Неужели он выпил вместо водки мышьяку?
Нет! Вы рассуждаете как европеец. Ну, напрягите свою фантазию. Вспомните название этого городка.
Неужели от грибов?
Совершенно верно! Как Мадлен это сделала, осталось загадкой. В её доме не обнаружили ничего подозрительного. Впрочем, здесь, скорее всего, постарались здешние знахари. Уж они-то знали толк в местных грибах. Очевидцы рассказывают, что покойный супруг Мадлен перед смертью испытывал невероятные галлюцинации, пытался порхать как бабочка и даже исполнил на французском языке басню Лафонтена. Это при том, что французского они отродясь не знали-с.
Здорово! не удержался от восторга Кордак.
Суд присяжных её оправдал, не обнаружив в смерти мужа Мадлен ничего предосудительного. Заметьте, не подозрительного, а предосудительного. Так говорилось в вердикте.
Просто замечательно! повторил Кордак и даже остановился. Но неужели этим всё и кончилось?
Господин Борке перевёл дух и снизил пафос своего повествования.
Нет, разумеется. За мужем последовал молодой любовник, поскольку появился любовник ещё моложе. Затем новый любовник вместе со служанкой, с которой он изменил Мадлен. Затем ещё один молодой человек. И, наконец
Господин Борке остановился и покачал головой:
И, наконец, сама Мадлен. Будучи четвёртый раз под следствием и безнадёжно страдая дурной болезнью, которая досталась ей от последнего любовника, она покончила с собой так же, как с остальными.
Да, согласился Кордак, почёсывая в затылке. В этом, несомненно, есть элемент драматургии. А в искусстве решать проблемы грибным ядом Мадлен могла бы соперничать с Клеопатрой.
И при этом, заметьте, никакой корысти.
Никакой? недоверчиво переспросил Кордак.
Никакой! подтвердил Борке. Позвольте утверждать это как участнику этих событий.
Постороннему человеку могло бы показаться несколько странным услышать рассказ участника событий времён Александра Третьего. Вполне возможно, посторонний человек счёл бы за благо поскорее удалиться, чтобы более не испытывать психику собеседника. Но графа Кордака последняя фраза его спутника ничуть не удивила. Более того, она вызвала у него полемический задор:
Вот вам, как очевидцу и хорошему знатоку этих мест, и карты в руки. Убедите меня на деле. После столь увлекательных ваших рассказов мне самому захотелось увидеть что-нибудь не менее захватывающее.
Именно для этого я вас сюда и пригласил. Уверяю вас, что ни время, ни цивилизация не в состоянии изменить психологию местного жителя. И травить вас здесь будут по-прежнему грибами.
Замечательно! совершенно искренне воскликнул Кордак. Я уже готов!
Беседуя, спутники преодолели просторы частного сектора и вошли во двор, образованный шестёркой невысоких двухэтажных строенийапартаментов. Так в Мухоморах именовались любые многоквартирные дома. Большая часть двора была занята разномастными строениями. Если бы не огромные висячие замки, развешенные повсюду, эти строения вполне могли бы сойти за свалку отходов пиломатериалов. Но на самом деле это были стратегические хранилища, где владельцы апартаментов держали неприкосновенные запасы картофеля и овощей. Кроме того, здесь можно было обнаружить бывшие в употреблении кирпичи, откатавшие не одну тысячу километров велосипеды, старые, описанные ещё родителями хозяев матрацы и многое другое, что, несомненно, пригодится следующим поколениям мухоморовчан. С недавней поры к этим запасам добавилось много полезных вещей из строящейся больницы.
Лишь запасов самогона на этих складах никто не держал. Кто-то считал эти хранилища не слишком надёжным местом для столь ценного продукта, а кто-то его просто не хранил. Не имел такой привычки.
Чуть в стороне в окружении акаций можно было различить странное металлическое сооружение, отдалённо напоминающее детскую беседку. Когда-то оно служило для «забивания козла», отчего металлическая поверхность стола прогнулась, как корыто, а всё сооружение основательно вросло в землю. Позже, когда Мухоморы были подвергнуты унизительному переименованию и большая часть мыслящего мужского населения ушла в запой, эта беседка служила местом их философского уединения. Здесь они искали смысл жизни, обсуждали насущные проблемы бытия и клеймили позором власть душегубов.
