Он бежал не от войны, не от голода и холода, не от строительства принудительного рая на земле, а от собственных видений. Бесомраки клубились вокруг и подступали все ближе, точно им хватило ума воспользоваться царившим тогда хаосом. Однажды, еще до отъезда, матросик с винтовкой гнался за ним через всю улицу, и под бескозыркой у него была чернота. Стрелять матросик не стал, только молча и яростно бился всем телом в дверь, которую еле успели закрыть на засов у него перед носом.
Он прибился к актерской труппе, которая тоже бежала куда глаза глядят, но умудрялась при этом выступать с переменным успехом и перед товарищами комиссарами, и перед господами офицерами. Гремел жестяным ведром за кулисами, устанавливал декорации, освещал сцену, пил с импресариоэто было важно, трезвый импресарио бил актеров и гонялся за актрисами. На безымянной утренней станции из вагона видел морду бесомрака под форменной железнодорожной фуражкой. В Одессе его бросила актриса, которая тащила его неведомо кудаточнее, в Париж, где ее папенькой была якобы приобретена «чудесная квартирка», а Париж и был для него тогда неведомо чем, надписью на географической карте, при виде которой в голове начинал гнусить аккордеон. Актриса объявила, что полюбила другого и выходит замуж, а он пусть не смеет препятствовать ее счастию. Она растворилась в теплых сумерках, пока он судорожно пытался вспомнить, как ее зовутвсе это время он называл ее «ангел мой», а она его «котькой». Даже лица ее, бедной, не осталось в памятион старался не вглядываться в лица, чтобы ненароком не увидеть пульсирующую под кожей темную морду бесомрака. Тот, на безымянной станции, застал его врасплох.
Потом он пил с очень славной компанией молодых медиков, а затем неизвестно как очутился вместе с ними в темном нутре парохода, идущего в Константинополь. Было неловкокругом рассказывали, как люди с боем пробиваются на эти пароходы, гибнут в давке и падают в воду, а он, крепкий и молодой, получается, спасся задаром, по одной лишь пьяной удаче. Но куда теперь деваться, разве что в море В очередном помутнении он вышел на рассвете на палубу и попытался перелезть через поручни, чтобы закончить этот затянувшийся балаган.
Молодой человек, вы топитесь?строго спросил у него за спиной женский голос.
В лицо дамы он вглядываться не стал, заметил только, что она высокая, худая и стриженая. Спрыгнул обратно и покаянно кивнул.
В кочегарке рук не хватает, а вы топитесь. Глупо.
В тот же день он вызвался работать в кочегаркедействительно стало легче. Привычный ужас как будто выходил вместе с потом, и засыпал он без дурных мыслей и снов, едва успев принять горизонтальное положение. Он с опаской, но все же начал присматриваться к другим пассажирампопадались обычные и зеленые от качки, голодные, явно больные и вполне себе бодрые. А вот бесомраков среди них, кажется, не было. Как-то, глядя на посеревшее перед дождем море, он подумал: а вдруг все закончилось, и бесомраки остались там, в стране, гибельное перерождение которой они, возможно, и предвещали своим появлением? Восторженные мистики, похоже, все-таки заразили его эсхатологическим видением мира.
Уже не топитесь, молодой человек?раздался сзади тот же строгий голос, и на этот раз он разглядел внимательные светлые глаза, янтарный мундштук возле искривленных усмешкой губ и кольцо-печатку на пальце, который его придерживал.Правильно. Всегда успеете.
***
Не хватай так грубо. Если есть хоть малейшая вероятность, что от нее что-то осталось
Вы дали ей по башке. И тяжелый дух ничего не оставляет. Выедает подчистую.Матильда повернула голову старушки на один бок, потом на другой. Та оскалилась и попыталась боднуть Матильду. Она склонилась ниже и зашипела, широко открыв рот. Это напоминало звериную прелюдию к драке.
Будем оптимистами: ей много лет и у нее много воспоминаний. Если исключить старческое слабоумие
Деменцию, Хозяин. Сейчас неприлично говорить «слабоумие».
Хозяин помедлил, открывая банку с зеленым горошкомв воздухе запахло предновогодней кулинарной суетой,а потом все-таки сказал:
Хватит читать всякий вздор.
