- Насколько я все правильно понял, заявление о найденном лекарстве поступило от одного из жителей Нокксвиля, который, кстати, кажется, сделал свое открытие совершенно случайно...
Фергюсон несмело поднял глаза на Пайнта, пробормотал что-то бессвязное.
- Простите, что, - нахмурился Пайнт - Да говорите же, не бойтесь! И, вытащите, наконец, свои гребаные руки из-под стола, пока я не начал думать, что у Вас там какая-то дрянь вроде пистолета.
Фергюсон, все еще несмело шевеля своей нижней челюстью, кое-как вытащил свои дрожащие клешни из-под стола. Забормотал:
- П-послушайте, я не виноват в этом, она... Сама позвонила мне, я не знаю, где и откуда она узнала... О нас...
- Кто - она, - напряженно пробормотал полковник - Фергюсон, мать Вашу так, да прекратите же Вы темнить. Я знать пока не хочу, кто и в чем здесь виноват, я просто хочу понять, откуда и каким образом у Вас появилась информация об этом гребаном лекарстве от Джаггера!
- Мне позвонила какая-то женщина - пролепетал Фергюсон в ответ на это - Представилась некой... Некой Хелен Кавьера из... Сэйлплэйсского Института Офтальмологии... Говорю Вам, я не имею никакого понятия, откуда...
- Дальше, - голос полковника стал мертвым и жестким, как застывший вулканический шлак.
- Ах, да, вот оно что... Она, кажется, говорила, что какой-то ее не то родственник, не то знакомый, заразился этим вашим... Джа... И позвонил ей... Думал, что она, как офтальмолог, поможет ему... А она вроде бы как посоветовала закапать в глаза эту дрянь... И у него все прошло... Он позвонил и сказал ей об этом... Вот видите, это не я, а вы виноваты - почему вы не сумели заблокировать междугороднюю связь?
Полковник, кажется, даже не обратил на Фергюсона никакого внимания, просто встал из-за стола и нервно прошелся по кабинету из стороны в сторону. На его холодном и вытянутом в сужающийся к низу кирпич лице бродила странная смесь растерянности и надежды. Фергюсон смотрел на него с замиранием сердца, как, наверное, какой-нибудь древний грек должен был смотреть на шайку гадателей-гаруспиков, копошащихся во внутренностях жертвенного быка.
И, на его, несчастье, внутри Пайнта, кажется, победило смятение. Он медленно и неуклюже сел на стул обратно, вытаращил на Фергюсона свои бледно-серые, водянистые глаза, и сказал:
- Вот что, уважаемый. Если я все понял так, как надо, то эта дама жаждет услышать все подробности о случившейся здесь эпидемии, но, если мы будем делать это сейчас, то ей волей-неволей придется рассказать и о нашем отлове, и о всеобщей кремации, а это, в свою очередь, значит, что если государственный суд Промисленда загонит в газовую камеру меня, то он загонит туда и Вас, следом за мною, так как Вы это все покрывали. Поэтому... Поэтому Вы позвоните этой своей Кавъере - прямо сейчас, и расскажете ей, что мы нашли свое - а не это - о котором узнал от нее этот счастливчик - лекарство, и сейчас с успехом нейтрализуем с его помощью сложившуюся в городе опасную ситуацию... А мы пока попробуем прослушать все телефонные междугородние разговоры за последние сутки, вплоть до отключения, и попробуем найти того, кто контактировал с этой самой Кавьера, а вслед за этим - то, чем он себя излечил.
- И... И что, будете его синтезировать?
- Ага, это самое, - подтвердил Пайнт немедленно, нервно щурясь куда-то выше его головы - И не в коем случае, не говорите ей о деталях, касающихся болезни. Особенно - о нас, ясно?
- Й...асно... Она, правда, предлагала мне материальную помощьмашины, людей...
