В ванной, ополаскивая лицо, Делоре была испугана, но гораздо меньше, чем могла бы после случившегося. Она слизывала с губ соленую воду и не ощущала даже удивления. Видимо, на каком-то этапе оно вообще перестает возникать. Кожу щипало. Делоре поморгала, успокаивая раздраженные глаза, и попыталась понять, если ли среди потоков соленой воды, сбегающих по ее щекам, хоть одна слезинка. Вряд ли.
Она выключила воду и выпрямилась. Посмотрела на себя, отраженную зеркалом. Да уж, отличный вид у неебледное лицо с красными пятнами, влажные пряди волос прилипли ко лбу, выражение глаз отсутствующее, будто ей уже совсем безразлично, что с ней творится.
Только опустив взгляд, Делоре заметила белые крупицы, застрявшие в волокнах ее свитера. Она облизала рукав. Солено. В зеркале соли на своей одежде она рассмотреть не могла. Делоре приблизилась к стеклуотражение немного размыто и затемнено. Эти зеркала всегда портятся, раз в пару лет Делоре приходится заменять их. Но это пришло в негодность как-то слишком быстро
Делоре нахмурилась. Нет ничего настораживающего. Все вещи портятся, в том числе зеркала. Просто раньше она не обращала внимания, как часто это происходит Взяв тяжелый керамический стакан с зубными щетками, она отступила в коридор и бросила стакан в зеркало. Щетки полетели на пол, осколки зеркалатоже. Зачем она это сделала? Да просто так. Захотелось.
В россыпи осколков она отразилась как что-то темное и неузнаваемое. На секунду в голове совсем прояснилось, и Делоре стало стыдно. Она присела на корточки. Подняла осколок, второй, положила его на первый, в левую руку. Один из осколков был в форме почти равнобедренного треугольника. На ладони стекляшки быстро нагревались. Делоре сжала их в кулаке, дожидаясь, когда закапает кровь.
Снова. Она закрыла глаза
***
Сложно сказать, когда идея поранить себя впервые возникла в ее голове. Но к одиннадцати годам Делоре успела сдаться этому навязчивому влечению. Понимая, что родители осудят такие действия, она выдавала свои синяки и ссадины за последствия неосторожности. Она падала; обращалась с ножом неаккуратно; хваталась за горячие предметы в кухнес ней все время случались какие-то несчастья. Но чем чаще она причиняла себе боль, тем чаще ей этого хотелось.
Сама по себе боль не была приятна, хотя, стоило Делоре попривыкнуть, уже не казалась такой уж мучительной. Делоре нравилось состояние, которое возникало после. Оно походило на опьянение, но затрагивало только душу. Счастливый покой, освобождение, недоверчивая радость, как будто после тяжелого проступка наконец-то получено прощение.
В первые месяцы эти чувства были чисты и прозрачны, словно дистиллированная вода, никаких примесей, потом к ним примешалась черная муть страхас того вечера, когда Делоре проткнула себе руку спицей насквозь. Глядя на маленькую кровоточащую дырочку в центре ладони (болит меньше, чем ожидалось), Делоре вспомнила свои первые осторожные царапины, и ей стало жутко от осознания, как далеко она продвинулась с тех пор.
На протяжении двух лет ей удавалось сохранять свое сомнительное увлечение в тайне. Но однажды отец, забыв дома что-то нужное, неожиданно вернулся с работы. Он заглянул в комнату Делоре как раз в тот момент, когда она, подняв рукав, прижгла утюгом кожу на сгибе локтя. Скверное событие. Одно из самых худших.
Отец закричал на нееДелоре увидела, как раскрылся его рот, но не услышала голоса сквозь нарастающий звон в ушах. Да, она сделала нечто очень неправильное, и теперь отец серьезно накажет ее. «Может даже убьет?» промелькнуло в ее сжавшемся от страха сознании. Отец схватил ее за руку, увидел красное клиновидное пятно свежего ожога и рядом более бледное, не сошедшее пятно предыдущего. Делоре почувствовала, что отец собирается ударить ее, и зажмурила глаза
Прошло несколько длинных секунд. Удара не последовало. Делоре открыла глаза. Звон затихал, но она все еще не могла разобрать, что отец говорит ей. Она попыталась читать по губам, чего у нее не получилось, но, заглянув в глаза отца, увидела в них то, что он не собирался произносить вслух. Потом все-таки расслышала:
Раздевайся.
