Всем сесть на землю! И сидеть у меня тихо, как мыши! Иначепуля! приказал он все тем же страшным голосом, которым он говорил уже скорее по привычке, нежели действительно стараясь запугать кого-нибудь. А когда его приказание было незамедлительно исполнено и осужденные, несказанно обрадованные возможности хотя бы немного еще побыть в лесу, уселись на траву, положив перед собой свои сидоры, капитан сменил гнев на милость.
Можно курить! прохрипел он и достал из кармана брюк мятую пачку «Примы».
Как и все, усевшийся на траву Ларс тоже вытащил сигарету и примостившийся рядом с ним высокий парень с длинным шрамом на щеке услужливо щелкнул зажигалкой. Поблагодарив Резаного, как кликали парня, легким кивком головы, Ларс сразу же определил его масть. Впрочем, вокруг него и сидели в основном воры, дальше шли мужики и уже за ними восседало несколько новых, крупные, хорошо прокачанные парни с мощными шеями и с очень похожими друг на друга невыразительными лицами. Эти смотрели на него скорее с интересом, нежели с почтением, которого они никогда не испытывали по отношению к воровской масти. Их стихией был беспредел, и на воровские «понятия» они смотрели с презрением.
Глубоко затянувшись, Катков выпустил большое облако синего дыма, которое медленно поплыло в сторону тайги и уже очень скоро, обволакивая ветви деревьев голубым и молочным туманом, исчезло где-то в чаще.
Да, воровской мир снова воевал, как воевал практически всегда. И Ларс с подачи все того же Антиквара, прочитавшего ему в свое время несколько лекций на эту тему, хорошо знал его историю. Это до революции все было просто. Воры воровали, сыщики ловили, а на каторге, как тогда называлась зона, справлялся воровской закон. Но вот долбанули по оплоту царизма из «Авроры», и пошло-поехало! Грабь награбленное! И грабили кто во что горазд! Гоп-стопари, налетчики, громилы Не обошлось и без бывших. Те особенно зверствовали, мстя отнявшим у них власть хамам и добывая в гохранах золотишко и камушки на Парижи. Но давили их «товарищи» со всей силой своего пролетарского сознания. А недобитых на «эксах» эсеров да анархистов, теперь называемых, правда, жиганами, ссылали «в не столь отдаленные»! А там свои законы и свои вожди и, значит, новая кровь! Победа осталась за ворами. Хотя и не без помощи «кожаных курток», стрелявших за политику без пощады. Но мира не было и среди победивших. И теперь уже уркисамые крутые авторитетыоспаривали с ножами в руках свое право быть первыми. Ну а затем наступило время воров в законе, которыми, по сути дела, и становились вчерашние урки. Но не все они были намерены служить воровской идее, и многие из них, постепенно отходя от жестоких воровских «понятий» и не желая больше подчиняться паханам, потянулись к администрации. Их тут же окрестили суками, считая предателями. Ну а те, в свою очередь, ненавидели воров, и грянула знаменитая «сучья война» сорок седьмогопятьдесят третьего годов. Воры безжалостно расправлялись с суками где только могли, и те отвечали им тем же. Дело дошло до того, что почти каждый вор в законе имел ритуальное оружиедвусторонний нож, которым он резал ссученных.
Но вот кончилась война, и суки получили неожиданное подкрепление в лице военных, пачками летевших в зоны. Правда, эти пошли еще дальше, выступая не только против воров, но и против самой администрации, с помощью воров и правивших в ГУЛАГе, вызвав неслыханные для тридцатых и начала сороковых годов случаи неповиновения. А когда воры одержали верх и в этой кровавой бойне, их уже поджидала другая напасть. Количество лагерных авторитетов к середине пятидесятых уже превышало ту критическую массу, за которой неизбежно следует взрыв. И на зонах с утра до вечера шли кровавые разборки между многочисленными маршалами уголовного мира. Воры в законе стали теперь мешать уже самой власти, а она, эта власть, будучи преступной сама по себе, не любила, когда ей мешали. И созвал Лаврентий Павлович всесоюзное совещание начальников лагерей. Тема была проста как выеденное яйцо. «Ликвидация воров в законе как фактор повышения эффективности социалистического труда в лагерях». Не больше и не меньше И пошли паханы и их кодланы на этап, а с него на одну и ту же зону на севере Свердловской области. Расчет великого инквизитора оправдался. На зоне снова полилась кровь, теперь уже только воровская. И когда на трон восходил очередной авторитет, он тут же «определялся» в отдельный барак, где его с нетерпением ожидали те, кого он сменил. И всего за каких-то полгода чуть ли не весь цвет воровского мира отправился в преисподнюю
Наследники Берии вели себя гуманнее. Во всяком случае, поначалу. Был даже создан специальный лагерь, куда переводили уцелевших воров в законе, и там им предлагали отречься от воровской идеи! Но не тут-то было! Из нескольких сотен авторитетов отреклись единицы. И тогда на смену прянику пришел, как это обычно и бывает, кнут. Воров в законе принялись истреблять. Делалось это по-разному. Иногда просто бросали в тюрьмы на хлеб и воду, иногда били из нетабельного оружия на воле, но чаще воров уничтожали руками самих же воров. Как? Да очень просто! С помощью провокаций. Если зона была воровская, то распускались слухи о том, что на нее идет этап с суками, а если зона была «красной», то и слухи носили противоположный характер. При этом на зоны шел самый обыкновенный этап.
