Петров попытался ухватиться за них, проникнуть глубже, и в этот момент понял, что смех, который вел его все это время, вдруг затих. Вместо него, издали раздался скрип веревки. Как будто что-то тяжелое висело на ней, раскачиваясь из стороны в сторону.
Петров всмотрелся в лесные сумерки и в десятке метров впереди увидел просвет между деревьями. Стараясь вести себя как можно тише, он подобрался к зарослям сирени, за которыми раскинулась поляна, и выглянул наружу.
Слева на дереве висели трое мужчина, женщина и ребенок. Их глаза на почерневших лицах молочными бельмами смотрели прямо перед собой. Веревки впились глубоко в распухшие шеи. Под деревом стоял мальчишка лет двенадцати и деловито снимал с мужчины ботинок. Женщина и ребенок были уже босыми.
Покончив со своим занятием, мальчишка сложил ботинки в рюкзак и, насвистывая, пошел вдаль по тропинке.
Петров был настолько поражен, что не сразу заметил еще один элемент этой картины. Рядом на траве у мольберта сидела молодая женщина в окружении тюбиков с красками. Ее губы были красны, а волосы медовым золотом рассыпались по плечам. Без сомнения, это ее Петров видел на берегу реки, стоило ему закрыть глаза. Только сейчас никакой реки не было.
Женщина безразлично скользнула взглядом по Петрову и снова углубилась в рисование. Не зная, что еще делать, он вышел из своего укрытия и спросил первое, что пришло в голову:
Марта?
Марта, ответила художница и улыбнулась.
Кажется, я видел тебя во сне.
Петров подумал, что вряд ли ему в жизни доводилось говорить женщине что-то более глупое, но Марта только кивнула:
Ясно.
Петров подошел к ней поближе, стараясь, однако, оставаться на безопасном расстоянии, и взглянул на холст. На картине были изображены повешенные. Ворон сидел на голове у мужчины и выклевывал что-то из его лица. Сочные цвета, уверенные густые мазки. Во всей картине было нечто одновременно завораживающее и отталкивающее.
Когда я начала, сказала Марта, на них еще была обувь. И одежда тогда не так обтрепалась. Я обычно стараюсь писать побыстрее, чтобы успеть до прихода хранителей. И чтобы тела еще не совсем испортились. А то потом приходится рисовать по памяти. Видишь, на картине у женщины голубые глаза? Сейчас они уже помутнели.
Петров осторожно поинтересовался:
А это ты их? Ну
О, конечно нет!
Она удивленно взглянула на Петрова, будто не могла понять, как ему вообще пришло в голову спрашивать подобные вещи.
Я только фиксирую, если мне удается найти что-нибудь интересное. Так о них остается хоть какая-то память.
Где-то вдали послышался хруст ломающихся веток. Этот звук стал стремительно нарастать и приближаться. Марта бросила критический взгляд на холст, сделала последний красный мазок и сказала:
Не поможешь мне собрать краски? Кажется, идут хранители. Нам не стоит здесь находиться, когда они начнут работу. Это невежливо.
Петров начал спешно собирать разбросанные в траве тюбики. Он как раз подбирал последний, когда из-за деревьев вышли люди в серой форме. Их было шестеро, они действовали молча и слаженно. Двое поддерживали тела, пока третий срезал веревки. Четвертый разворачивал на земле черные мешки, еще двое стояли в стороне, видимо, ожидая, когда начнутся их роли в этом отработанном представлении. Никто из них не обращал внимания на зрителей.
Петров готов был сорваться с места и бежать, пока люди в сером не принялись за него самого, но Марта оставалась такой спокойной, что паниковать рядом с ней казалось просто стыдно. Она поднялась с травы и сказала, поправляя полы своего белого халата:
Если хочешь, идем ко мне выпьем чаю.
С радостью, машинально ответил Петров и затрусил вслед за ней по тропинке.
Ему было поручено нести холст, и он старался не смотреть на картину. Вообще забыть, что на ней изображено.
Когда они дошли до реки, было уже почти темно. И серый дом на берегу выделялся только благодаря маяку красной двери. Марта провернула ключ в замке:
Входи.
А ты не боишься пускать к себе незнакомца?
Нет, улыбнулась она, Я же тебе снилась.
А я тебе снился? с надеждой спросил Петров.
