О разводе Паше объявили на гадком-гадком семейном совете два с половиной года назад. Сценка из фильма, насквозь фальшивого. Родители сидят напротив, отрепетированно улыбаются, лгут, что для сына не изменится ничего. «Мы так же уважаем друг друга и так же сильно любим тебя».
А я васнет! вспылил тогда двенадцатилетний Паша и выскочил из дома. В летней кухне ударил кулаком по стеклуразбил окно. Мама закричала, увидев кровь
Пятнадцатилетний Паша стиснул кулак. Между костяшек змеился белый шрамслед от впившегося осколка.
В больнице ему казалось, что эта кровь заново склеит их семью. Что родители испугаются и сплотятся.
Чего, естественно, не случилось.
Папа, инженер-технолог, уволился с комбината, переехал в соседний город к любовнице, которая через год стала его официальной женой. Мама плакала по ночам.
Изменилось все.
Папа приезжал раз в месяцдарил дорогие подарки. На первых порах Паша ломал купленных им трансформеров, бросал в костер пиратские корабли. Повзрослев, перестал. Вон и мама давно прекратила плакать. Паша опять общался с отцом, перекрикивался через разделившую их пропасть.
Но не простил. Не сумел простить.
И в день рождения матери старые шрамы свербели.
«Как зовут твоего отца, мбоке Пардус?»
«Я не помню его имени, небрежно проговорил чужак».
Чего нюни распустил? Руд толкнул локтем.
Да ничего. Задумался.
Тыписатель, тебе можно.
По опоясывающей стадион дорожке просеменила девушка в розовом спортивном костюме.
Шесть из десяти, оценил Руд.
Фига ты харчами перебираешь.
Как тебе, кстати, новенькая?
Крамер? Паша вспомнил темноволосую учительницу литературы. Ее располагающую открытую улыбку. Красивая, сказал он. Красивые щиколотки.
Щиколотки? ухмыльнулся Руд. Вот чем вы, интеллигенция, отличаетесь от нас, пролетариев. Мы бы сказали: красивый зад. Красивые ноги. А вы, он вытянул губы трубочкой, «щиколотки»!
Нормальное словощиколотки. И материал подает интересно, а не как Ахметова.
И ваш вердикт?
Десять из десяти.
Десять? ахнул Руд. Не перегибай палку. Максимум семь.
Твой уровень, сказал Паша, Бобриха.
Семидесятилетняя БобрихаМария Львовна Бобровавела в школе физику.
Руд расхохотался.
Не, ну Бобрихавне конкуренции.
На поле засвистели, вратарь поймал мяч. Паша жонглировал камушком. Руд жевал травинку.
Я Курлыка видел, сказал Руд.
Как он?
Скала скалой. Хвост пистолетом.
Ага, улыбнулся Паша, пальцывеером.
А ты знаешь, откуда это пошло: пальцы веером? Руд выставил вилкой указательный палец и мизинец. Откуда пошла распальцовка у бандитов?
От металлистов? предположил Паша.
Мимо. Это еще с Союза тема. Бандиты участвовали в поножовщине. Чаще всего пером в живот бьют, так? А человек раненый за лезвие хватается. И режет сухожилие. Калечит руку. Средний и безымянный пальцы прижимаются к ладони.
Паша посмотрел на свой кулак, на зигзагообразный шрам.
Так что распальцовкавынужденнаябыла признаком храбрости и боевитости. А потомтак, понтом.
Прикольно. Паша почесал запястье.
Можешь использовать в рассказе.
Я ж не пишу про братков.
Точно.
Так и что там Курлык? Не чудит больше Игнатьич?
Угомонился.
Бедный Курлык.
Ты лучше вот что мне скажи, Павел. Что за морду видел Курлычок в подвале?
Паша пожал плечами:
Кто-то нарисовал на стене монстра.
Наверное, очень страшного. Курлыка трясло, когда он вспоминал.
Чтоб Курлыка напугать, много ума не надо.
Так-то да. Но неужели тебе не интересно? Ты же писатель. Чем тебе не сюжет: в подвале нет, в пещере Пардус находит наскальную живописьлицо чудовища, которому поклонялись вымершие племена.
«А он прав», писательский механизм заработал шестеренками, высек искру. Руд осклабился, заметив блеск в глазах товарища.
Но подвал запирают, сказал Паша.
Так и есть. Руд вытащил из кармана два ключа, помахал ими. От главного входа. И от подвала.