Понятно, что к встрече готовились. Как сами зеки, так и администрация. Срочно заготавливались ножи, дубинки, точились заточки. Администрация расширяла внешний периметр лагеря на несколько сот метров, дабы создать простор для предстоящих битв. Ну а когда наступал роковой день, хладнокровно наблюдала за кровавыми сражениями.
И все же воров, как класс, уничтожить не удалось. И они снова заявили о себе уже в шестидесятых, когда пышным цветом начинали расцветать теневики. Ничего не поделаешь, крепко засел лозунг Ильича Первого «Грабь награбленное!» Вот и грабили, выполняя заветы вождя пролетариата. Акулам, как называли теневиков, это, понятно, не нравилось, но что было делать-то? Да, были связи в коррумпированной милиции, но и она вряд ли бы спасла их от удара ножа или пожара. Все они так или иначе были на виду. А об охране тогда не могло быть и речи. Так что куда проще было уйти «под крышу» какого-нибудь крутого уголовного авторитета, нежели тратить силы и деньги, а иногда и саму жизнь на бесцельную борьбу с ними. Когда же бывшие цеховики, превратясь поначалу в кооператоров, а потом в банкиров и фирмачей, вышли из подполья, нужда в крепкой «крыше» увеличилась во много раз. Конкуренция, рынки сбыта, раздел территории, выбивание долговвсе это требовало участия специалистов заплечных дел. И случилось то, что и должно было случиться. Новое время выдвинуло новые идеи, от которых классические воровские «понятия» уже отставали. Да и как теперь вору в законе, становившемуся богатым человеком, было отказываться от собственности, дома и семьи? Да еще периодически садиться в тюрьму, дабы поддерживать свой авторитет? И последовал новый раскол, и новая кровь. Впитавшие в себя сегодняшние идеи авторитеты сокрушали тех, кто все еще цеплялся за старые «понятия». К тому же начался дележ территории с «пиковыми», как называли авторитетов кавказской национальности, и «апельсинами»ворами в законе, купившими это звание. Очень скоро появились и новые крутые среди никогда не сидевшей молодежи, презиравшей воровской мир и плевавшей на его законы. И снова зазвучали теперь уже автоматные очереди. Борьба шла с переменным успехом. Правда, если на воле новые порою и одерживали верх в битвах с братвой, то на зонах пока еще правили бал все-таки воры. К тому же новые, не признававшие никаких «понятий», зачастую стояли комом в горле и самой лагерной администрации, привыкшей править зоной через воровских авторитетов. Как это было и на той самой зоне, на которую уже приехал Ларс, и где именно ему предстояло теперь железной рукой навести порядок. Правда, новые изрядно потрепали ему нервы и дома, и особенно один из них. Тот самый Семен Каротин, который накинул удавку на приезжавшего к нему когда-то в лагерь Калюжного, личность по-своему интересная и по-своему яркая. Катков хорошо знал его историю
Каротин приехал в Николо-Архангельск из Челябинска с трудовой книжкой крестьянина и непомерным апломбом. Сначала этого апломба хватило всего лишь на место швейцара в ресторане «Шторм», а потом бармена в ночном кафе «Тихий океан». Правда, он не только подавал все это время плащи и шарфы, но внимательно присматривался и постепенно отбирал для будущей «работы» подельников. Таких, на кого можно было положиться. И в один прекрасный вечер с отборной бригадой из таких же, как и он сам, залетных «джентльменов удачи» посетил «Шторм». Директор «Шторма» тут же вызвал боевиков Клеста, под чьей крышей он работал. И те, довольные возможностью размяться, тут же явились на вызов. Но разминалась в тот вечер бригада Каротина, отмолотив их так, что кое-кто из бандитов очнулся только в больнице. А опьяненный победой Каротин уже через неделю наехал на «Тихий океан». И на этот раз стрелка с подручными Клеста закончилась страшным побоищем, с новой кровью и трупами. А когда братва справляла тризну по убиенным, кто-то из боевиков Каротина бросил в кафе противотанковую гранату. На этот раз убитых было четверо. Еще троих хирурги склеивали буквально по кускам. Все попытки «крестных братьев» выйти на него самого и его людей оканчивались неудачей. Да и как в большом городе определить среди приезжих, кто есть кто? А Каротин оказался прирожденным организатором и создал хорошо законспирированную организацию с жесткой, если не сказать с жестокой дисциплиной. За малейшее неповиновение он убивал на месте. Да и общак он создал довольно оригинальный. В то время, когда воры отдавали в свою святая святых все добытое и получали из него дивиденды согласно «штатному расписанию», Каротин брал со своих лишь определенный процент от добываемого.