И покачнулась.
Она чувствовала такое унижение, как будто ее насилуют. Страх, расползшийся по коже, ощущался как жжение. Если только можешь покраснеть от стыда вся целиком, то она покраснела. Когда она расстегивала платье, у нее дрожали пальцы. К тому моменту, как Делоре его сняла, она уже тряслась от холода, вдруг наполнившего комнату, в которой минуту назад было жарко и душно. На теле, там, где ранее его закрывала одежда, у нее живого места не было. Выставка ссадин на разной степени заживления. Разноцветные синякиот черно-фиолетовых до желтых.
Стоя в одних трусиках и прикрывая скрещенными руками маленькие груди (в ее тринадцать лет им было еще расти и расти), Делоре смотрела на отца своими фиолетовыми глазамис такой лютой злобой, какую ему едва ли доводилось видеть прежде. Как ни внушала она себе нелюбовь, но все же любила отца до этого случаяфакт, который она осознала, пока последние искорки любви медленно таяли, и полумрак ее души сменялся кромешной тьмой.
Можешь одеться, бросил отец металлическим голосом. И вышел из комнаты, хлопнув дверью.
А Делоре осталасьдрожащая и задыхающаяся от гнева. Это был последний раз, когда ее предоставили самой себе.
Отец рассказал об инциденте матери. Хотя родители никогда не озвучивали при Делоре ее маленькую проблему, но тем не менее предприняли все усилия, чтобы помешать ей причинять себе вред. Словно малолетняя преступница, пойманная с поличным, она утратила доверие и отныне нуждалась в бдительном наблюдении и контроле. С двери в ее спальню сняли щеколду, и у матери появилась привычка заглядывать к Делоре всякий раз, как она проходила мимо по коридору. А проходила мимо она очень часто. Даже в ванной комнате, где Делоре теперь запрещали задерживаться, она не чувствовала себя в спокойном одиночестве, потому что и туда в любую минуту могла вломиться мать и устроить очередной омерзительный досмотр, во время которых в Делоре все сжималось. Ее собственное тело больше ей не принадлежало.
Делоре казалось, что ее поселили в аквариуме с прозрачными стенками: если даже сейчас на тебя не смотрят, так в любой момент могут посмотреть. Задыхаясь без уединения, она взращивала, как ядовитое растение, свою ненависть к виновнику всех этих бедотцу.
Старания родителей оказались не только разрушительными для ее психики, но и бесполезными: мазохизм Делоре все равно нашел, как выразить себя. Подмышки, внутренняя сторона бедер, тонкая кожа между пальцами, на которой даже мелкие ранки очень болезненны. И несколько других мест, где повреждения еще сложнее заметить, особенно если повреждений-тоодин булавочный укол, пусть булавку и погрузили в кожу так глубоко, что наружу осталась торчать одна головка.
Делоре стала аккуратнее и осторожнее, не забывая о поддержании видимой нормальности. Единственное, что ее выдавало и от чего она не смогла отказатьсяпривычка кусать губы. Пару раз она всерьез задумывалась, что вот если и губы кусать запретят, стоит ли вообще продолжать это тоскливое существование? Боль сладкая, кровь соленаяневозможно удержаться, даже зная, что нотации отца и причитания матери неизбежны. Перед выходом из дома Делоре обязательно наносила на губы плотную помаду, скрывая запекшиеся ранки. Зато глаза она не красила до девятнадцати лет.
Тот день, когда жизнь ее отца оборвалась, был августовский, очень солнечный. За кухонным окном шелестели листья яблони, отбрасывающей ажурную тень на пол и сидящую на нем Делоре. Она думала о школе, об одноклассниках, которым не терпится встретить ее плевками жеваной бумаги, и об окне на первом этажеее спасительном окне, позволяющем улизнуть из школы незаметно. Снова этот гвоздь на подоконнике, за который она однажды-таки зацепилась, спрыгивая, и надорвала край юбки.
Наверное, от всех этих мыслей Делоре нервничала больше обычного и, забывшись, кусала губы слишком сильно. Когда вошел отец, она машинально обернулась к нему. По подбородку у нее текла кровь и капала на грудьжуткий вид, словно Делоре только что перегрызла кому-то горло.
С того эпизода с утюгом успело пройти четыре месяца. Отец застыл в дверях (несчастье протиснулось мимо и встало между ними, ха), рассматривая ее с отвращением и неприязнью. Под его пристальным взглядом Делоре впервые задалась вопросом, как получилось так, что у нее фиолетовые глаза, хотя у обоих ее родителейкарие.