Где ты
Курлыка попросил. Пообещал дать в аренду «Икс-бокс». Он у Игнатьича ключи свистнул и сделал дубликаты. Так что в пятницу, как стемнеет, спустимся в пещеру и отыщем монстра.
Костров (4)
Костров ощущал себя белкой в колесе рутинной канцелярской работы. Платежки, отчеты, реестры Вопросы питания и зарплаты, отчетность, поступления по хозяйственной части. Утром принять бракеражную комиссию. Днем сгонять в банку школы не было своего бухгалтера. В промежутках утвердить меню, отшлепать печати на принесенных секретаршей документах. Вечером встреча с предпринимателем. Лебезить, чуть ли не клянчить.
Школа держалась на спонсорах. Тухватуллин помогал материально, снабжал краской и пиломатериалами, купил маты и татами в спортзал. Члены попечительного совета подарили комплект теннисных столов. Но ведь с каждым предварительно надо было договориться, подлизать.
Костров устало откинулся на спинку кресла.
Окна в директорской были распахнуты. В воздухе парили пылинки. Позолоченный герб блестел над ореховым столом.
Как там у классика? «Завидую тебе, орел двуглавый, ты можешь сам с собой поговорить»
Перед директором лежал ворох распечаток. Электронная почта ломилась от писем. Из ГУОН, от фирмпоставщиков услуг, от издательств.
Он прихлебнул кофе, поморщился: остыл, пока разбирался с разгневанной мамашей. Дитятко толкнули в туалете.
Полистал бумаги.
«Предлагаем апробировать учебную литературу»
В мусорную корзину!
«Утилизируем батарейки»
В мусор!
«Согласно распоряжению, в школе должны быть элементы разрушения»
Костров помассировал глазные яблоки, вчитался:
«должны быть: элементы разрушенной кирпичной стены, траншея, ров»
Он скользнул взглядом по папкам в шкафу, по сейфу и почетным грамотам районного управления образования.
Вся школа была сплошным элементом разрушения. С директором во главе. Крыша протекала. Стыки плит потемнели над кабинетом биологии. Родительский комитет скинулся на еврорубероид, который оказался самоклеящимся, а значит, надо выравнивать поверхность битумом.
И разве только это?
Первый класс набирали буквально по крохам, обхаживали родителей, сулили счастье. Набрали в итоге тринадцать малышейв два раза меньше, чем во второй школе.
Комиссия желала видеть рвы и траншеи, но у Кострова элементарно не было военрука. Не отказался бы он и от системного инженера и дворника.
А физика! Физику вела Мария Львовна Боброва, она же Бобриха, высшая квалифицированная категория, ветеран труда. Но Бобрихе шестьдесят девятьнад ней дети потешаются, дисциплина нулевая. Всюду таскает Библию, не ровен час впадет в маразм и вместо закона Архимеда станет преподавать семиклассникам Закон Божий.
Завуч критикует новенькую, Крамер, мол, не соблюдает дистанцию, хочет в классе сойти за свою. А на Крамер надобно молиться, что горбатится за копейки.
В директорскую без стука вошла завхоз, энергичная, боевая тетка.
Свет моих очей, сказал Костров, я вас уже боюсь.
Правильно делаете.
Что еще?
Крыша.
Да знаю я
Не знаете. Крыша в оранжерее прохудилась.
Костров закатил глаза к потолку.
Что я сделал? Убивал людей в прошлой жизни?
Игнатьич залепил куском линолеума. Но дожди пойдутвсе на пальмы. Не нужно будет поливать.
Хорошо. Костров чиркнул в ежедневнике. Я проконтролирую.
Капитальный ремонт заложили в бюджет на двадцатый год, но профинансируют ли?
Завтра, сказала завхоз, встреча депутатов с населением. В актовый зал требуются дополнительные стулья.
Организуйте.
Не успела завхоз уйти, появился очередной гостьМачтакова, сухопарая, остриженная ежиком женщина в спортивном костюме, с болтающимся на шее свистком.
Вита Георгиевна? Если по поводу денегденег нет. Но вы держитесь.
Физрук прикрыла дверь, заглушая голоса из приемной:
Я не про деньги.
Костров сцепил пальцы замком, вопросительно изогнул бровь.
Вы давно с Тилем разговаривали? спросила Мачтакова.
