Блаженны нищие духом
Ну, вот, ты и есть нищий духом, то есть блаженный, Игорь похлопал меня по плечу. Люби историю. А если надумаешь делом занятьсязвони на домашний. Знаешь?
Записывал.
Игорь подошёл к машине, открыл дверцу, вальяжно разместился, бережно захлопнул. Махнул рукой и роскошно, с прогазовкой, рванул через двойную сплошную.
«Красиво жить не запретишь» шепнул Гном. Вот они, новые хозяева жизни: уверенные, наглые. Представляю, чтобы он сказал, узнай о моих пионерских проделках в Городке. Может и прав насчёт блаженного. А если, в самом деле, уйти к Игорьку? С новым местом в школе туманно, тем более Майя одобрит, зауважает.
Не хочу. Вернеене смогу.
Зачёт я сдал, затем экзамены. На отлично. У меня с Клио взаимная любовьвсякие отношения доставляют удовольствие. Если бы за то удовольствие ещё деньги платили.
На факультете преподаватели озабочены переменами: историяпредмет идеологический, её победители пишут. А к тому идёт, что победят жёлто-голубые. И превратятся Мазепа с Петлюрой в героев, а там ещё Бандеру подмажут. С последнимчересчур, и в здравом уме не укладывается, но чем чёрт не шутит в патриотическом порыве. Опережая события, уже «Историю КПСС» отменили, вернее предмет остался, только называется «Политическая история». И «Научный коммунизм» стал «Политологией». Учебники советские теперь не годятся, особенно История Украины, где многое стало с ног на голову. По другим предметам тоже. Даже по Истории Древнего мира: если факты основных событий можно использовать, то любые трактовки и объяснения неверны.
Меня академическая возня не занимала. Тем, что происходило в мире после Возрождения, особо не интересовался. К тому же, моё заявление, вероятно, удовлетворили, и сейчас я безработный. Куда возвращаться после сессии?
Впрочем, главным сейчас было затянуть Майю на дядькину квартиру. Лишь бы он согласился.
Мой дядькамамин брат Борис Антоновичжил сам, в большой трёхкомнатной квартире возле университета, где преподавал. Последние лет десять был деканом экономического факультета.
Сколько помню, дядьку считали гордостью семьи. Не единожды, во время наставлений отца на путь истинный, мама приводила ему в пример Бориса, который (дальше шли вариации достижений). Отец философски замечал, что каждому своё, потому как есть люди-творцы, а есть воспроизводители: он-детворецматериализует доселе несуществующее, а Борис воспроизводит давно открытое.
В итоге, относительно ценным творением отца получился лишь я, а Борис Антонович воспроизведением заработал учёную степень доктора экономических наук, должность декана факультета в университете, трёхкомнатную квартиру в центре Киева и чёрный автомобиль «Волга». Последнее достижение явно превышало все остальные, поскольку чёрная «Волга» в СССРне автомобиль, а статус, доступный далеко не всем докторам наук и деканам.
С первой женой, тётей Любой, дядька прожил лет пятнадцать. Детей у них не было, потому большая толика родительских чувств перепадала мне. Каждый их нечастый приезд к нам на чёрной «Волге» превращался в праздник, наполненный невиданными в Городке сладостями: конфетами «Птичье молоко» и тортом «Киевским». А ещё завидными подарками: российской синей школьной формой с погончиками на плечах, алюминиевыми пуговицами и шевроном на рукаве (наши в коричневой украинской ходили), металлическим конструктором, катером с моторчиком, вертолётом на пластмассовой ручке с леской.
Однако самым дорогим подарком стала гэдээровская сборная модель железной дороги, которую дядька подарил мне на восьмилетие. Это оказался большой макет с хорошей деталировкой. Более увлекательной игрушки у меня не было. Мальчишки нашего класса, даже девочки, набивались в гости, чтобы полюбоваться на чудо, магистраль которого прокладывалась через две комнаты и коридор. На правах счастливого владельца, я почивал на вершине детской славы, разрешая или запрещая поиграть, тем самым, ввергая юные души в состояния счастья или горя.
Юра, как лучший друг, разумеется, был вне конкуренции, имел постоянный допуск. Через некоторое время коварный Арлекин перебрал на себя роль распорядителя и отвел мне место английской королевы. Он по-хозяйски расписал время игр, изымая за разрешение мальчишескую валюту: марки, значки, фантики от жвачек, а то и сами жвачки. Однако делился.