Но Марта только пожала плечами:
Может, да. А, может, и нет. Тут все путается.
Затем она включила свет в прихожей и добавила:
Проходи. Картину можешь поставить у стены в гостиной. Я пока займусь чаем.
Петров прошел по небольшому коридору и оказался в просторной комнате, которая занимала почти весь этаж. Дверь слева вела в спальню, а справа находилась кухня, отделенная от жилого пространства барной стойкой.
Все стены в гостиной были увешаны картинами большими и маленькими, написанными маслом и акварелью. Кое-где прикрепленные канцелярскими кнопками висели карандашные наброски на клочках бумаги. Все эти картины объединяло одно: на них были изображены люди повешенные, зарезанные, раздробленные, вопящие о помощи и бесцельно глядящие в пустоту, поодиночке и целыми группами, едва умершие и с неделю пролежавшие на солнце.
Это все с натуры? глухо спросил Петров и сам не узнал свой голос.
Да.
Марта повесила на крючок свой белый халат и повернулась к Петрову.
Ты не сказал, как тебя зовут.
Петров, сказал Петров.
Хорошо. Так вот, Петров, есть черный чай, есть с ромашкой. Или, может, вина?
Вино подойдет. Я бы сейчас выпил.
Марта достала бокалы и жестом волшебника выудила из-под барной стойки бутылку красного вина.
Я совру, если скажу, что берегла ее для особенного случая. Вообще-то, я иногда пью. Так что алкоголь у меня есть всегда. Помогает расслабиться.
Петров откупорил бутылку и разлил вино по бокалам. Первый глоток показался ему божественным. Будто груз, который он нес так долго, что вес почти перестал ощущаться, наконец, был сброшен, и он мог впервые за вечность расправить плечи.
Он осушил бокал и почти сразу налил себе еще. Сделал большой глоток и посмотрел на Марту:
Мы правда в аду?
Правда.
Несмотря на всю очевидность ответа, Петров оказался к нему не готов. Он уставился на свой бокал и выдохнул:
Я не помню, как умер.
Может быть, ты и не умирал, сказала Марта и подлила им обоим еще вина.
Как же я тогда оказался здесь?
Думаю, как и все. Шел-шел, и пришел.
А если я захочу уйти?
Марта пожала плечами:
Ворота всегда открыты. Просто там, за стеной, ничего нет. Поэтому никто не уходит.
А здесь? Что есть здесь?
А здесь есть все, что захочешь. Вот, хотя бы это, Марта провела рукой, указывая на вино, на стены с картинами, на себя.
Щеки ее раскраснелись, зеленые глаза блестели хитро и вызывающе. И голос Казалось, если она засмеется, ад разлетится на осколки, исчезнет в белой вспышке. Но Марта не смеялась только улыбалась тихо и серьезно.
У Петрова в голове зашумел красный прилив. События прошедшего дня вспыхивали калейдоскопом, и одно за другим исчезали во мраке; здесь было вино, и эта женщина, которая откидывает назад свои медовые волосы, и пахнет клубникой, и
Он закрыл глаза и вдруг отчетливо увидел себя на берегу реки.
Марта сидела рядом, свесив ноги в воду. Она посмотрела на Петрова с прищуром:
Нас сегодня водили в морг на вскрытие. Все было так, как ты и рассказывал. Холодные железные ящики, а в них куклы рядами. Безмозглые мясные куклы. Не хватало только игрушечного сервиза, чтобы усадить всех пить чай.
Она все еще заканчивала фразу, когда сквозь реку и берег проступила подвальная комната, тускло освещенная мигающими лампами. И Марта сама вдруг превратилась в лежащую на полу куклу со стеклянными глазами и красным клубничным ртом. Петров срезал ножницами верхнюю пуговицу на ее блузке, и горло перехватило от восхищения.
Видение замерло, как поставленная на паузу кинопленка. Затем подернулось рябью, поплыло, растворилось. Петров снова оказался в гостиной с бокалом вина в руках, и только где-то на кромке сознания все еще продолжал звучать голос Марты «безмозглые мясные куклы».
Чтобы сбросить наваждение, он встал, прошелся вдоль стены. На одной из картин был изображен знакомый сюжет двое одноруких рубили руку третьему; еще несколько искалеченных мужчин сидели рядом на земле. Их рты были открыты словно в песне или молитве.