Кто-то должен следить за тем, что происходит в мире.Матильда щедро рассыпала вокруг старушки маковые зерна из полотняного мешочка.А вы опять проявляете токсичность.
Я заберу у тебя телефон,пообещал Хозяин и закинул в рот горсть горошин.
Он подождал секунд десять, потом выплюнул их обратно в ладонь и бросил горох за спину через левое плечо. Горошины посыпались на старушку, она тихонько захихикала. До сих пор никто так и не выяснил, как и, самое главное, зачем они издают этот свистящий, безголосый звук, похожий на шипение, с которым выходит из прохудившейся трубы газ. Хозяину в нем всегда слышалось злорадство.
Обернувшись и убедившись, что никаких изменений не наблюдается, он достал из ящика стола небольшой пузырек и побрызгал вокруг старушки его содержимым. Матильда зажала нос и попятилась к двери.
Успокойся, это всего лишь танжериновое масло.
А воняет как купина Осторожно, у вас капля на рукаве!
Хозяин взглянул на правую манжету, по которой действительно расплывалась желтоватая масляная капля, и медленно поднес ее прямо к носу старушки. Та задергалась на стуле, забарабанила пятками по полу. Все мышцы ее лица пришли в движение: один глаз судорожно моргал, другой вылезал из орбиты, нос превратился в дрожащий сморщенный пятачок, брови то взлетали, то хмурились, рот уполз на сторону, чмокая нижней половиной Вязкая морда бесомрака забурлила под человеческой маской, меняя форму, как парафиновый сгусток в лавовой лампе. Метаморфозы почти завораживали, но больше ничего не происходиломинуту, две, пять. Рука Хозяина начала подрагивать от напряжения
Не выйдет он,по-прежнему прикрывая нос и прижимаясь спиной к двери, сказала Матильда.Жить хочет.
С той стороны постучаливидно, аромат танжеринового масла достиг и Женечкиных ноздрей. Под Новый год Хозяину иногда приходилось вешать в магазине объявление «Мандарины возбраняются», отчего-то очень забавлявшее Матильду.
Принеси ароматический аэрозоль,сдался Хозяин.А содомских яблок у нас нигде не завалялось?
Содомских нет, есть белый налив. Нести?
***
О том, что бесомраки предпочитают ослабленные, неспособные к сопротивлению умы, он догадался уже во Франции. Из Константинополя пришлось бежать почти сразу жетам были легионы бесомраков, первый встретил его уже в порту. Он изображал нищего: тянул к прохожим трясущуюся, покрытую болячками ладонь, некоторые давали ему монеты, но они выскальзывали, и бесомрак затаптывал их в пыль. Деньги его, похоже, не интересовали. Двигался он в точности как та барышня в рестораненеуклюже переваливался с ноги на ногу, подергивался всем телом, точно в виттовой пляске, странно выворачивал шею. Это, кажется, был первый бесомрак, которого он рассмотрел внимательно, почти спокойно, при свете дня. И понял странную, но очевидную вещьэтой твари неудобно, человеческое тело ей жмет, подобно сшитому по чужим меркам громоздкому костюму. Или подводному скафандру Однажды он видел, как спускают в реку тускло поблескивающего водолаза, похожего на огромного жука-бронзовика с единственным круглым глазом. Как, должно быть, тяжко в этом двигаться Увлеченный причудливыми ассоциациями, он сам еле переставлял ноги, и толпа чуть его не опрокинула.
Совсем близко, нос к носу он столкнулся с бесомраком уже в Париже, когда ему вновь незаслуженно повезло. По протекции кого-то из все той же компании молодых медиковвспомнить бы теперь хоть имя благодетеля, хоть голосон попал в огромную старинную лечебницу для нервнобольных. Не пациентом попал, как можно было бы подумать, а надзирателем в отделение для неимущих, стражем и укротителем иностранных безумцев. И в первый же день, скручивая вместе с коллегой бьющегося в припадке пациентащуплый французик будто камаринскую плясал,увидел у того под кожей знакомую черноту. Когда пациент был надежно упакован в смирительную рубашку, наклонился и посмотрел на бесомрака в упор. Огоньки глаз немного слепили, как голые электрические лампочки, вязкая тьма переливалась под кожей загустевшими чернилами. Ему вдруг захотелось проткнуть чем-нибудь эту кожу, чтобы посмотретьвытечет тьма или нет. Длинное рыло бесомрака шевельнулось, и раздалось тихое хихиканье.