Проклятый ребенок, пробормотал отец, когда она ответила ему взглядом чуть более вызывающим, чем могла себе позволить.
И после этой фразы у нее в голове точно взорвалось что-то. Грохот, и затем темнота, и медленно падающие фрагменты ее прежних мыслей.
Ты будь проклят, нет, ты! выкрикнула она.
Отец поколебался одну долгую секунду, затем все-таки шагнул к ней. Рывком поднял Делоре на ноги и ударил ее по лицу. Без злости, почти равнодушно. Никогда прежде он не поднимал на нее руку. Из глаз Делоре брызнули слезы.
Я тебя ненавижу! Ненавижу! завопила она пуще прежнего.
Он, кажется, испугался, схватил ее за плечи и тряхнул, как тряпичную куклу, пытаясь привести в чувство. Делоре прекратила кричать и заплакала. Отец толкнул ее на пол и вышел.
Делоре лежала на полу и сквозь собственные всхлипывания слышала, как отец ходит по дому и беспрерывно ругается. Она и представить себе не могла, что онсдержанный, молчаливый человекспособен так браниться. Затем в прихожей шумно захлопнулась дверьотец вышел на улицу.
Домой он уже не вернулсяего сбил грузовик. Это случилось на объездном шоссепытаясь успокоить свой гнев, отец дошагал до самой окраины. Вероятно, он слишком погряз в мрачных мыслях, чтобы заметить грузовик, вдруг выскочивший из-за поворота. Водитель судорожно выкрутил руль, но тщетнохватило и скользящего удара. Отец Делоре умер на месте, а грузовик проехал далеко вперед, прежде чем смог остановиться. Неисправность тормозов; какое отношение Делоре могла иметь к этому?
Узнав о смерти отца, Делоре ничего не почувствовала. Из принципа. Она многое могла ему простить: его холодность, раздражительность, придирки, склонность язвительно комментировать каждое ее неловкое движение (в его присутствии она всегда становилась особенно неуклюжей), его многочисленные и часто необъяснимые запреты. И даже богов, в которых он заставлял ее верить. Ее тошнило от богов. Она не понимала, почему должна быть им преданной, когда, разрезая свою кожу, она отчетливо понимала, что в ее жизни присутствуют разве что тени богов, но никак не их свет. Она забыла их имена, вбитые ей в голову, в первый же день, как получила возможность забыть.
Однако осталось нечто, что она не смогла ни забыть, ни простить: невысказанные мысли, когда-то прочтенные в глазах отца. Они пылали в его зрачках огненными словами. Нам было бы лучше без тебя. Даже если она изо всех сил постарается быть хорошей, даже если не совершит больше ни одной ошибки, все ее усилия бессмысленны, потому что ее грех заключен в самом ее существовании. Это полное отвержение будто сломало что-то в Делоре, и она стала не то чтобы совсем испорченная, но какая-то неполноценная. Обидчик мертв, но обида осталась и продолжает обжигать ее, более живая, чем когда-либо.
Два месяца спустя слезы все-таки хлынули из глаз Делоре, что застало ее врасплохна спортивной площадке перед школой. Делоре спряталась за бортиком маленького школьного стадиона и истерически подвывала в перерывах между судорожными сжатиями горла, опасаясь, что одноклассники ее услышатих издевки и смех добили бы ее окончательно. Плакала она и от тоски, и от чувства вины, осознаваемого и неосознанного, и от боли, раздирающей ее изнутри, которая после смерти отца возникала все чаще, превращая ее и без того безрадостное существование в настоящую муку (с Селлой они еще не были знакомы, она появилась только в сентябре следующего года).
Ее слезы капали на синий осколок стекла, лежащий на земле. В то время все дети играли с такими; откуда эти осколки возникали, никто объяснить не мог, но были они рифленые или гладкие, отличались толщиной и оттенком.
Делоре просто хотелось, чтобы ей стало лучше. Она знала, что нужно сделать для этого, то же, что и обычно. Она подняла осколок (тонкий, острый, в самый раз) и начала резать себя.
Стекло проникало в кожу не с такой легкостью, как лезвие хорошо заточенного ножа. Порезы получались неровные, с рваными краями. Делоре впала в неистовство. Боли от повреждений она не чувствовала, потому что другая боль была во много раз сильнеес каждым ее движением внутри Делоре едва ли не слепла и наносила себе новый порез.