Вот и сейчас на одной из лавочек, прислонившись для устойчивости к стволу дерева, сидел человек и философски изучал смятую пачку из-под сигарет у своих ног. Это был Пётр Тихомирович Излоханков, младший из троих братьев Излоханковых, проживавших в близлежащем селе Кочки. По профессии Пётр Тихомирович был механизатором и работал в хозяйстве своего старшего брата с гордым названием «Агропуть», бывший «Путь Ильича». Но в последнее время Пётр Тихомирович вступил в идейные разногласия со своими братьями, которые считали, что в эту осеннюю пору место механизаторана полях. Со своей стороны, Пётр Тихомирович считал, что на свете важнее всего мужская дружба и солидарность. Проявляя мужскую солидарность, он третий день гулял на очередной свадьбе своего бывшего односельчанина и одноклассника, имя которого к этому моменту он, впрочем, уже не помнил. Доводы старшего брата о том, что его одноклассник женится чуть ли не каждый год, казались ему несостоятельными, а идейные разногласия разжигали в нём классовое чувство ненависти к старшему братуэксплуататору.
Не замеченные Излоханковым, граф Кордак и господин Борке поравнялись с беседкой.
Мне кажется, что мы уже проникли в самое сердце Мухоморов, заявил Кордак, осмотревшись.
Незнакомые голоса заставили Излоханкова оторваться от своих тягостных мыслей. Он поднял свой утомлённый взгляд на пришельцев.
Мне не терпится познакомиться со здешними формами жизни, не унимался Кордак. Давайте начнём прямо отсюда. Давайте начнём прямо с этого господина.
Несколько неудачный выбор, не поддержал его Борке.
Подойдя поближе и лучше рассмотрев свой выбор, Кордак счёл необходимым поправиться:
Да, согласился граф. Это не господин. Это всё же товарищ.
Злоупотребление алкоголем, низкий интеллект, больная печень. Следствие перечисленногонемотивированная агрессия, констатировал Борке. Такое вы найдёте в любой провинции.
Слово «провинция» болью отозвалось в сердце Излоханкова. Придерживая беседку, он тяжело поднялся.
А-а-а, издало его горло хриплый рычащий звук. Оккупанты припёрлися.
Тяжёлый, исполненный ненависти к любому оккупанту взгляд лёг на пришельцев, а не менее тяжёлая рукана пустую бутылку из-под пива. Этого оказалось недостаточно. В глазах оккупантов не читалось ни страха, ни желания бежать без оглядки. Излоханков поднял бутылку над головой, как дубину. Это тоже не помогло. Чтобы наказать непрошеных гостей, необходимо было идти в атаку. Для разгрома противника нужно было сделать три шага. Всего три. Тогда Излоханков сделал первый шаг.
Дойдёт ли? задался вопросом Кордак. Ставлю один к десяти, что не дойдёт.
Не отрываясь от беседки, Пётр Тихомирович сделал второй шаг.
Не принимаю, отозвался Борке. Бессмысленно даже спорить.
К моменту, когда господин Борке закончил фразу, Излоханков уже оторвался от беседки и сделал третий шаг. И этот шаг оказался для него роковым.
Противно заскрипело стекло. Нога, опустившись на пустую пивную бутылку, как на роликовых коньках, покатилась вперёд, и Пётр Тихомирович, широко раскинув руки, пронзил диким взглядом верхушки деревьев и, словно сражённый пулей врага, упал на спину. Глухо, как арбуз, ударилась об стол голова. Беседка загудела, застонала, будто испуская последний вздох, и затихла. В установившейся тишине прозвучал голос Борке:
Кровоизлияние в мозг. Я могу это определить по звуку черепа. Смерть почти мгновенная.
Пожалуй, согласился Кордак. Но, должен заметить, коллега, трюк не новый. То же самое вы демонстрировали в Лондоне, помнится, в одна тысяча семьсот седьмом году, возле одной из забегаловок. Вспоминайте.
Не новый, но действенный, подтвердил Борке, не утруждая себя воспоминаниями.
Жаль, что наш первый контакт закончился слишком быстро.