Железнодорожная горячка длилась года три, постепенно угасая. С возрастом у ребят появлялись иные увлечения. Да и сама дорога ветшала, фрагменты рельс терялись, вагончики с обломанными колёсами не ездили. Впоследствии остатки детского счастья упокоились в большой коробке на антресолях, но воспоминания о той поре навсегда связаны с моим замечательным дядей.
Потом, когда я был в классе седьмом, дядька приезжал сам: обшарпанный, помолодевший. Из подслушанных разговоров родителей узнал, что он («Кобель!» причитала мама), разошёлся с тётей Любой и завёл молодую аспирантку. Новую тетю я никогда не видел. В Городок она не приезжала, а когда мы к дядьке наведывалисьотлучалась по делам или в командировку. Родители понимали: Аспирантка, как её называли между собой, не хочет с нами встречаться, но делали вид, что верят в её неожиданные отлучки.
Уже когда возвратился со строчной службы, от матери узнал, что Аспиранткана то время кандидат наук и старший преподаватель в университетебросила дядю, с кооператором-разлучником укатила в Израиль. «Поделом вору мука!» говорила мама, но дядю продолжала любить и ставила в пример по любому поводу.
Последние годы дядя жил сам, козакувавкак пояснял мне с загадочной улыбкой. Это предполагало периодическую связь с прекрасным полом, но без клинических последствий в виде брака.
Для моего обитания во время приездов в Киев, дядька выделял большущую комнатузалус отдельным входом и книжными полками, которая после бегства Аспирантки пустовала. Таким образом, обстоятельства способствовали завлечению в эти апартаменты Снежной королевы.
В такой уверенности я возвращался со свидания в день приезда, однако дядьку дома не застал. Не было его и на следующий. Только в воскресенье, когда пришел с вечернего киносеанса, обнаружил дядьку на кухне.
Встретились тепло, по-родственному. Дядька пах свежим борщом и был сама любезность. Лишь когда сели ужинать, посмурнел.
Как школа? Работаешь?
Вы о чём? я поднял невинные глаза. О сути вопроса догадался сразу.
Сегодня мать звонила. Спрашивала, благополучно ли ты добрался, продолжил дядька. Рассказала, что за недозволенный пионерский митинг тебя со школы выгнали.
Не выгнали! Я сам заявление написал.
Молчи и слушай! дядька нахмурился. К матери вчера учительница приходила из твоей БЫВШЕЙ школы.
Химичка
Хоть физичка! Приходила и рассказала, что отдала заявление директору. А тот заявление порвал, пригрозил уволить тебя через районо, по статье, за нарушение дисциплины и срыв учебного процесса! Ты понимаешь?!
Я молчал.
Уволят! И правильно сделают! дядька бухнул кулаком по столу! Столешница качнулась, борщ из тарелок пролился на скатерть.
Хмуро оценив последствия, поднялся, взял полотенце.
Ты понимаешь, с чем связываешься? С политикой! сказал, вымачивая пролитое. А там такое болото, что засосет и переварит любого. Ты видел этих, с чёрно-красными флагами?
Я понуро кивнул.
Это националистыстрашные люди! Они Гитлеру служили. Завтра станут властью, не дай Бог, конечно, и начнут бывших комсомольцев резать! И вспомнят, кто с пионерскими флагами по улицам ходил, Ленину салют отдавал. Ты о матери подумал?
Что ответить? Я молчал, потупившись в тарелку.
Дядька сполоснул полотенце, сел за стол, недовольно отвернул голову к окну.
Всё так серьёзно? спросил я, чтобы нарушить щемящее молчание.
Серьёзнее некуда. Старого мира не будет! ответил дядька, приоткрывая форточку. Закурил. Когда Горбачёв начал реформы: по дури ли, по указкеникто не знает, я уже тогда догадывался, к чему приведёт. И не один я. Но наше поколение не приучено спорить с линией Партии. А кто пыталсяили в психушку, или в сырую землю, в лучшем случаевыгонят из страны. Не хотелось.
Пока дядька говорил, сигарета погасла. Впустую затянул пару раз, порывисто разломал в пепельнице.