Ты ему понравился!засмеялся коллега и швырнул пациента на койку.
Ночью, обходя смрадную богадельню, он увидел их во множестве. Огоньки горели в темноте, будто кончики папирос. В основном бесомраки лежали, туго спеленутые, на койках, а те, кто избежал смирительной рубашки, либо сидели, покачиваясь, либо осторожно, держась за стену, пытались ходить. И вот у этих, ходячих, движения были куда плавнее и естественнее, чем у всех, кого ему доводилось видеть прежде. Они терпеливо повторяли одно и то же, пока тело не начинало слушаться. В соседнем отделении, где держали пациентов поприличнее, с таким же сосредоточенным старанием учились ходить заново старички, которым посчастливилось прийти в себя после удара. Бесомраки, выходит, тоже учились
С первой получки он купил браунингу самого мрачного из медиков, широкоплечего детины, который за сдельную плату помогал парижанкам избавляться от ненужных плодов любви, а свободное время посвящал искусству и политике, то есть строчил стихи и манифесты, которые никто не читал, а еще создавал партии, в которых состоял единолично. Он, кажется, был даже рад распрощаться с оружием и уступил совсем недорого.
***
В дверь просунулась голова Женечки. Большие серые глаза изучили комнату и остановились, расширившись, на осыпанной горохом и маком бабуле. Хозяин сидел чуть поодаль, а Матильда залезла с ногами на диван и задумчиво грызла яблоко «белый налив».
Сюда нельзя,устало бросил Хозяин.
Женечкина голова исчезла, и вместо нее в щель протиснулась пестрая книга с названием «Что, если?..»
Да все уже перепробовали,отмахнулась Матильда.
«Мой опыт нетипичен»,возразила книга с печальным мудрым старцем на глянцевой обложке.
Женечка, пойди сядь на место
«Голос монстра».
Брови Матильды взлетели вверх, и она посмотрела на дверь с уважением. Воцарилась тишина, которую нарушал еле слышный скребущий звукХозяин, запустив руку под шарф, опять чесал шею.
Это непозволительно,сказал он очень тихо.
Из-за двери снова высунулась Женечкина голова. Прежде Хозяин никогда не видел на этом нежно-равнодушном лице такого живого интереса, и даже неужели на нем промелькнула тень сопереживания? Нет, невозможно, так владельцы собак видят в случайных сокращениях мышц морды подобие человеческой мимики.
Почему? Вы же хотите его выкурить.Матильда лихо, как ковбой зубочистку, перекатила из одного угла рта в другой яблочный черешок.А то выждет момент и к своим утечет
Никуда он не утечет!
Они хи-итрые,протянула Матильда, ее взгляд задержался на лице Хозяина чуть дольше обычного, и в нем, кажется, читалась насмешка. Хотя нет, наверняка тоже померещилось.
Печать нельзя снимать, когда заблагорассудится. Это опасно для людей, и
«И кто знает, позволит ли Женечка наложить печать снова»,хотел добавить он, но отчего-то не стал. Впрочем, Матильда как будто поняла все без слов.
Так мы быстренько,подмигнула она.Снимем и тут же на место вернем. Да, Женечка?
«В мгновенье ока»,подтвердила разноцветная обложка.
Хозяин, позвольте вам помочь. Может, с доверием у нас и не очень, но раз такое делоМатильда вдруг оживилась:Помните тот диафильм? Где звери, которые обычно едят друг друга, объявляли перемирие у водопоя?
Хозяин усмехнулся: так вот куда подевался аллоскоп. Матильда смотрит диафильмы, подумать только.
А как же ты?
Удержусь, будьте покойны.
