Однажды я испортил потолок в моем кабинетевозникли такие пятна, словно когда-то на нем были звезды, которые, перегорев, оставили после себя черные следы. Я не знал, как объяснить это. Я боялся начальства. Они все не любили меня.
Он, конечно, не догадался купить побелку и валик.
Так бывает, Фейерверк покачал головой. Иногда я не способен додуматься до самых элементарных вещей. И с годами это только усугубляется, он посмотрел мне прямо в глаза и улыбнулся. Распадаюсь.
Боковым зрением я заметила, что Науэль нахмурился. Улыбка Фейерверка была согревающей и наивной, но что-то в ней меня ощутимо царапнуло, и я качнулась к нему, упираясь локтями в стол. На щеках разгорался жар. На меня-то алкоголь всегда действовал отлично.
Все друзья Науэлястранные, сообщила я Фейерверку на случай, если его вдруг мучили сомнения.
Он же и сам странный, сказал Фейерверк.
Не так уж, ухмыльнулся Науэль. Просто я часто нахожусь под воздействием влияющих на психику веществ.
Элла называет его пятнистым, продолжил Фейерверк, аккуратно прожевав фасоль и снова упираясь взглядом в потолок. Местами черный, местами белый.
Какими же местами? заинтересовался Науэль. И откуда это знать Элле?
Я пошевелила под столом ногами и обнаружила, что они изрядно потяжелели.
Или, может быть, это тоже ожоги, продолжал Фейерверк задумчиво, не спуская взгляд с потолка. Он слепо нашарил на столе пустой стакан и перевернул его кверху донышком. Как черные пятна на белой штукатурке.
Науэль наморщил лоб.
Без дешевых метафор, пожалуйста. И я не согласен на психологический анализ, исходящий от человека, который даже не смог вспомнить свое имя.
Я не был в этом виноват, возразил Фейерверк и положил нож на перевернутый стакан. Нож упал, и Фейерверк вздрогнул.
Это правда? спросила я.
О, к сожалению, да, Фейерверк наконец-то обратил на меня свой пронзительный, перманентно испуганный взгляд и потрогал нож. Ему было необходимо постоянно прикасаться к чему-то. Вероятно, холодное ощущение металла в кончиках пальцах помогало удержаться в реальности, от которой его все время отбрасывало понемножкусловно отливом.
Я спросил, как его зовут. Он посмотрел на меня с недоумением и произнес: «Фейерверк», пояснил Науэль. Ему повезло, что в ту минуту он не думал о чем-то менее благозвучном.
Иначе как бы ты назвал меня? «Ливень»? «Темнота»? «Гадство»?
Я достаточно жесток для того, чтобы назвать человека «Гадство».
Мне нужно покурить, сказала я и попыталась встать, намереваясь разыскать свою пачку сигарет, но Фейерверк протянул мне потрепанную картонную коробку. Я отбросила крышкуровные ряды толстых папирос. Нет, ужаснулась я. У меня в кармане пальто есть нормальные сигареты.
А я возьму одну, неожиданно сказал Науэль.
Его длинные пальцы, на одном из которых мерцало синее кольцо, аккуратно взяли папиросу, и тогда я тоже взяла одну. Понюхала. Запах необычный. Хотелось спросить у Науэля, не опасно ли это, но я промолчала. На вкус папироса оказалась не менее странной. Дым от нее шел едкий, с зеленым оттенком. Затянувшись в первый раз, я закашлялась.
Я сам их делаю, с гордостью сообщил Фейерверк и, заметив выражение моего лица, спешно добавил: Столько лет их курю, но пока не умер.
А сошел с ума он раньше, пояснил Науэль и жадно вдохнул дым. Выдохнул, рассматривая тающие в воздухе витки сосредоточенно прищуренными глазами. Я уже лет пять не видела, чтобы Науэль курил.
Так ты действительно псих? выпалила я.
Фейерверк смущенно потупился.
Да. Это заметно?
Что-то такое есть, деликатно ответила я.
У меня приступами. Последний был два года назад, и я успел восстановиться, насколько возможно. Я называю это «откат».
И как оно ощущается? Когда сходишь с ума? поинтересовалась я с пьяной непосредственностью. Я и не заметила, как мы прикончили одну бутылку и уполовинили следующую.
Неприятно, Фейерверк поежился. Как будто наступают сумерки. Как будто я заснул и не могу проснуться, а все вокруг ненастоящее. После мне тяжело припомнить детали. Все очень смутно. Словно происходило с другим человеком.
Науэль схватил свечу и снова вышел, от чего я не была в восторге. Я надеялась, его аптечный резерв скоро опустеет. Но для этого он, к сожалению, должен весь его выжрать.
И это больно, Фейерверк погружался в воспоминания, и его лицо заволакивала тень.
Больно? Где больно? лучше бы я прекратила донимать его, но не могла заставить себя заткнуться.
Ну, знаешь, Фейерверк протянул мне руку, и я положила на нее ладонь. Его пальцы были шероховатыми, твердыми и теплыми. Если что-то не в порядке с твоим сердцем, рукой, шеей или еще с чем-то, они начинают болеть. Душа точно так же. Ее как будто разрезают на куски. А я очень боюсь
Он замолчал, и я, притомившись ждать уже через секунду, осведомилась:
Чего? Окончательно сойти с ума?
С наших папиросмоей и Фейерверкаодновременно посыпался пепел.