- Нет, - резко оборвал его Пайнт - Если Вы не самоубийца, док, то Вы не будете пускать в город чужаков, ни одного, понятно Вам? Скажите, что наше лекарство такое хорошее, что с больными даже не приходится возиться, а потому все делается за считанные часы, вот так, ясно?
- Хорошо... Я так и сделаю....
- Очень рад, - сообщил ему полковник - А теперь позвольте откланяться, мистер Фергюсон, ибо я очень спешу - а Вы мне только прибавили новых забот. И учтите - мы всегда, - два пальца полковника - указательный и средний - коснулись его глаз, а затем указательным же он ткнул в сторону Фергюсона - Мы всегда продолжаем быть с Вами на связи, это понятно?
- Да, да, полковник, - пробормотал Фергюсон с едва заметной ворчливой ноткой - он и сам был начальником - и его не вполне устраивало то, что им вознамерился командовать какой-то солдафон, который относился к его, здравоохранительной, структуре самым, что ни на есть, косвенным образом.
- Ну, что же, замечательно, - пробормотал полковник немного нервно, кажется, теперь ничего больше и не замечая, кроме новых туч, сгустившихся над его головой...
И в тот же момент, прямо за окнами кабинета доктора Фергюсона раздались чьи-то возмущенные крики и мат... А следом за ними послышалась стрельба из пистолета.
- Господин полковник - промямлил Фергюсон, в этот момент почему-то не почувствовавший даже страха, словно бы пресловутые крики и грохот надорвали в нем какую-то струну, которая, собственно, и держала его в таком напряжении все это время - Это, случаем, не Ваши ребята? Кажется, Вы приказали остановить свое авто как раз таки под моими окнами...
Полковник, неловко встрепенувшись, обогнул стол Фергюсона по дуге и подошел к окну.
- Что вытворяют эти чертовы придурки, - пробормотал он растерянно, сдвинув свою пилотку на лоб, и озадаченно вороша волосы на затылке. Ругань и выстрелы, меж тем, даже и не думали заканчиваться - Ах ты, мать твою... Черт, доктор, откройте мне это гребаное окно!
Тон, которым были произнесены эти слова, был настолько страшным и возбужденным, что Фергюсон попросту подскочил к окну, как ужаленный, просто даже для того, что бы удовлетворить свое подскочившее, как ртуть в нагретом градуснике, любопытство. Сначала, даже не поглядев на то, что действительно происходит там, снаружи, он несколькими резкими движениями открыл замки на двустворчатом окне, и распахнул его наружу. Крики, соответственно, стали еще громче, а грохот выстрелов чуть было не оглушил его... Тем не менее он увидел, что под окнами его кабинета стоит не только личный джип полковника - так, как по крайней мере говорил он, но и приехавшая вместе с ним огромная восьмиосная бронированная фура, этакий сухопутный Левиафан на колесах, который судя по всему, не отстал бы от юркой машинки начальства, даже если бы меж ними на ходу разорвали фугасный снаряд. Даже здесь, на расстоянии порядка десяти метров с воздуха, можно было почувствовать, что вокруг этой громадины, как густое облако, расплылась резкая вонь непередаваемых свойств: вонь гниения, болезни, человеческих мук и спиртовых - теперь уже о их фактической бесполезности в больнице не знал только ленивый - примочек. Нотки пороховой гари превращали эту обонятельную какофонию и вовсе в нечто невероятное, практически не воспринимаемое сознанием... Фергюсон, жмурясь и закрывая нос рукой, пригляделся и увидел маленьких - с высоты они казались не выше поставленного на торец спичечного коробка - людишек, укрывшихся рядом с бортами, всех - в позе стрелка, а у заднего торца фуры... Там было нечто, напоминающее гору падали... Хотя, впрочем, это она и была, ибо запах тухлого мяса и испорченных медикаментов доносился именно оттуда... Но дело было в том, что падаль эта была не вполне падалью, так как она... Она, кажется, была живой...