И всё же я уверен, что с этим товарищем мы ещё встретимся, выразил надежду Борке.
Полагаю, нам всё же следует вызвать врача. Просто из этических соображений.
Не возражаю. Тем более что путь наш всё равно лежит в больницу.
Спутники аккуратно переступили через тело Излоханкова и продолжили свой путь, словно ничего не произошло.
Всё намереваюсь спросить, да как-то не выпадает случай
Господин Борке завернул за угол и сделал паузу, а для многозначительности даже ненадолго остановился.
Скажите, а когда вы стали графом?
Ответ Кордака мог показаться несколько неожиданным. Любой из ныне здравствующих обладателей этого титула углубился бы в чащу своей родословной, где в хитросплетениях дедушек, тётушек и кузин можно было провести полжизни, и непременно с обязательным гордым провозглашением основателя династии. Но ответ графа Кордака был поразительно коротким и конкретным:
В конце девятого века. Точнеев восемьсот семьдесят первом году.
Ещё более удивительной была реакция господина Борке. Лучше сказать, удивительным было отсутствие какой-либо реакции:
Это что, задумался он, при папе Николае Первом?
Нет, Николай умер, помнится, в шестьдесят седьмом, а в Ватикане тогда правил папа Иоанн Восьмой. А графом я стал при Карле Втором Лысом.
Вот как, задумчиво произнёс господин Борке, словно что-то вспоминая.
Я тогда опекал Ришильду, дочь Бозона, которого Карл Второй назначил графом Вьенна и Лиона.
Не на этой ли Ришильде женился Карл?
Именно на ней. При моём непосредственном участии. За что он меня и сделал графом. Правда, без графства, но это было неважно. Тогда этот титул значил много и открывал многие двери. Не то что сейчас
Да, время было интересное, в задумчивости протянул господин Борке.
Кстати, я слышал, вы тоже из тех мест. Почему мы с вами в те времена не встречались? заинтересовался Кордак.
Нет, я не любитель цивилизации. Я покинул Германию раньше, ещё при Карле Великом. А к тому времени, о котором вы говорите, я водил славян по литовским лесам.
Пару минут они шагали молча.
И ещё один вопрос, вновь подал голос господин Борке. Не сочтите его бестактным. Не служили ли вы некогда сатиром при Дионисе?
В этот раз граф Кордак отвечать не торопился. Он перестал вертеть головой и мечтательно уставился куда-то в небо.
Знаете, наконец произнёс он, есть вещи, о которых я не люблю вспоминать в прошедшем времени. Я им не был, поскольку я им остаюсь и никогда не изменял своему призванию. О, это была чудная эпоха! Никогда мне не было так весело. Но не будем об этом вспоминать, иначе я начну ностальгировать.
Что ж, не будем, согласился господин Борке. Тем более что, мне кажется, мы уже пришли.
Действительно, мостовая обрывалась у небольшой площади, вытянутой в длину. С ближнего торца площадь была ограничена жилым двухэтажным строением, а с дальнего торца переходила в сквер. В начале сквера лицом к площади стоял памятник. Судя по протянутой в правильном направлении руке, это был памятник Ленину. По другим признакам принадлежность памятника установить было невозможно, поскольку время сгладило черты лица до состояния лысины. Где-то вдали сквер завершался новеньким четырёхэтажным домом. Так же, как и все дома в Мухоморах, этот дом имел строгий почтовый адрес, но для него это было лишним. Дом имел имя собственное и назывался Элитным, поскольку предназначен был для проживания в нём элиты города Мухоморы.
С правой длинной стороны площади за высоким деревянным забором вытянулось серое трёхэтажное здание школы номер один. Построенное ещё в сталинские времена, здание школы имело такой запас прочности, что могло выдержать ядерный удар. Справа и слева от парадного входа возвышались полутораметровой высоты тумбы. Когда-то на них стояли пионер и пионерка, исполненные прилежности и стремления к знаниям. К несчастью, пионер и пионерка не имели такого же запаса прочности, как само здание. Поэтому сначала они потеряли руки, а вместе с ними и надежду получить среднее образование. Затем они потеряли головы. Причём первой её потеряла пионерка. А когда от пионеров остались лишь ножки в детских сандалиях, памятники решено было снести. Сейчас эти тумбы служили стартовой площадкой для голубей, да ещё для подглядывания в кабинет директора и в женский туалет.