Кто это? Петров ткнул пальцем в картину.
Марта подошла к Петрову, встала рядом с ним, и он почувствовал ее теплое дыхание на своей шее.
Это калеки. Они верят, что если будут приносить в жертву части своего тела, то смогут избежать расплаты. Они как будто уже расплачиваются, добровольно. Только это, конечно же, глупости.
Почему глупости?
Потому что расплаты нельзя избежать. Каждый обязательно получит свое.
Последние слова Марта прошептала Петрову на ухо и поцеловала его в шею. Петров все понял правильно, взял Марту за руку и повел ее в спальню.
Здесь тоже были картины. Они висели на стенах, лежали на полу и на кровати. Петров смахнул с покрывала несколько исчерканных листков и порадовался тому, что свет был выключен. Меньше всего ему сейчас хотелось смотреть на всю эту живописную эстетику умирания.
Марта взяла Петрова за руки и положила его ладони себе на грудь. Затем опрокинула его на кровать и взобралась сверху.
Ты просто закрой глаза, сказала она.
Петров повиновался и откинулся на подушки. В темноте под веками заплясали разноцветные круги.
Когда он проснулся, было уже светло. Из-за стены доносился звон посуды и свист кипящего чайника. Петров сел на кровати и осмотрелся. Со всех картин в спальне на него внимательными зелеными глазами смотрел чернобородый мужчина с татуировкой в виде птицы на правой скуле. На одном из полотен он сидел за столом, положив руку на стопку книг, на другом стоял под деревом в задумчивости, на третьем позировал нагишом на кровати той самой, где сейчас сидел Петров; даже постельное белье было того же стального цвета.
Петров обернулся, чтобы рассмотреть картины, висящие у изголовья. Там был все тот же мужчина, но выглядел он иначе: впалые щеки, торчащие ребра, расфокусированный взгляд. В нем не осталось и следа той монументальной важности, с которой он позировал для предыдущих полотен.
На одном из карандашных набросков он сидел в углу, обхватив руками колени худой, голый, затравленный. На другом были только глаза и перекошенный рот. Венчал композицию огромный холст под потолком: мужчина лежит на кровати, руки по швам, глаза закрыты, на груди оставленный кем-то букет ромашек таких пронзительно белых на землисто-серой коже, рядом на тумбочке горит свеча.
Петров скосил глаза на заваленную бумагами тумбочку свеча все еще была здесь.
Из-за спины послышался насмешливый шепот:
Добро пожаловать в ад.
Взгляд Петрова заметался между картинами в поисках источника звука. Он боялся надолго упустить из виду какое-нибудь из полотен: казалось, теперь все эти портреты смотрели прямо на него. Комната будто выдавливала Петрова, влажные простыни обвились вокруг бедер, потянулись вверх с шелковым шорохом.
Петров вскочил с кровати, тяжело дыша и нервно отряхиваясь, и, как был нагишом, выскочил в гостиную.
Марта застыла у стола с графином сока в руках:
Что случилось?
Кто этот мужчина на картинах? С татуировкой на лице.
А, вот в чем дело, Марта поставила графин на стол, Садись. Я расскажу за завтраком.
Петров сел и придвинул к себе тарелку, на которой лежала горка свежих бельгийских вафель и шарик ванильного мороженого. Он не ел со вчерашнего дня, но сейчас вряд ли смог бы проглотить хотя бы кусок. Марта разлила чай по чашкам и села напротив.
Тот человек, которого ты видел на картинах Его звали Давид. Он был здесь до тебя. Мы какое-то время жили вместе.
Кажется, он говорил со мной.
Это вряд ли. Он уже давно ни с кем не говорит.
Петров немного помолчал, ковыряя вилкой вафлю. Затем спросил:
Что с ним случилось?
Он закончил свою историю. Расплатился. Последние несколько недель я была рядом и рисовала его. Потом просто гладила по руке, чтобы ему не было страшно. А потом поняла, что ему уже не страшно. После этого пришли хранители.
Он был хорошим человеком?
Как и все, пожала плечами Марта.
А меня ты тоже нарисуешь?
Если твоя история будет достаточно интересной.
А если я не захочу вообще никаких историй? Если не захочу расплаты?