Человеческие трупы - по большей части в медицинских зеленых пижамах - такие, обычно выдавались всем, кто имел несчастье оказаться здесь на лечении - шевелились, скребли руками по залитому грязью и кровью асфальту, кажется, пытались подняться, а кто-то, кажется...
Солдаты целились отнюдь не в кучу, а куда-то вперед, за угол здания больницы. Приглядевшись, он увидел, что от массы копошащихся тел, которые, словно хлопья из коробки с быстрым завтраком, вывалились из кузова фуры к углу здания, усиленно обстреливаемому военными, тянется еле заметный в тени здания влажный след. Если бы ни его плохая различимость в тени больницы (да и, по сути, дело уже шло к вечеру, и сумрачно на улице было и без теней) то это, по всей вероятности напоминало бы кадры из какого-нибудь старинного фильма ужасов, про зомби или маньяка, одного из тех, которые обожают волочь трупы своих жертв, не отрывая их от земли или пола... Разница была лишь в том, что дело происходило в реальности, а не на экране телевизора, да и ощущения от этого появлялись совершенно другие...
А солдаты все еще продолжали стрелять вслед тем, кто сумел уйти от них, и выдвигались все дальше и дальше, двигаясь и поворачиваясь так, что бы в сектор обстрела попадали все более дальние участки того проулка, что находился за углом. Но, дальше, чем машина, они не отходили, по видимости, был некий приказ, запрещающий им отходить от нее на большое расстояние, поэтому они только лишь вились вокруг, словно цепные псы, привязанные к одному и тому же колу, вбитому в землю.
- Эй, да что же вы там крутитесь, идиоты, - заорал на них Пайнт сверху, так же заметив это довольно нелепое по отношению к сложившейся ситуации действо - Вы, что, не понимаете, что ситуация - внештатная? А ну, немедленно за... За этой хреновиной, я вам приказываю!
Солдаты, остановив теперь уже абсолютно бессмысленную пальбу черт знает в каких направлениях, попеременно и быстро глянули наверх, затем один из них что-то выкрикнул, махнул рукой в сторону вышеупомянутого проулка меж домами, и бравая солдатня, закинув свое оружие на плечо, поспешила в сторону указанного направления. Секунд через пять они и вовсе скрылись из их поля зрения, зато полковник и главный врач Нокксвильской городской больницы тут же смогли услышать стрекот их автоматов, очевидно, вновь введенных ими в дело.
- Черт возьми, - пробормотал Пайнт, сейчас скорее, на общих началах (из-за угла не было видно ровным счетом ничего) выгибая шею, дабы тщетно попытаться разглядеть то, чем на данный момент занимались его подчиненные - Стало быть, этот учёный мудозвон был прав?...
- Какой еще мудозвон, - полюбопытствовал Фергюсон со страхом, и - как бы то удивительно не выглядело - нарастающим гневом. Мало того, шипело ему его недовольное подсознание, что они доставили тебе кучу неприятностей, заразили кучу горожан какой-то гадостью, вознамерились чуть ли не закапывать их заживо, так они еще, кажется, собираются заполонить улицы его родного города бродячими полупокойниками Бог весть какого свойств и намерений... Если так будет продолжаться, подумал он мрачно, то я просто сброшу с себя все обязанности, и отправлюсь, к такой-то матери, к себе домой... - Что Вы имеете ввиду?
- Да так, ничего, - полковник ухмылялся, но улыбка его вовсе не была успокаивающей, а, бледной, тонкой и нехорошей, как у театральной комической маски - Наш доктор... Мнэ-э... Мистер Эллер, предупреждал нас, что у зараженных болезнью, как бы в компенсацию за утерю зрения, обостряются другие чувства... Слух, обоняние, осязание... И они кое-как начинают ориентироваться в пространстве... Без глаз...
- А откуда этот Ваш доктор Эллер знает об этом факте, - спросил Фергюсон у Пайнта.
