился на надгробном камне неподалеку. Мама когда-то говорила, что вороныпредвестники смерти, живые предупреждения. Конечно, теперь это звучало глупокакие-то старые афро-американские суеверия. Птицавсего лишь птица. Тут Мемфис вспомнил о том, что в его странном сне тоже появлялись вороны, но мысль ускользнула. Час был поздний, и глаза Мемфиса горели от усталости. Сегодня больше никакой поэзии. Он задул лампу, убрал пожитки в рюкзак и пошел по пустынной улице, на которой кое-где одиноко светили газовые фонари. Полная луна обливала холодным золотом холм с пустым старым домом на вершине: особняком Ноулсов. В отдалении жались домишки поменьше. В особняке никто не жил с тех самых пор, как Мемфис себя помнил. Он вызывал у него неприятные ощущения, и Мемфис старался держаться от него подальше, не ленясь переходить на другую сторону улицы.
Холодный свет заливал заколоченные окна и давно не стриженый, заброшенный газон, слегка касаясь мраморных крыльев поверженной статуи ангела, и мертвые деревья на ветру казались живыми. Мемфис покосился на особняк и встал как вкопанный. Краем глаза он заметил какое-то движение. Что-то в доме изменилось, но он не мог понять, что именно.
Надоедливый ворон пролетел совсем близко, заставив Мемфиса вздрогнуть от неожиданности, и он поспешил своей дорогой. Вновь оказавшись на оживленных улицах Гарлема, Мемфис посмеялся над своей неожиданной трусостью. Среди ярких неоновых огней, шумных джазовых клубов и снующих мимо компаний нарядных горожан, Мемфис чувствовал себя как рыба в воде. По улице плелся слепой Билл Джонсон, постукивая тростью по мостовой. Мемфису почему-то не хотелось разговаривать со стариком, поэтому он нырнул в переулок и поспешил прочь. Было приятно бежать вот так, в теплой сентябрьской ночи. Дневник со стихами, любимые книги, карманы, полные денег, у него все при себе, так о чем волноваться? Пора прекращать заниматься самоедством и начать наслаждаться жизнью. Оставив все плохие мысли позади, Мемфис направился в Гарлем. Проходя мимо Шугар-Хилла, он стал заглядывать в окна, залитые теплым янтарным светом, надеясь, что когда-нибудь станет жить такой же жизнью, и с этими мыслями пошел домой.
Его младший брат Исайя спал в дальней комнате, в узкой кроватке у окна. Мемфис снял ботинки, разделся и залез в постель тихо, как мышь. Исайя вдруг сел в кровати. Мемфис затаил дыхание, надеясь, что брат снова ляжет и уснет.
Исайя сидел спокойно и очень прямо, глядя куда-то в темноту.
ЯЗмий-искуситель. ЯЗверь, вдруг произнес он.
Мемфис приподнялся на локтях.
Эй, снеговик? Ты в порядке?
Исайя не смотрел на него:
Я встану у вашего порога и постучу.
Спустя несколько мгновений он повалился на подушку и тут же уснул. Мемфис пощупал его лоб, но тот был прохладным. Кошмар приснилсядогадался Мемфис. В ночных кошмарах он теперь хорошо разбирался. Он вернулся в постель, перевернулся на другой бок и постарался расслабиться. Вскоре веки отяжелели, и он провалился в сон.
Мемфис стоял на пыльной дороге, окруженной кукурузными полями. Облака над головой свивались в злобные черные тучи. На холме вдалеке стоял дом с красным амбаром и одиноким корявым деревом во дворе, совершенно лишенным листьев. На колышке почтового ящика одиноко сидел ворон. Каркнув, птица подлетела к высокому, худому, как скелет, человеку в цилиндре и села ему на плечо. Кожа человека была серой, как унылое осеннее небо, а глаза сияли черной бездной. Желтые полумесяцы длинных, загнутых ногтей были в засохшей грязи, и на каждом костлявом пальце сверкало по кольцу.
Время пришло, сказал незнакомец, хотя Мемфис не заметил, чтобы его губы шевелились.
Вдруг картинка изменилась. Мемфис стоял в длинном узком коридоре, оканчивающемся железной дверью, а на двери был нарисован символ: глаз, от которого расходились солнечные лучи, и под ним, как слеза, изогнутая молния. Раздался легкий шелест крыльев, его окружил густой туман, и мама позвала его: «О, мой сын, мой сын»
Мемфис не знал, что его щеки мокры от слез. Тихо застонав во сне, он заворочался и погрузился в новый сон, где хорошенькие танцовщицы обмахивали его веерами из перьев, посылали воздушные поцелуи и наперебой твердили, что мир будет у его ног.