***
Та циклопическая лечебница была настоящим городом безумия. Он работал в трущобахв богадельне, куда сдавали выживших из ума стариков и великовозрастных идиотов, свозили впавших в буйство уличных сумасшедших. В отделениях получше, где не воняло нечистотами и больных при нехватке коек не сваливали на пол, поправляли душевное здоровье обычные горожане и, конечно, богема среднего пошиба, которая повреждалась умом охотно и разнообразно. Пару раз он замечал во дворе лечебницы знакомых, но здороваться по понятным причинам не подходил. Были в городе безумия и зеленые пригородытуда являлись на процедуры и за пилюлями приходящие, свободные пациенты, которых никогда не заматывали в смирительную рубашку и не привязывали к койке. Расскажи им кто-нибудь, как тут поступают с другими, они бы долго и недоверчиво возмущались: что за дикость, невозможно! В просвещенном обществе, наконец-то построенном по законам разума (пусть он иногда и покидает даже лучших), в век аэропланов и синематографа подобное совершенно исключено
И вот однажды в самый богатый квартал города умалишенных, в отделение, где в персональных палатахне хуже номеров в дорогих гостиницах,медицинские светила вправляли мозги баронам, министрам и даже, по слухам, знаменитому комику Максу Линдеру, чье последующее самоубийство лечащий врач воспринял как профессиональное оскорбление,так вот туда, в самую роскошную палату доставили невзрачного старичка. Его привез чудовищно длинный, похожий на хромированного кашалота автомобиль, и высыпавший во двор персонал терпеливо ждал, пока старичка выгрузят из красного бархатного нутра. Старичок приехал с группой сопровождающих, его вел под руку высокий франт в цилиндре, который в пыльном дворе психиатрической лечебницы, среди гуляющих безумцев, надзирателей и подстриженных кустов, выглядел особенно нелепо. Новый пациент с трудом перебирал ногами, глядел искоса, уронив голову на грудь, пускал на крахмальную манишку слюни и повторял, уставившись куда-то мимо приветливо кивающих сотрудников:
Белый день Белый день
Очевидно, он пытался сказать «добрый», но молоточек в его голове никак не попадал по нужной клавише.
Под приятным, почти кукольным лицом старичка зияла знакомая темная морда, ее нижняя часть кривилась, съезжала набок и вполне отчетливо выговаривала человеческим голосом:
Белый день
Он тогда курил в закутке с другим служащим, от которого в памяти остались только рыжие завитки волос на неправдоподобно крупных красных ручищах. Дым от забытой папиросы ел глаза, а он все смотрел на приятного старичка. Потом неуклюже схватился вместо мундштука за тлеющий кончик, и боль от ожога напомнила ему, что все это не дурной сон, а не менее дурная действительность.
Кто это?спросил он у рыжего.
Президент,равнодушно бросил тот.
***
Женечкин голос Хозяин слышал впервые. И сила этого голоса, конечно, была невообразиманесмотря на беруши, поверх которых Хозяин налепил на ушные раковины и себе, и Матильде по щедрому куску детского пластилина, голос расплавленным золотом лился прямо в мозг, прямо в сердце, обволакивал все обжигающей радостью и требовательно тянул наружу. Больше всего на свете Хозяину хотелось сейчас разорвать на себе кожу, разломать грудную клетку и бросить к Женечкиным ногам пористые легкие, скользкое сердце, омерзительный желудокотдать всю эту ненужную дрянь, открыться и очиститься полностью, раз Женечка того просит. Раньше он только слышал о том, что голоса существ, подобных Женечке, выворачивают наизнанкуно не предполагал, что все происходит настолько буквально.
Матильда сидела у стены, закрыв уши руками. Они спрятались в самом дальнем углу магазина, у кассы, и на прилавке дребезжал патефон, с помощью которого Матильда самонадеянно собиралась глушить этот потрясающий голосчто-то среднее между ревом двигателя и манящей песнью сирены, тоскливым стоном тормозов на ночной осенней дороге и хрустальными колокольчиками из арии Царицы ночи
Голос умолк, оставив после себя оглушительную, звенящую пустоту, и Хозяин бросился к двери своего кабинета. По дороге он потряс за плечо Матильду, та подняла голову и беззвучно что-то сказала. Шума собственных шагов он тоже не слышал, и от этого казалось, что все происходит очень медленно, словно под водой. Хозяин потянулся к уху, но тут же опустил рукукто знает, не решит ли Женечка спеть на бис.
***
Бесомрак, длинный и плоский, лежал на ковре и судорожно подрагивал. Он таял, превращаясь в лужу черной жидкости, словно гриб-навозник. Жидкость испарялась, оставляя после себя один лишь запахпарадоксально приятный, он напоминал землистый аромат пачулей. Бесомрак не смог устоять перед непреодолимой силой Женечкиного голоса, и он вытянул его наружу, а тяжелые ду́хи, как давно уже было известно Хозяину, не выживают без своего скафандра.