- Мы... Нам удалось забрать и изучить некоторую пробу материала, - пробормотал полковник практически беззаботно, если и сбившись, то совсем чуть-чуть - А что, для Вас это имеет некое существенное значение? На Вашем месте я бы беспокоился о несколько иных вещах, знаете ли...
- На Вашем, вернее, на месте Вашего пресловутого доктора Эллера я бы заботился о проблеме воссоздания вакцины против этой гребаной заразы...
- Во-первых, мы не доктора, а тыловая служба, во-вторых, результаты исследований уже отправились... Туда, куда надо - и не ждите, что результаты будут готовы через пять минут, терпеть придется долго, - сказал Пайнт почти беззаботно, но в голосе уже чувствовалась некоторая - и совсем не шуточная - угроза - И, наконец, док, прекратите Вы ругаться! Вам это совсем не идет...
Фергюсон хотел было выпалить, в конец раздраженный, что, пока в этом мифическом "Там, где надо" все-таки что-то сварганят нечто подходящее для лечения, то Нокксвиль вымрет практически на три четверти, а тех, кто не вымрет, эти вурдалаки в камуфляжных костюмах все равно запихают в недра своих бронированных катафалков, вывезут за город, польют керосином и сожгут к такой-то матери. Но, мельком взглянув на серую, как струпье, ухмылку полковника, решил промолчать.
Может быть, пискляво утешила его самая низкая и эгоистичная часть его разума, мне, мэру и еще кое-кому, все-таки дадут шанс на выживание? А, может быть, он и не лжет, ответил он ей мысленно, таким образом поддерживая этот ход мыслей.
Вдали, за углом раздалась еще одна серия выстрелов. Потом все замолкло, и в вечернем чистом воздухе, льющем в раскрытый створ окна разлилась какая-то до жути благодатная и успокоительная тишина.
- Они их прикончили, - произнес полковник довольно - Что же, мучатся они больше не будут.
- Просто невыразимо облегчающая для нас новость, - пробормотал Фергюсон, с трудом скрывая в себе болезненный сарказм.
Он уставился вниз, и на угол здания, за который торопливо уходили только что стрелявшие в эту же сторону военные. Бессмысленная, жуткая масса человеческих тел рядом с распахнутым кузовом грузовика продолжала корчится и извиваться, как ком змей, пробудившихся после зимней спячки, и на неё, кажется, никто не обращал внимания.
Вскоре он заметил, что старается не глядеть на них и сам. Взгляд его стал прикованным к тому самому углу, и он с нетерпением ожидал, что же будет дальше.
Вскоре военные стали возвращаться.
Они были не одни, вернее, не с пустыми руками, а волокли по двое на одного, словно тюки с соломой или цементом, чьи-то безжизненные, окровавленные и грязные тела, словно бы уже полторы недели как валявшиеся мертвыми где-то в сточной канаве. Он приметил рваные и большие огнестрельные раны на их туловищах - очевидно, били по ним крупнокалиберно - и тут же содрогнулся, и даже не сколько от жалости или страха, а отвращения. Он уже, было дело, спрашивал Пайнта, по каким причинам он не желает выдавать своим людям хотя бы какие-то - вроде респираторов-"лепестков"средства защиты органов дыхания, но получил от него в ответ нечто невразумительное... Что-то там вроде "Это нас не беспокоит" или... Впрочем, это было не так уж и важно, так как Фергюсон и впрямь не заметил пока еще ни одного зараженного этим дерьмом военного, в то время, как сам - не смотря на все возможные медицинские ухищрения, уже успел провести через отделение офтальмологии в реанимацию где-то около четверти всего своего персонала, даже одного из своих лучших хирургов, который, как на грех, где-то простудился, и, чихнув в маску во время посещения одного из больных, по неосторожности снял ее прямо на месте, и лишь после этого вспомнил о необходимости ее замены в специальном стерильном пункте. Хотя, сейчас он понимал, что скорее всего - медиков почило гораздо больше, чем всего лишь четверть от общего, дело было просто в том, что сегодня в больнице присутствовало всего лишь полторы смены из трех, и статистика по умершим и заболевшим свидетельствовала в пользу того процента, что выбыл из успевших поприсутствовать в больнице.