Утвердившись, он «поехал» дальше, наезжая уже на всех подряд, и одним из первых под его «колеса» попал и Калюжный, которого вконец обнаглевший Каротин обкладывал непосильной данью, чуть ли не каждый месяц нещадно увеличивая ее. И когда давший слово бизнесмену покончить с беспределом Ларс вернулся в Николо-Архангельск, он и не подумал сразу же бросаться в бой с открытым забралом. А стал кропотливо копить силы, определяя направление главного удара. Благо, что бок о бок с ним уже «трудились» Красавин и Бродников
Встать!
Резкий окрик начальника конвоя означал: наконец-то карбюратор починен. Осужденные один за одним поднимались в автозак. Ларс поднялся, понятно, первым и сразу же брезгливо поморщился. Даже эта тарантайка была насквозь пропитана неистребимым тюремным запахом
В пути машина снова сломалась, и они простояли в тайге еще почти час, пока бледневший и красневший шофер под сыпавшимися на него градом ругательствами чинил свой драндулет. Все время пути Ларс ощущал на себе чей-то пристальный взгляд, и когда наконец осмотрелся, то встретился глазами с тщедушным парнем лет двадцати шести. Он обратил внимание не на его жалкое телосложение, а на выразительное, буквально светившееся мыслью лицо. Во взгляде парня не было ни чинопочитания, с каким на него смотрели зеки, ни интереса, какой он вызывал у не знавших его конвоиров, ни даже страха, с каким взирали на него довольно многие. Это был скорее взгляд ученого, пытавшегося разгадать очередной феномен природы Встретившись глазами с Ларсом, Очкарик, как кликали парня, не стушевался, не отвел глаз, а продолжал смотреть на него все с тем же вдохновением, с каким ученый смотрел бы на давно разыскиваемую им книгу. Улыбнувшись, Ларс подозвал к себе Очкарика, и сидевшие рядом с ним воры почтительно подвинулись, когда тот примостил свой тощий задик на скамейку рядом с Катковым.
Судя по вашим взорам, неожиданно на «вы» обратился к нему Катков, я вызываю у вас неподдельный интерес
Да, конечно, совершенно спокойно ответил тот. Глядя на вас, я думал над великой иронией истории
Катков покачал головой. Вряд ли кто-нибудь еще из присутствующих смог бы не только размышлять над «иронией истории», но и вообще так легко и непринужденно выговорить подобную фразу.
И в чем же она, эта ирония, заключается? уже заинтересованно спросил он.
В том, охотно заговорил Очкарик, что в России всегда существовала огромная дистанция между сутью идеи и ее конечным результатом! Мы хотели построить самое свободное общество в мире, а выстроили концлагерь, мы собирались создать суперчеловека и превратили его в самое забитое существо на планете! И так во всем
Ну а какое все это имеет отношение ко мне? усмехнулся Ларс. Надеюсь, вина на этом лежит все-таки не на мне!
Да нет, конечно! сразу двумя руками взмахнул Очкарик. Избави вас Господь! Я подумал только о том, что и в ГУЛАГе не могло быть иначе. Приближая к себе воров в законе, органы, которые почему-то принято называть компетентными, выковывали оружие, которое обратилось в конце концов против них самих!
А, покачал головой Кактов, вот вы о чем
Ему хорошо была известна легенда о том, как в свое время ОГПУ использовало, лагерных авторитетов в своих целях. Да, все правильно, чтобы управлять миллионами заключенных одних людей в зеленой форме не хватило бы просто физически. И в ход пошли воровские авторитеты, которым предоставлялись некоторые льготы в лагерях, которые они должны были отрабатывать, подавляя инакомыслящих и держа в ежовых рукавицах остальных зеков. Кончилась вся эта затея тем, что правившая через воров в законе зоной администрация в конце концов и сама попала в зависимость от них. И всего только одно произнесенное «смотрящим» лагеря слово могло поднять зону на бунт, спровоцировать голодовку или, наоборот, заставить выйти на работу и работать по-стахановски. В свое время Антиквар много рассказывал ему о тех веселых временах.