Гадость! И бросить не могу, дядька стряхнул с пальцев крошки табака. Мало того, что втридорога покупать приходиться, так ещё гаснут. А те, которые не гаснут, у кооператоров, не вытяну на свою зарплату. Доктор наук не может купить достойных сигарет! А ты спрашиваешь: так ли серьёзно.
Я вспомнил Игорька с «Marlboro» и пачкой долларовтому хватает. Может прав он насчёт смысла жизни в нынешней Украине.
Ты не куришь? спросил дядька.
Не курю.
Правильно, главноеэкономно. Ещё б ерундой не занимался. Не предполагал, какой из тебя своевольный дурак вырастет. Историю любил
И сейчас люблю.
Уволят тебя со школы. По статье. А потом из института выгонят! Будешь любить историю в свободное от основной работы время.
Дядька опять вытряхнул сигарету из пачки, подкурил. Я сидел, как нашкодивший, изучал скатерть в узорах пролитого борща.
Ладно. Чего тебя воспитыватьсам должен понимать, не мальчик.
Дядька замахал рукой, разогнал едкий дым. Предположив, что разговор закончен, я поднялся, стал собирать посуду, складывать в мойку.
Не мельтеши! осадил дядька. Заврайоно в Городкемой товарищ. На педагогической работе тебя оставят. Но из прежней школы придётся уйти.
По любому
После сессии зайдёшь в районо, получишь направление. Но! дядька погрозил пальцем, не дай Бог своеволие проявишь, особенно, с политикой связанноепеняй на себя! Словом не заступлюсь!
Так и не сказал я в тот вечер о Майе. Две следующие недели подыскивал возможность, однако не складывалось: то дядька был занят, то я поздно приходил с пар на второй смене, то не решался попросить.
За время сессии я с Майей встречался несколько раз, в парке свиданьичал, но без толкупохолодало. Наши разговоры сводились к необходимости выбираться из Городка в Киев, поискам для меня мужской работы и будущему визиту на дядькину квартиру.
Майина настырность огорчала. Я пытался истолковывать её желанием уединиться подальше от посторонних глаз, однако разумный Гном подсказывал: настойчивость вызвана знакомством с дядей в качестве моей девушки. Сердечный Пьеро с ним не спорилне любил он Майю. Зато Демон похотливо ворочался, навевал стыдные картинки, которые мешали уснуть.
Под конец сессии, когда я уже порядком измучился и перехотел всего, что связано с Майей, выпал подходящий случай. Возвратился из института раньше. Дядя ещё не спал, был слегка подшофе и в прекрасном настроении. Для очистки совести поинтересовалсяоткажет, так откажет.
Не отказал. Напротив, благословил верное начинание. И добавил, что давно пора переключить буйную удаль с политических проделок на общение с женским полом. Лишь попросил прибраться перед визитом гостьи, а то ми вдвоём совсем захолостякувались.
Глава шестая
21 ноября 1991, Киев
На последний зачёт к историческому факультету добирался на перекладных: сначала простуженным трамваем, затемтаким же троллейбусом, затем пешком. «Прямой маршрут отменили!» сообщали объявления на облупленных навесах у остановок.
Кончался ноябрь. Утренний снег таял, расквашивал кучки неубранного мусора. Те растекались паучьими лужами, превращали тротуар в болото, норовили пробраться между швов пятилетних, ещё доармейских ботинок, лизнуть холодным язычком задубелые пальцы.
Вспомнил Юрку, его похвальбы: как мы здорово заживём в независимой стране. Увертюра к новой жизни оптимизма не внушала. Как и Майин будущий визит. В наши близкие отношения я уже не верил. Сентябрьское потепление минуло вместе с бабьим летом, а киевские встречи лишь убеждали, что зря тогда Юрка на дискотеке лицедействовал.
Продрогший и унылый приплёлся на зачёт. За активное участие в семинарах мне без опроса поставилиодно утешение. После пар и напутствий курсового, собрался к Майе ехать, сказать о дядькином приглашении. Она так ждала, пусть порадуется.
Одногрупники, как повелось, кучковались отметить окончание сессии. Я в гулянках не участвовалне разделял восторга от бессмысленного пития. Да и многие из студентов-заочников старше меня, люди степенные, семейные. Какой резон, думал, упиться, а потом слушать их стенания о загубленной жизни.