- Так, ребята, отлично, - подбодрил Пайнт своих бойцов, крича им сверху - Теперь кладите этих беглецов в общую кучу, и...
- Стоите, а что, разве было бы не проще положить их в кузов сразу.
Полковник смерил Фергюсона утешающим взглядом, промолчал, и, повернувшись обратно, к окну, продолжил:
- Где вилы? Доставайте вилы и орудуйте ими!
- Что... Полковник? Да Вы что же это делаете, эти люди, они же...
- Черт, Фергюсон, может, Вы заткнетесь, - оборвал его Пайнт, только лишь слегка покосившись на них глазом - Что же Вы молчали, когда мои ребята расстреливали этих прокаженных там, за углом?
- Но позвольте, это же было совсем другое дело!
- Какое другое, - голос Пайнта был буквально насквозь пропитан мрачной иронией - Вы полагали, что мы будем их усыплять, как бешеных пум?
- Их нужно лечить...
- Успокойтесь, док, их уже не вылечить, и Вы прекрасно знали об этом с самого начала, верно? Ребята, давайте поживее, я не собираюсь сидеть здесь, в этой чертовой больнице вечно!
И суетящиеся внизу солдаты засуетились еще быстрее. Кто-то из них извлек из-под днища бронированного гиганта несколько вил с длинной деревянной ручкой, таких, какими обычно на фермах орудуют при сборе сена или злаков, и раздал остальным. На лицах солдат тоже была написана немалая брезгливость, но это был как раз тот случай, в котором необходимость чего-либо обойти трудновато, и приходится переступать через себя...
У Фергюсона подобной необходимости не было, и он, не выдержав, отвернулся, дабы не смотреть на все это, только лишь слышал глухие хрустящие звуки, и немного резкие - словно бы грузили мешки с песком - хлопки говорящие о том, что еще один "пассажир" был погружен в кузов военного броненосца. Изредка были слышны чьи-то приглушенные стоны.
- Что, доктор, - глумливо хмыкнул Пайнт - Хорошее доказательство разницы между мертвыми людьми и бильярдными шарами?
- Они - не мертвые, - процедил тот в ответ сквозь зубы.
- Ой, да ладно Вам чистоплюйствовать, - военный смотрел на Фергюсона с ласковым презрением - Не мертвые - так полумертвые. Неужели Вы настолько наивны, что полагаете меня желающим найти этого полудурка с его якобы лекарством от Джаггера?
- Но... Почему нет? Ведь это так просто!
Полковник смотрел на него со все тем же мерзостным снисхождением.
- Друг мой, - поинтересовался он внезапно сухо - А вы вообще в курсе, что есть такое понятие, как военная тайна?
- Но... Как же эта женщина? Ч-что я ей скажу?
- То, что я уже предложил Вам сказать. Процентное количество заболевших не так уж и велико - а мы увеличим его до половины - на словах, конечно - и скажем, что героически исцелили половину из всех зараженных - и предъявим этим любопытным господам вместо панацеи некое плацебо...
- Боже, да зачем же Вам все это, - возопил Фергюсон, таращась на полковника, словно на какого-нибудь обезумевшего маньяка, лезущего на него с ножом - Неужели не будет проще прикинуться дураком, и сказать, что эта непонятная эпидемия вспыхнула сама по себе! В конце-концов, мы даже не знаем все выкрутасы природы на плане Промисленда...
- А мы это и скажем, - сказал Пайнт прямо-таки сахарным тоном - Спихнем все на мать-природу, так и сделаем... А вот если у Вас, док, возникнут какие-то вопросы, то...
Тут до них с улицы донесся общий возмущенный вопль погружающей трупы солдатни...