Левая, наиболее представительная сторона площади была огорожена новеньким железобетонным забором с чудным орнаментом, за которым поднимался огромный семиэтажный корпус новой больницы. Чуть дальше, в просвете улицы, можно было различить остов старой полуразрушенной церкви. По центру площади прямо из-за ограды больницы торчало странное для постороннего взгляда металлическое сооружение высотой метра три. Впрочем, для коренных жителей Мухоморов в нём не было ничего странного. Это была трибуна вождей, которая чаще всего использовалась для приёма демонстраций верности мухоморовчан своим избранникам. Среди обитателей Мухоморов это сооружение почему-то получило название «отстойник».
К тому моменту, когда Кордак и Борке появились на площади, отстойник ещё пустовал. Площадь перед больницей была заполнена мухоморовчанами, истомившимися в ожидании начала торжеств. Впереди ближе к отстойнику за толпой неорганизованных зрителей можно было разглядеть яркие наряды фольклорных коллективов. Кое-кто уже от нетерпения пускался в пляс, но резкие окрики в мегафон остужали их неуместный пыл. Ещё дальше различались нестройные ряды больных с испуганными лицами. Их новенькие, выданные к открытию новой больницы халаты и пижамы мало соответствовали холодному октябрьскому вечеру. Но ещё тяжелее давалась больным длительная разлука с туалетом. Поэтому время от времени в шеренгах больных мелькала медсестра с уткой.
Наконец из-за поворота показался кортеж автомобилей. Без суеты, давая всем желающим себя рассмотреть, колонна шикарных машин проследовала мимо полуразрушенной церкви и по соседней улице свернула в больничный двор. Впереди за рулём большого серебристого внедорожника ехал лично мэр города Анатолий Фомич Сайкин. Справа от него сидел, без преувеличения сказать, его правая рукаАрнольд Георгиевич Штык, человек тихий, незаметный, но строгий и незаменимый в любом деле. На заднем сиденье располагалась верная супруга мэра Зинаида Кузьминична Сайкина.
Хотя от трибуны до личного кабинета господина Сайкина в администрации было не более пяти минут пешего хода, он предпочёл автопробег. У границ своих владений Анатолий Фомич лично встретил весьма уважаемого гостягубернатора Игоря Дмитриевича Кулагина. Внедорожник губернатора, как и сам его хозяин, был много старше, опытнее, и оба они смотрели на мир хмуро из-под груза прошедших лет. Управлял машиной губернатора его личный водитель, а по совместительству и телохранитель, Николай. Водителей-телохранителей у Кулагина было несколько, сколько точноне знал никто. Но всех их, независимо от имени и отчества, он называл Николай.
Завершал процессию микроавтобус, в котором гордо восседала группа руководителей новой больницы. Их лица выражали решимость излечить любого, кто обнаружит даже малейшие признаки нездоровья. Возглавлял группу главврач новой больницы Андрей Ерофеевич Кокошин, человек одинокий, умеренно замкнутый и неумеренно пьющий. Андрей Ерофеевич принимал самое активное участие в строительстве новой больницы, кроме того времени, когда отсыпался после вчерашнего. То есть большую часть времени стройка велась без него. Управлял микроавтобусом человек, который был главным подрядчиком строительства больницы, близким знакомым мэра и которого все в городе, включая мэра, звали коротким именем Грек.
По прибытии делегации в больничный двор произошла некоторая заминка. У ворот широкое, как гусеница танка, колесо внедорожника раздавило неповоротливого голубя. Запах свежей крови тут же привлёк группу бродячих собак, которую, в отличие от людей, никакие запреты и заслоны остановить не могли. Строгость в их отношении, проявленная мэром, имела противоположное действие. В нарушение всякой субординации он был облаян в четыре голоса с одновременной попыткой укусить. Господину Сайкину пришлось отсиживаться в машине, пока Штык не привлёк собак к ответственности.
Заполнение отстойника мухоморовчане встретили жидкими аплодисментами и гулом голосов.