С Сан Санычем? Костров порылся в памяти, разгребая отчеты и бланки. В последние дни он видел трудовика мельком, на педсовете. Давненько. А что?
Да чудной он какой-то. Я сегодня проходила мимо его кабинета. Слышу, дети его зовут и хихикают. Заглядываю, он сидит за столом, как будто спит с открытыми глазами. Дети ему кричат, а он не реагирует.
М-да. Костров подкрутил ус.
В понедельник Тиль зашел в спортзал. И тоже будто спал на ходу. Девочки в баскетбол играют, а он стоит посредине площадки. В него врезаются, оббегают его, а он стоит. Я ему: Сань, ты чего-то хотел? Он повернулся и ушел.
Вит Георгиевна, Костров встал, поправляя галстук, выумница, что ко мне обратились. Пускай это между нами останется.
Само собой. Я все понимаю.
Вот и славно. Кстати. По поводу плавания я договорился со второй школой. Будут дети ходить в их бассейн.
Здорово. Спасибо вам.
Подготовьте необходимые справки.
«Тиль-Тиль-Тиль, шагая по западному крылу, Костров звенел фамилией трудовика, словно колокольчиком. Не хватало нам тебя потерять».
Саша Тилькремень. Скала. В доме должен быть мужиктаким мужиком, авторитетом для подростков, в школе был Сан Саныч. И директор мог всегда на него положиться.
Только несколько человек знали, что в две тысячи тринадцатом у Тиля случился нервный приступ. Тридцативосьмилетний учитель овдовел. Жена, умница и красавица, умерла от перитонита. На похоронах присутствовал весь коллектив, и Тиль, казалось, держался молодцом. Но спустя неделю вахтерша обнаружила его в туалетедвухметровый мужчина забился под раковину и скулил, царапая лицо ногтями. Благо детей в школе почти не было.
Тамара побежала за Костровым. Кое-как великана депортировали в директорскую, поили валерьянкой. Костров отправил учителя на больничный, но ежедневно заскакивал после работы. Тиль не пил водку, не плакал, а просто лежал на кровати, теребя шарф жены, принюхиваясь к ткани.
Они с Костровым разговаривали о разном. О судьбе. О смерти. О Боге.
Через пять или шесть дней трудовик сказал, что шарф больше не пахнет. Встал с кровати и превратился в прежнего Тиля. Сильного и выносливого.
Или не превратился?
Костров сошел по ступенькам в подвал. Больничного цвета стены, гирлянда лампочек. Кабинет трудов, дальшеподсобка, электрощитовая комната, тир. За угломжелтая дверь.
Странное чувство пробудилось в Кострове. Тревога? Пожалуй, да. Он подумал о помещении под ногами. Темнота, трубы и паутина. И Нечестивый Лик на бетоне.
Лик, перекочевавший в его сны.
Воспоминания о ночном кошмаре окислили слюну во рту.
«Чушь, подумал Костров, те потеки на стене давно высохли. Случайно соединившиеся линиихерь собачьяиспарились».
В кабинете Тиля пахло стружкой и маслом. Пыль оседала на верстаки, на тиски. Тиль, широкоплечий, курчавый, в синем фартуке и клетчатой рубашке, стоял у стенда с инструментами: ножовками, топориками и молотками.
Привет, Сань.
Тиль не ответил. Костров кивнул на перебинтованную левую кисть:
А что с рукой?
Стамеской поранился.
Ого. В больнице был?
Там царапина.
Костров заглянул в глаза учителя. Но увидел не пустоту, испугавшую его шесть лет назад. Не тоску и душевную боль. А воодушевление?
Саня, у тебя все хорошо?
Великолепно. Тиль наконец оторвался от созерцания инструментов и посмотрел на Кострова. Он улыбался. Костров облегченно выдохнул. Ты даже не представляешь, сказал Тиль, что нас ждет.
Поделишься?
Не сейчас. Толстый палец запечатал губы. Тсс.
Это сюрприз? Что-то личное?
Скоро.
Глаза Тиля сверкали.
Может, на рыбалку? предложил Костров. В субботу отпрошусь у Любы.
Я занят, друг. Дел по горло.
Тогда в другой раз?
Тиль молчал, улыбаясь.
«Словно мальчишка, распаковывающий подарок», подумал заинтригованный Костров.
Марина (5)
То есть как не спрашивать Ерцова? Марина удивленно заморгала.