А потом они оба услышали рев автомобильного мотора - кажется, восьмиосный бронированный монстр собрался куда-то в путь... И без ведома своего водителя.
***
Со временем красно-белесая полумгла, едва подсвечиваемая светом снаружи, заменилась полноценной, прямо-таки первобытной тьмой - очевидно, именно такая находится в бездонных колодцах пустоты между планетами, звездами, галактиками и мирами. Именно тогда Филман понял, что боль и жуткая чесотка, чей эпицентр находился в его глазах, (но, по сути, бушующая сейчас во всём теле), прекратилась, а на ее место пришло какое-то непонятное, заполняющее всю его сущность жужжание - словно бы тысячи и тысячи множеств разных голосов различной тональности, громкости, скорости произношения даже не вполне различимых в общей хаотично клокочущей массе. Некоторые из них периодически возвышались до дикого, осатанелого визга, но это не доставляло ему ни то что бы боли, но даже самого банального дискомфорта, какой, возможно, бывает с теми, кто не может заснуть из-за плача соседского ребенка. Все сливалось в одну плотную массу, где каждый звук волей-неволей становился равнозначным друг-другу, и в итоге значил не больше, чем та тишина, на фоне которой он рождался.
На вполне ясных любому из нас основаниях, Филман полагал, что находится либо в коме, либо - что еще проще - на том свете. То, что все его ощущения имели сугубо физическую, реальную форму, его особенно не волновало - с тем, что переживал его организм сейчас, доселе он не сталкивался никогда, а потому, как нормальное, своё нынешнее физическое состояние не расценивал. Возможно, думал он - даже не подозревая, что, находись он в коме или посмертном состоянии, то возможности думать у него было бы крайне мало - я слышу ангельские хоры, или это просто звон в моем умирающем мозге. Возможно, это нечто такое, что вообще находится за пределами человеческого воображения, и доступно лишь тем, кто имел счастье(или, может, несчастье) умереть... Но кое-что в этом "посмертном" состоянии все же настораживало его - логика подсказывала ему, что рано или поздно эта сверхъестественная какофония должна прекратиться, исчезнуть, как падает ширма перед театральной сценой, а он должен будет увидеть что-то - Что? - гораздо более отчетливое, и своим видом, словами, звуками, разъяснить ему что к чему.
Но дело было в, том, что "ширма" даже и не думала падать - и вместо ослепительного лика Создателя (Вселенной, Врат рая или Ада, его умерших предков, или чему там учат на этих идиотских семинаристских собраниях, "открытых", как гласит их лозунг, "для всех") отчетливо проступало нечто, напоминающее спокойное и ровное дыхание... Его дыхание...
Он пролежал в этой странной, чрезмерно живой коме еще около часа - хотя та часть его подсознания, которая была более склонна к мистицизму, вполне допускала то, что он мог провести вот так вот и куда больше часа - может, день, год, а то и целое десятилетие, во время которого даже его кости могли успеть превратится в грунт под его личным надгробьем - как вдруг с каким-то странным смущением понял, что у него, ставшего, в теории, бесплотным духом, чешется шея. Чисто автоматически он поднял руку(бывают ли у призраков руки - Бог весть - вообще-то однажды он смотрел телепередачу, про то, как какие-то умельцы догадались снимать призраки на камеру фотоаппарата, так вот, там у них было все, но только вот вопрос - чесалось ли у них это, и могли ли они почесать это хоть чем-нибудь), и поскреб зудящее место. И вообще, заметил он как-бы невзначай, и с какой-то диковатой неясной тоской на душе, мне не мешало бы помыться, потому что я весь как будто в какой-то чертовой грязи... Интересно, а есть ли на том свете хотя бы душевые кабинки...