Захочешь. Когда ад размалывает тебя в мелкое крошево, этого все начинают хотеть.
И ты тоже?
В ответ Марта только усмехнулась.
Петров подобрал с тарелки вафлю и, согнув ее пополам, отправил в рот. Он, как мог, заполнял неловкую паузу движением челюстей, но, наконец, пришло время говорить необходимые вещи:
Я только возьму свою одежду, сказал он, вставая из-за стола, Спасибо, что приняла меня.
Ты можешь остаться. Уйдешь, когда будешь готов.
Петров кивнул. Если бы Марта прогнала его, он бы ушел без вопросов. Если бы попросила остаться, он бы остался. Но она не сделала ни того, ни другого. И от этого у Петрова было такое чувство, будто ему не на что опереться. Будто он идет по канату под куполом цирка, а к его шее привязан многотонный груз свободы выбора.
Пока он думал об этом, в дверь постучали. Петров поискал глазами, чем бы прикрыться, но Марта махнула рукой и пошла открывать.
У дома стояла грузная пожилая женщина, одетая в домашние штаны и растянутую футболку. Едва открылась дверь, она шагнула на порог и заполнила собой весь дверной проем. Казалось, она была сделана из камня памятник первобытной богине с обширной грудью и навечно застывшим на лице выражением обиды и отвращения.
Петров! женщина всплеснула руками, Ну что ты стоишь столбом? Дай, я тебя обниму!
Она выпучила глаза и раскинула руки для объятий. Петров весь сжался: женщина в дверях выглядела неотвратимо, от нее не было противоядия. Как завороженный, он сделал шаг вперед и замер, прикрывая руками наготу.
Женщина выждала еще секунду и уперла руки в бока:
Ты посмотри, стеснительный какой. Было бы чего стесняться! Или ты мне не рад?
Вы кто? Я вас не знаю, сказал-почти-прошептал Петров.
Хотя, конечно, он уже знал. Не по внешнему сходству и даже не по этим стальным ноткам в голосе, но по жгучему чувству неизбывного страха и стыда, которые так привычно скрутили нутро, он понял, кто стоит перед ним.
Родную мать не узнает! вскрикнула женщина с таким неподдельным ужасом, как будто и правда происходило что-то ужасное.
Марта сказала:
Мы как раз пили чай. Присоединитесь к нам?
Женщина смерила Марту глазами, хмыкнула, и, не разуваясь, как дирижабль, поплыла к столу. Тяжело опустилась на стул, поддела вилкой недоеденную Петровым вафлю и отправила в рот. Петров попятился в комнату, где на полу у кровати лежала его одежда. Женщина махнула рукой и сказала, обращаясь к Марте:
Пусть идет, неблагодарный. С детьми всегда так. Рожаешь, отдаешь им всю жизнь, и хоть бы спасибо сказали. А как я его выхаживала! Вечно у него то сопли, то диатез неделю в школе, две недели дома
Марта ничего не отвечала, но ее участия в диалоге и не требовалось. Женщина, сидящая напротив, погрузилась в собственную реальность и разговаривала с одной ей ведомыми призраками:
Пока был маленький, такой был послушный ребенок, ласковый. Прибегал ночью, плакал, и я его ложила рядышком. Так и спал со мной лет до двенадцати. А как пошел в восьмой класс подменили! Стал закрываться, грубить. А раз застала целовался с какой-то прошмандовкой. Уж я его тогда как следует накормила клубникой! Заставила, а как же. У него с детства аллергия. Сразу стал чесаться, и пятна по телу страшно смотреть. Но я же как лучше Чтобы эти шмары к нему больше не ходили. Он бы мне потом спасибо сказал.
И как? Сказал? спросила Марта.
Женщина вздрогнула, как будто только сейчас обнаружила, что находится в комнате не одна:
Что?
Сказал спасибо?
Женщина поджала губы:
Нет. Говорю же, неблагодарный. Ты тоже на многое не рассчитывай. Думаешь, ты у него первая? Особенная? Ха! Уж я вас, шалашовок, перевидала
Из спальни вышел Петров, одетый во вчерашние штаны и футболку с пятнами грязи. Мать окинула его взглядом и осталась недовольна:
Вечно с тобой все не слава богу Измазался весь, как поросенок, она вздохнула и, опершись о стол, встала, Ну все, идем домой.