А вот так, сказала завуч спокойно. Круглая, с сахарной улыбкой и хитрым блеском за стеклами очков. Не спрашивайте. Не вызывайте к доске.
Они разговаривали в вестибюле. Большая переменастайки детей сновали по этажу.
Драсьте, Татьяна Сергевна! Драсьте, Марина Фаликовна!
Здравствуйте, здравствуйте. Каракуц отвела Марину в уголок.
Вы зачем Ерцову двойку влепили?
Он не выучил урок.
А тема какая?
Древнерусская литература. Художественные особенности «Слова о полку Игореве».
И что, обязательно двойку ставить?
На тройку он не тянул. Смеялся, срывал урок.
Позвоните родителям. Сделайте так, чтобы тянул. Вы поймите, Каракуц разгладила складку на блузе Марины, вы двойку ставите не Ерцову, а Аполлоновой.
Александра Михайловна-то тут при чем?
При том! При том, что онаего классный руководитель. А вы ей успеваемость занижаете своими двойками.
Но не могу же я Ерцову пятерки ставить!
Зато можете игнорировать. Не замечать. Нет, по части дисциплиныругайте, конечно. А неуд зачем? Неуд Ерцоваэто неуд школе. И вам, вам, педагогу. Как четвертные выводить будем?
Марина замялась, и Каракуц, явно наслаждаясь превосходством над неопытной коллегой, проворковала:
Вот вы зондируете класс. И сразу же видно, где дурак, а где нет. По глазам, да? Ломброзо читали? Про антропологический тип преступников. А тут антропологический тип дураков.
Сильно выпро детей.
Каракуц дернула крошечным ртом.
Я двадцать лет в школе работаю. Имею право
От теорий Ломброзо, сказала Марина, один шаг до измерения черепов линейкой. До фашизма.
Ой, ощетинилась завуч, не разбрасывайтесь патетикой. Ломброзо не Ломброзо, а кто к уроку готов, можно вычислить. Ерцов через год пойдет в ПТУ на гроботесанужны ему ваши исторические памятники?
А это не ко мне вопрос, осмелела Марина, это к Министерству образования. Не я составляла программу.
Отлично. Каракуц сняла очки и потерла нос. Надумали Аполлоновой отчетность испортитьдело ваше. Но как старший коллега говорю: у учителя троек в портфеле много, а двойкина крайний случай. Их закрывать потом. Займитесь успеваемостью седьмого. И думайте, прежде чем делать.
«Жаба, шипела Марина, маршируя по коридору. Передразнивала завуча: Думайте, прежде чем делать! Ломброзо читали? Жаба!»
В столовой, большой и светлой, звенели вилки, благоухало ванилью. Школьники обедали за длинными столами. Строгого вида учительница младших классов жестикулировала, будто дирижировала оркестром. Оркестрмал мала меньшетосковал над кашей.
Марина приметила своих новых подруг у окна: Кузнецову и Кострову. Помахала, встала в очередь. За прилавком суетились поварихи, дородные сестры Зайцевы. Шестиклассники обсуждали солнцезащитные «Рэй-Бэны» однокашникабрендовые они или китайская реплика.
Марина заказала гречку, винегрет и компот, пошла с подносом к окну.
Ты чего такая смурная? спросила Люба.
Марина поведала о стычке, шепотом, чтобы не услышали дети, спародировала интонации завуча.
Вот грымза, возмутилась Люба.
Ты только мужу ничего не говори. Решит, что я жалуюсь.
Это все пережитки прошлого, сказала Ольга Викторовна, помешивая суп. Наследие советской системы. Двойки есть, но ставить их не рекомендуется. Ерцов не подготовилсявиноват учитель. А на то, что Ерцов один параграф прочесть не в состоянии, я про контурные карты молчу, всем плевать. Я у него спрашиваю: кто крестил Русь? Ну как, девочки, этого можно не знать в девятом классе? Говорит: Иван Грозный. На кого, спрашиваю, ты равняешься? На Сталина, говорит. Потому что Сталин создал СССР, и при нем Гагарин в космос полетел.
Марина невесело усмехнулась.
Каракуц недаром называют Каракуртом, сказала Люба, вот правдапаук. Весной нашу Жанну до слез довела.
Жаннамолоденькая учительница информатикипила с Мариной кофе.
Прицепилась к ее юбке. В таком виде на уроки не ходят! А юбкасамая скромная. Каракуц говорит: «Вы не в борделе».