Тут он (хотя даже не подозревал, на чем лежит, и лежит ли вообще, ибо мог и медленно вращаться в какой-нибудь квазитрансцендентной бесконечности), встал из лежачего положения, сев на что-то, на ощупь напоминающее заправленную медицинскую койку, и открыл, кажется, до этого закрытые глаза... Но, глаза, судя по всему, закрыты не были - если были, как таковые - ибо тьма с голосами не ушла, зато вместо этого он почувствовал не сильную, но довольно неприятную боль в уголках своих век, вернее, даже не там, а...
На краях глазниц.
Что за хреновина, подумал он с мрачным удивлением, если я не мертв, то откуда эта дерьмовая тьма, и завывающие на разные тона голоса? Его руки (руки живого или того, что обычно остается после живых?) медленно и неуверенно поползли вверх, к его лицу. На их финишной прямой, по идее должны были встать упругие системы из двух пар мягких век, жестких щеточек ресниц, и глазных яблок под ними, но... Там не было ничего, кроме каких-то странных ям, закрытых чем-то вроде коросты или брони... Он сперва даже не сознал, что это такое, даже подумал, что его пальцы угодили куда-то не туда, и коснулись не того, чего он планировал коснуться. Но потом, с дичайшим, пронизавшим всю его суть ледяным ужасом осознал две вещи - во-первых, он был все еще жив, а во-вторых, он стал подчистую слепым, так как страшная болезнь, кажется, выела ему глаза.
Любой из нас - от самоубийцы, исполняющего волю своей ортодоксальной религии, до правителя страны, от воли и способностей которого зависят жизни миллионов - наверняка согласился с тем, что умереть - это куда как более легче, нежели лишится какой-нибудь из частей своего тела, которая превратила бы его в ограниченного в жизнедеятельности калеку или даже несуразного урода. Лишившемуся зрения Филману было еще хуже - он был водителем, и неплохим, и в перспективе планировал оставить работу в хозслужбе и записаться в одну из исследовательских экспедиций, попеременно отправляющихся за границу Промисленда и бороздящих темные просторы Terra Inkognita, теперь же, без зрения - вернее, что еще страшнее, без глаз, он мог рассчитывать на...
На что он мог, в самом деле, теперь рассчитывать?
Бог весть, наверное, разве только на то, что бы сесть на шее у государства и собственных стариков, и висеть на ней до тех пор, пока какой-нибудь профессионально сердобольный социальный служащий не предложил бы ему в качестве работы какую-нибудь ерунду, вроде конвейерной склейки молочных пакетов за месячный оклад в три сотни промислендских долларов. Впрочем, сейчас он даже не сознавал всей сложившейся ситуации, он просто понимал, что каким-то чудом выжил, но что от этого его положение ничуть не улучшилось, и что его сознание сейчас похоже на толстого кота, заколоченного в деревянный ящик с дырками для дыхания, и ему никуда не деться от этой гребаной кромешной тьмы и зудящих, кричащих, переговаривающихся между собой, и сами с собой голосов, и, что, если он встанет с этого дерьма, на котором он сидит, и пойдет куда либо, он может запросто споткнуться, упасть, провалится, ударится, разбиться, поранится, убиться или превратится в еще худшего калеку... Он ничего не мог с собой поделать - его папаша учил его оставаться мужчиной в любой ситуации, и регулярнейшим образом воспитывал его ремнем едва ли не при малейшем проявлений слабости - но тут вопль, зародившийся в его груди уже не смогло удержать никакое воспитание. Зато смогло другое - обе губы намертво приклеились к друг-другу, не то засохшим гноем, не то спекшейся кровью... Одним словом, вместо полноценного крика ужаса получилось какое-то беспомощное, судорожное мычание, которое, в купе с выгнившими глазами привело его в такую неописуемую дрожь, что он чуть было не лишился сознания повторно - на сей раз на чисто моральной основе.