Вполне возможно, проговорил он, что доля истины в этом есть, но всего-навсего доля! Не забывайте, что власти шли на подобные меры не из-за любви к лагерным авторитетам, которых, кстати, они потом же и принялись истреблять с той же исступленностью, с какой до того истребляли так называемых врагов народа! Если бы они даже и не хотели этого, другого выбора у них не оставалось! Кто, спрошу я вас, хозяин на зоне: вы, совершенно случайно на нее попавший, или человек, для которого она мать родная? Помните знаменитые татуировки «Не забуду мать родную»? Очкарик кивнул. Вам-то хорошо известно, что под этой самой матерью подразумевалась далеко не мать физическая, а мать именно духовная, какой для вора всегда была тюрьма
Что, и здесь есть духовное начало? с некоторым недоумением посмотрел на Каткова Очкарик.
А как же? пожал плечами тот. Что бы мы ни делали, в любом случае сначала всегда было слово! И воровская идея, как и любая другая, имеет право на жизнь! А если есть идея, то всегда найдутся и ее сторонники! И в нашем мире все как в жизни, всегда есть те, кто свято служит ей, и те, кто только прикрывается ею, как щитом А если копать глубже, вспомнил вдруг Катков беседы с Ли Фанем, знакомившим их с Санькой с основами даосской и чань-буддийской философии, само понятие честность само по себе ничего не значит и обязано своим существованием только нечестности! Две стороны одной и той же медали, по сути дела, представляют собой одно и то же! Большинство живущих на земле людей не воруют не потому, что уж очень честны, а только из-за боязни быть пойманными и отправленными туда, куда нас везут сейчас! Мне подобная нравственность представляется весьма относительной
Очкарик не отвечал. Он был поражен. Услышать от уголовника подобные речи он не ожидал. Ни в СИЗО, ни на этапе он, кроме мата и всех этих «ништяков» и «западло», практически больше ничего не слышал. А тут
И хотели бы того власти или не хотели, закончил свою мысль Катков, в тюрьмах и на зонах было бы то же самое, ведь лагерная администрация, даже хорошо организованнаявсего-навсего внешняя сторона лагерной жизни, а ее внутреннюю суть все равно определяют воры
И снова Очкарик промолчал, продолжая все с тем же недоумением смотреть на Каткова.
Вам интересно, правильно понял его изумление Ларс, как я сам дошел до жизни такой?
Очкарик молча кивнул.
Отвечу вам словами все того же Старого Завета, грустно усмехнулся Катков. В начале было слово
Пораженный этими словами собеседник только пожал плечами, но на его лице было написано все то же удивление. До него, окончившего исторический факультет Санкт-Петербургского университета, вдруг впервые в жизни дошла та простая истина, что люди могли служить не только коммунизму или фашизму.
В этот момент машина тронулась с места, и Очкарик, кивнув Каткову, занял свое место среди мужиков. Правда, здесь он ни о какой идее уже не спрашивал
После всех дорожных злоключений в колонию автозак прибыл только к часу дня. Он остановился около двухэтажного, красного кирпича здания с невысокой, пристроенной к нему башней. В этой башне находился пункт наблюдения и контроля связи с вышками, расставленными по всему периметру зоны. В обе стороны от здания была натянута колючая проволока. Здесь находилась проходная, или, как ее еще называли, вахта, дарующая свободу одним и отбирающая ее у других. Здесь все еще висел выцветший на солнце и полинявший от дождей блеклый плакат с совершенно неуместными нынче словами: «На волюс чистой совестью!» Поскольку сразу же возникал вопрос: а что же там, на воле, с этой чистой совестью делать? Начальный период накопления капитала отличался как раз именно отсутствием не только чистой, но и вообще какой бы то ни было совести
Из автозака вышел уже повеселевший капитан и направился к вахте, но уже через несколько секунд он вышел из нее и сделал знак водителю автозака, которого нещадно материл всю дорогу, подъезжать к поржавевшим воротам какого-то грязно-бурого цвета. В следующее мгновение ворота открылись и из них вышли трое: долговязый капитан, исполнявший в этот день обязанности дежурного помощника начальника колонии, круглый, словно рыба-шар, прапорщик с заспанным хмурым лицом с повязкой начальника войскового наряда и дежурный прапорщик, совсем еще молодой парень, слегка прихрамывавший на левую ногу.