Зашёл в библиотеку, получил учебники. Уже к выходу направился, когда подхватила меня под руку Мирослава Ивановна, наша Миросязадорная дамочка лет под сорок, учительница сельской школы из западного пограничья. Была она в группе заводилой, вечно подбивала на авантюры вроде вечеринок, прогулок по киевским магазинам или походов в кино вместо скучной педагогики. «У меня только и жизничто сессии раз в полгода» простодушно сознавалась Мирося.
Остальные педагоги, кому за тридцать, тоже особым рвением к учебе не отличались. Прибыв на сессию, подальше от своих школ и семьи, они бурно вспоминали молодость, каждодневно заседали по кооперативных кафешках или в общежитии.
Пішли з нами, Ельдарчику! проворковала Мирося. Подвела к небольшой группе сообщников.
Компания подобралась под стать Миросе: две учительницыВера и Лена, примерно её лет, соседки по комнате; Максим Петровичстепенный мужчина за сорок с начальственным животиком, завуч (его так и называли между собойЗавуч), которому зачем-то понадобилось историческое образование, да Сашка-Молотоктрудовик из-под Киева, лет тридцати.
Принимайте пополнение, представила меня Мирося. Отличник и гордость группыЭльдар! Вместо Сергея Аркадьевича.
Знаем мы этого заучку! заметила Елена Павловна.
Пусть молодая кровь вольётся в наши вены, одобрительно улыбнулась Вера Ильинична. А где Серега?
Уехалсемейные дела, сообщил Завуч, обернулся ко мне. Молодёжи не нужно отрываться от коллектива.
Максим Петрович с напускной строгостью посмотрел на меня, затем улыбнулся, хлопнул по плечу:
Пошли, Эльдар, выпьем за окончание сессии.
Я уже, было, хотел сослаться на неотложные дела. Но как представил, что нужно к Майе переться, наставления слушать. Да на трезвую голову! А тут есть уважительная причина не ехатьсессия сдана. Посижу со старичками, озабочусь их проблемами, может свои не такими страшными покажутся.
Мы направились в полуподвальное кафе, половину столиков которого обсели заочники из параллельных групп. Заказали бутылку водки и легкую закускудорого нынче шиковать на учительские деньги. Но это лишь прелюдия, заключил Сашка-Моток, крадучись достал из портфеля ещё две поллитровки.
Сначала выпили за отсутствие хвостов, послеза советских педагогов, затемза вільну Україну, затемза прекрасных дам!
Теплой волной накатила благодать. Жизнь удалась! Я любил этих чудных людей, моих коллег. Я гордился высоким званием учителя и причастности к богоизбранной касте! Я уже хотел Независимости, после которой, наконец-то, мы заживём как люди: пойдут своими маршрутами отмененные троллейбусы, уберут мусор из тротуаров, а я смогу купить на учительскую зарплату НОВЫЕ ЗИМНИЕ ботинки, которые не протекают.
После пятой рюмки компания разбилась на пары. Шептались Зауч с Леной. Сашка с Верой на брудершафт пробовали выпить. А я с Мирославой Ивановной за жизнь рассуждал: о некомплектности сельских школ, мизерной зарплате, возможном распаде СССР, которого желали западенцы.
Мирося заглядывала в глаза, норовила прижаться ко мне да погладить колено в порыве возмущения тяжкой учительской долей. Демон довольно посапывалему было хорошо.
Мне тоже по сердцу было наше единство и не хотелось уходить, а подвыпившая учительница с растрепанной причёской, морщинками возле глаз, в заношенном платье, вбирала в себя вселенское женское начало, превращалась в единственный объект вожделения.
Когда выпили и съели заказанное, а Сашка-Молоток предложил перенести застолье из кафешки в общежитие, я особо не упирался. Вернеене упирался совсем, поскольку пьяненько подумывал, как бы развить душевную дружбу с Мирославой Ивановной до логического, в таких случаях, продолжения.
«А Майя?..» проворчал недовольный Гном.
«Сама виновата!» ответил Демон.
Майя сейчас была далека, как и проблемы городецких пионеров
Вот только Змея щемила, беспокоилаподсказывала, что завтра буду жалеть о своём поступке.