Глава 8Сон Эви
Все начиналось, как обычно, сырой лес, туман и снег. Джеймс стоял на краю опушки в форме цвета хаки, угрюмый и очень бледный. Эви открыла рот, чтобы произнести его имя, но во сне она была немой, безголосой. Джеймс молча поманил ее за собой.
Лес постепенно редел, и они вышли к небольшому лагерю. Молодой парень с погонами сержанта начал выкрикивать какие-то приказы, и лес ожилвсе потушили сигареты, побросали алюминиевые кружки с кофе, надели противогазы, заняли позиции и замерли в ожидании.
У них над головами клубились тяжелые, темные облака. И вдруг вспышки молний одна за другой пронзили сумракпервая, вторая, третья! Кто-то оттащил ее в глубокую траншею, и, поскальзываясь на гладкой, утоптанной земле, среди ходов, похожих на гигантскую разросшуюся могилу, Эви спряталась от врага, которого не могла увидеть. Молчание было просто уничтожающим, будто вселенная перестала дышать, и Эви с каким-то странным, отстраненным восторгом наблюдала, как небо разорвала очередная вспышка ослепительного света. Ударная волна с небывалой силой впечатала ее в землю, как рука злобного великана.
В воздухе клубился дым, смешанный с хлопьями пепла. Спотыкаясь и падая, Эви на четвереньках выбралась из траншеи и рухнула на солдата, кости которого были размолоты, словно кто-то покрошил его, как печенье. Глаз не было, а рот раскрылся в дикой улыбке. Кровавые потеки покрывали его вмиг иссохшие, ввалившиеся щеки. Завопив, Эви бросилась вперед, на поляну, где бездыханные тела солдат были разбросаны, как сорванные и забытые полевые цветы. Деревья обуглились и почернели, превратившись в мертвые остовы. То тут, то там Эви видела тени солдат, сливавшиеся с густым туманом, но стоило только повернуть голову в их сторону, как все исчезало. Эви отчаянно звала Джеймса. И наконец на тропинке она увидела его, живого и невредимого! Она бросилась к брату, хотя он махал руками, пытаясь предупредить о чем-то. Джеймс повторял какие-то слова, но Эви не могла их услышать. Его глаза. Что-то начало происходить с его глазами. И вдруг его руки свело судорогой, а голова запрокинулась назад. Последовала еще одна яркая вспышка.
Эви проснулась вовремя и успела уткнуться в подушку, чтобы не разбудить весь дом воплями. Вентилятор у кровати работал на полную катушку, но она вся была в ледяном поту. Дрожащими руками нащупав выключатель ночника, Эви некоторое время моргала от света. Обнаружив, что находится в непривычном месте, она еще больше растерялась. Стало не хватать воздуха. Тогда она открыла окно и по ветхой пожарной лестнице выбралась на крышу, на прохладу и простор. Джерихо оказался прав: отсюда открывался великолепный вид. Манхэттен развернулся перед ней, как бархатная мантия чародея, усыпанная бриллиантовыми звездами. Даже в этот час по городу разносился шум поездов. Нью-Йорк оказался таким же неуемным и беспокойным, как она сама. На карнизе сидел голубь и, воркуя, клевал какие-то крошки.
Детка, мы с тобой возьмем этот город штурмом, сказала Эви себе и вытерла слезы, из-за которых огни города сливались в одну размытую яркую кляксу. Не раскисай, старушка.
Эви запрокинула голову, позволила ветру поцеловать себя в щеки и раскинула руки, будто собираясь обнять весь Манхэттен. Она пообещала себе, что, начиная с завтрашнего дня, жизнь пойдет по-другому. Они с Мэйбел будут ходить по магазинам, в кино. По субботам станут ездить на Кони-Айленд, мочить ножки в Атлантическом океане, а потом кататься на американских горках «Молния». Вечерами она будет блистать на вечеринках так, будто в жизни нет никаких мертвых братьев и страшных снов. Все будет замечательно.
Эви обхватила себя руками, словно боясь, что вот-вот рассыплется на куски. Потеревшись носом о рукав ночнушки, она замурлыкала любимую мелодию.
И городской суете не разрушить парней и девчонок мечты, остров Манхэттен они превратят в землю счастья, любви, красоты.
Поезд с грохотом пронесся мимо, спугнув с карниза зазевавшегося голубя.