Но отец, кажется не зря лупил его в детстве, и поступать так, словно бы вопрос о обмороке стоял перед какой-нибудь манерной девицей, он не стал. Вместо этого, судорожно вцепившись в нечто, на чем сидел, он воткнул в это (а этим, как казалось, был самый обыкновенный, застеленный хлопчатобумажной простыней, матрас) пальцы и с силой сжал их, как сжимает орел свои когти на какой-нибудь полевой мыши, и кое-как, тем самым, выместил свое чувство паники на чём-то постороннем. Его все еще жутко трясло, но эта невротическая лихорадка становилась все мельче и чаще, пока не заставила все его тело застыть словно в параличе. Закаменев, Филман вслушивался, как его лихорадочно молотящее в практически уже не подымающейся для дыхания груди сердце постепенно снижает свои темпы, сокращаясь все более увереннее и ровнее...
Через рот дышать не получалось, но, по крайней, мере нос не подводил его... Пытаясь забыть обо всем - о собственной слепоте, о склеенных, словно бы каучуковым клеем, губах, он сосредоточился на сочетании мысли: я все еще жив, и с этим нужно что-то делать; плохо, что слеп, но на месте руки и ноги, плохо, что нем, но, наверное, и с этой бедой можно что-то сделать...
Ввиду наличия беспрестанно жужжащих в его голове голосов, он уже понял, что на слух - по крайней мере, на нынешний моменториентироваться у него не получится. Но, тем не менее, делать это было нужно, хотя бы каким-то, любым из возможных для него сейчас способом. Тогда он попытался хотя бы принюхаться, и определиться с окружающим его миром наощупь. Вытащил из матрасоподобного пальцы - от нечеловеческих усилий их и впрямь почти свело в судороге - затем, слегка расслабившись, провел ладонями по поверхности. Действительно, это была какая-то ткань, которой накрыли что-то мягкое, и кажущееся ему безграничным, а как раз за его спиной была какая-то дыра, словно для того что бы он, не ходячий больной, мог опорожнятся в стоящую под койкой утку. И судя по исходящему из нее неприятному запаху (стой, стой, смутно удивился он, как я мог определить запах, не поворачиваясь к нему лицом) именно для этого она и служила.
Ткань была немного жесткой, сбитой кое-где в складки, и, как казалось почему-то Филману, очень давно не стиранной. Заканчивалась она где-то сантиметрах в тридцати от его задницы, дальше же его ладонь соскользнула вниз, не нащупав ни единой преграды, кроме воздуха. Расстояние до пола он почему-то попытался угадать тоже - вышло как-то чисто автоматически, словно он осознал его без всяческих догадок - и у него вышло довольно прилично, почти что полтора метра (а то и с небольшим) от земли. Если он отважился бы спуститься вниз без всякого плана, то мог бы запросто подвернуть, а то и сломать ногу, или даже поскользнуться, и, упав на спину, размозжил себе затылок о раму кровати. Нет, нет, тут нужно было быть как можно более осторожнее, ведь он даже не был в курсе, где он находился, и что было там, на полу, на который он хотел ступить. Впрочем, упрямое нечто, заведшееся в его голове, словно бы вместо выжженного вместе с глазами зрения, говорило ему, что пол абсолютно чист и безопасен.
Он не спеша повернул ноги на другую сторону, свесил ноги с койки. Пальцы его пошевелились, чувствуя холод, исходящий от пола - наверняка, подумал он, он покрыт чем-то вроде кафеля или толстого линолеума. Затем он вытянул пальцы, слегка стянул свой зад вниз - таким образом до пола осталось около двадцати или пятнадцати сантиметров - и...
Тут - он не понял сам, каким образом это у него получилось, так как, потому как его все то же внезапно обострившееся внутреннее чутье сказало ему, что это происходило как минимум в семистах метрах от него и находилось за как минимум четырьмя внушительными преградами - его слух уловил чьи-то приближающиеся к нему шаги...
Вслед же за этим он услышал вообще нечто несоразмерное с происходящим - чьи-то приглушенные, сбавленные до четверти возможного тона голоса.