Эй, стрёмная, ты где? кто-то перегнулся через бортик и завопил в голос, увидев ее.
Делоре была залита кровью. Минуту спустя над ней склонилась запыхавшаяся учительница. Делоре смотрела в испуганное лицо, испещренное бледными точками веснушек, и не понимала, о чем ее спрашивают, монотонно повторяя:
Больно папа больно
Ее увезли в больницу, наложили швы. В больнице она оставалась несколько недельраны, нанесенные грязным стеклом, инфицировались. Насколько она приблизилась к смерти, ее не интересовало ни тогда, ни сейчас. Жар игла мокрая подушка под щекой во рту лекарственная горечь и чей-то голос и забытье, словно мутная вода в заросшем тиной баке и снова игла, острый кончик которой пытается найти ее тонкую, едва голубеющую под кожей, вену
В тот раз Делоре не смогла искупить свою вину страданием и кровью. Боль не исчезла (позже она медленно отступила сама по себе). Потеряв веру в свое опасное, но, как оказалось, ненадежное средство, Делоре прекратила им пользоваться. Но история самоистязаний навсегда запечатлелась на ее теле. Первое время шрамы ужасали Ноэлакаждую ночь он находил все больше их во все более укромных местах. Он успокаивал себя тем, что не допустит новых. Когда-то он искренне верил в свои силыили же только утверждал, что верит. Впрочем, большую часть того времени, что они провели вместе, ему действительно удавалось удерживать Делоре в относительно адекватном состоянии. Но как только он ушел, ее в лоскуты раскромсало.
***
Делоре вернулась в настоящее, в котором Милли, просунув голову в проем приоткрытой двери, смотрела на нее большущими глазами.
Милли
Но дочь уже скрылась. Делоре не решилась пойти за ней. К тому же у нее текла кровь. Присев на край ванны, она обработала порезы йодом, забинтовала руку. Боль совсем не ощущалась. Наверное, вонзи она ноготь в красную мякоть разверстой плотии то ничего не почувствует.
Шагнув в коридор, Делоре вслушалась в заполнившую дом тишину и предположила, что Милли уснула. Заглянула к нейдействительно спит, свернувшись клубочком на кроватке. Детское сознание всегда ищет способы сберечь себялучше выключиться на время, если грозит перенапряжение. Милли лежала поверх одеяла, и Делоре, не став тревожить сон дочери, укрыла ее пледом из гостиной. Сдвинула шторы на окнах, погружая комнату в сумрак. Потом тихо обулась, надела пальто и вышла из дома, заперев за собой дверь.
На улице было промозгло, влажно. Воздух сизый, как дым. Делоре спрятала руки в карманы, осознав, что оставила перчатки на полочке в прихожей. Но возвращаться за ними не стала, тем более что на левую руку, обмотанную бинтом, перчатку едва ли удастся натянуть. Бинты Летом, когда все ходят в легких маечках, Делоре мучается в одежде с длинными рукавами. Открывать свое тело она стесняется из-за шрамов. Видимо, отец был прав, не позволяя ей истязать себя. То есть он точно был прав, просто добивался правильных вещей неверными методами.
«Доживу ли я до лета? вдруг подумалось Делоре. Или нет?»
Как хорошо, что улица безлюдна, Делоре может брести со сколь угодно потерянным и несчастным видом. Эта грусть почти приятна, когда перестаешь стискивать ее и позволяешь ей расплыться в груди. Слишком устала держать
Шедший навстречу мальчик в красной куртке сошел с тротуара, чтобы обойти Делоре по большой дуге. Такие мелочи Делоре уже научилась принимать как должное. Глупо цепляться за веру в собственную нормальность, когда очевидно, что это не так. Всю ее жизнь она как черная овца в белом стаде. Делоре вспомнились кричащие мальчишки на игровой площадке перед школойосколок памяти из тех, что все пытаешься втоптать обратно в ту тьму, из которой они время от времени поднимаются. Покинув невзрачное здание школы в день выпуска, Делоре с тех пор к нему не приближалась. Избегала даже мимо проходить, зная, что проснутся гнев и обида, которые насовсем не уснут никогда.
Дома остались позади. На щеку упала одинокая капля дождя, крупная, как слеза. Впередиморе. «Когда в последний раз я видела море?» спросила себя Делоре.