* * *
Город жил своей жизньюв каньонах из стекла, бетона и кирпича, залитых неоновым светом. Люди встречались, люди расставались, спешили по делам и бездельничали. Под землей грохотало метро. Надрывались автомобильные гудки. Светофоры меняли зеленый на желтый, красный и все по-новой.
В Гарлеме слепой Билл Джонсон лежал на койке в приюте христианской миссии и ждал, когда к нему придет сон. В комнате было так жарко, будто он снова стоял на хлопковом поле в Миссисипи и чувствовал затылком неумолимый раскаленный взгляд солнца. И сейчас он мог видеть этот плотный, как масло, свет в своей памяти, остававшийся таким, даже если он пробивался сквозь тучи или отражался в полированных боках дорогих авто, на которых ездили люди, больше похожие на тени.
Мэйбел Роуз читала при свете ночника, стараясь не обращать внимания на крики спорящих в соседней комнате родителей. В конце концов она отложила книгу, перевернулась на спину и принялась смотреть в потолок, представляя себе, как несколькими этажами выше Джерихо так же лежит в постели и мечтает только о ней.
На африканском кладбище ветер играл листьями между старых могил, сдувал их к холму с одиноким домом. Рядом со сломанной статуей ангела мелькнула длинная тень. Слепые глаза ангела не видели, как незнакомец вытер окровавленные руки, а глухие уши не слышали жуткую мелодию, которая много лет назад вызывала холодок в сердцах. Она долго висела в воздухе, пока не растворилась в городском гаме и бешеных джазовых ритмах.
Мисс Адди стояла у большого окна, глядя на Центральный парк и замок Бельведер, залитые лунным светом. Слегка покачиваясь на каблуках, она принялась напевать песню, знакомую с детства.
Чай почти заварился, к ней подошла мисс Лилиан и тоже стала смотреть в окно. Посмотри, как луна освещает Бельведер. Красота.
Согласна. Мисс Адди прижала ладонь к стеклу, будто собираясь сжать Бельведер в кулаке. Сестрица, ты чувствуешь, что-то изменилось?
Мисс Лилиан кивнула с торжественным видом:
Да, сестра.
Они идут. Мисс Адди снова стала смотреть в парк и не покинула своего поста до тех пор, пока свет луны не поблек, небо не загорелось рассветом и нетронутый чай, забытый на столе, не остыл.
Глава 9Четыре всадника Апокалипсиса
Первая неделя в Нью-Йорке оказалась именно такой, как Эви рассчитывала. Днем они с Мэйбел ездили в кинотеатр смотреть на Дугласа Фэрбэнкса, Бастера Китона и Чарли Чаплина. Когда выдался особенно теплый денек, они поехали по Кульвер-авеню на Кони-Айленд. Там, окунув ножки в холодные воды Атлантического океана, они прогулялись по аллеям с игральными автоматами и аттракционами, не обращая внимания на зазывавших их «пляжных Ромео». После того как Мэйбел разбиралась со школьным заданием, а Эвисо своим рекомендованным дядюшкой чтением, они ходили глазеть в Гимбелз, примеряли дорогие пальто, меховые шубы и шикарные шляпки-клош, в которых выглядели как звезды киноэкрана. Потом шли в кондитерскую «Чок-фул онатс», где брали обжаренный арахис или останавливались у «Хорн и Хардарт», где Эви каждый раз дивилась на автомат для сандвичей и по-детски радовалась, получая свою порцию из-за стеклянной дверки, нажав на кнопку и опустив монету в прорезь.
По вечерам они с Мэйбел спускались в вестибюль Беннингтона и, попивая коктейли с содовой, замышляли великие приключения. Как-то раз вечером, когда Мэйбел отправилась помогать родителям на очередном митинге, Эви навестила Тету и Генри. Ей открыл Генри, в смокинге поверх незастегнутой шелковой рубашки и мешковатых марокканских штанах-афгани. С первого же взгляда становилось ясноони с Тетой не могут быть даже дальними родственниками: рыжая веснушчатость Генри составляла разительный контраст с смуглой красотой Теты. Но было также понятно, что они не любовникипросто близкие друзья.
Вальяжно опираясь на дверной косяк, Генри выразительно поднял бровь и, лениво растягивая слова, заговорил:
Я так понимаю, вы пришли не по поводу протечки в трубах?
Эви прыснула и сказала, что может заклеить течь жвачкой «Даблминт». Генри широко распахнул дверь и торжественно сказал «Entrez, mademoiselle!». Тета лежала на диване в шелковой мужской пижаме. На ее кукольной головке был изящно повязан шарф с узором из павлиньих перьев.