Да, выдохнул он. Развитие моей болезни невозможно остановить, но можно замедлить. Какой бы бедлам ни происходил в моей жизни, я никогда, никогда не забываю принять лекарство.
Я затянулась. От дыма, рассеянного в воздухе, кружилась голова, а после затяжки и вовсе потемнело в глазах. Что Фейерверк добавлял в свои папиросы?
Я неоднократно проходил лечение. Оно неприятное, но помогает, в какой-то степени. В голове проясняется. Науэль помог с этим. И с лекарствами.
Я такой блядски хороший, что просто может вырвать! с нотками истеричной злости выкрикнул Науэль из комнаты, и, хватаясь за стены, я встала и пошла к нему.
Он сидел на краю кровати, низко опустив голову, и я спросила:
Тебе плохо?
Анна, просто оставь меня, ответил он. Дай мне пять минут.
Рука так и тянулась погладить его по голове, как несчастного ребенка, но колючки Науэля были подняты и остры как никогда, поэтому я не решилась его трогать. Я не понимала, зачем он мучит себя. Почему бы просто не заплакать, как все нормальные люди делают?
Если будешь и дальше мешать алкоголь и таблетки, тебя и вправду вырвет, сказала я и вернулась к Фейерверку.
Науэль действительно присоединился к нам через пять минут, что-то пробурчав по поводу нашего действующего на нервы молчания. Его вид становился все более причудливым: волосы растрепаны, на щеках горят красные пятна, в глазах тревожное, суетливое выражение, словно он пытается поймать какую-то мысль, а она раз за разом ускользает от него сквозь череп. Он зажег папиросу и вдохнул глубоко, не боясь закашляться, хотя поделки Фейерверка прямо-таки раздирали легкие. Манера курения Науэля не оставляла сомнений в том, что когда-то он был злостным курильщиком.
Элла говорит, ты почти пропал. Без Анны и не появляешься нигде. Устал от старых друзей? спросил Фейерверк.
Только от тех, которые всегда готовы подумать обо мне лучшее. Я работал.
Новый фильм?
Не только. Телевидение, театр. Но в основном фильм, да.
О чем фильм?
Ни о чем. О ком. О Бинго.
Кто такой Бинго?
Ты действительно дремучий, Фейерверк, рассмеялся Науэль. Об этом трубили все газеты. Два года назад.
Два года назад я был не в том состоянии, чтобы читать газеты, напомнил Фейерверк. Да и сейчас не читаюопасаюсь, что меня от них заново вздрючит.
Даже Анна знает, кто такой Бинго. Деверек Гароко. Он был конкретно поехавшим: открыл стрельбу в торговом центре. Семь человек уложил, пятнадцать ранили добился бы большего, если бы понаехавшая полиция не обломала все планы. Бинго закрыли, но до суда не удержаливскрылся заточенной ложкой. По итогу всей истории шум стоял до небес. Народ обиделся, что вот уже и шмотки не дают покупать спокойно. К тому же Бинго был транссексуалом, добавил Науэль, и Фейерверк с улыбкой переглянулся со мной: «Вот где собака зарыта». Убийства, безумие, мини-платья и клёвые красные туфливсе ингредиенты для отличного скандала.
Я взяла четвертую папиросу, отпила из бокала и поперхнулась, обнаружив, что с вина мы перешли на что-то покрепче.
И все нормальныеНауэль надавил на это слово, размазал его, как муху, естественно, сказали, что он стал убийцей, потому что был транссексуалом, а транссексуалы сказали, что он убил, потому что был психопатом.
А что сказали психопаты? заинтересовался Фейерверк.
Я не знаю, что сказали остальные, но лично я говорю, что когда фильм выйдет, это будет бомба! Науэль вдруг пришел в страшное оживление. Он готов был вскочить и начать размахивать руками. Меня радовало, что он наконец-то сбросил свою эмоциональную заторможенность, пусть и далеко не естественным способом, но настораживало, что близорукий, расфокусированный взгляд Науэля иногда упирался во что-то позади меня. Оборачиваясь, я не находила ничего заслуживающего вниманиятолько серая дощатая стена. Какую отборную однополую порнуху мы с Янисом протолкнем на большой экран! ликовал Науэль.
Порнуху? Правда? спросил Фейерверк.
На самом деле нет, хотя в фильме много эротических сцен той или иной степени отвязности, признался Науэль. Янис предлагал эту роль нескольким молодым актерам, но они побоялись загубить себе репутацию. Как хорошо, что на моей репутации клейма ставить негде, а значит, я могу презентовать насилие и секс в каком угодно виде.
Тебя это радует? Возможность презентовать насилие и секс?
Еще как. Так и представляю, как наши бедные незамутненные обыватели потянутся в кинотеатры и будут два часа наблюдать то, от чего их воротит.
Ты уверен, что они потянутся?
Куда они денутся.
С чего такая убежденность? не понимал Фейерверк.
Потому что мы ярче их. Потому что как бы мы ни были убоги, мы хотя бы живы, в отличие от них. Потому что они смотрят в нас, как в окна, а без нас для них сплошные стены, сложенные из их же собственных условностей, выпалил Науэль.
Я вдруг прыснула.
Такая точка зрения кажется мне несколько предвзятой, дипломатично высказался Фейерверк и, потянувшись за папиросой, сбил мой пустой бокал. Анна, твой бокал намекает, что его пора наполнить.
Ну конечно! пылко подтвердил Науэль Фейерверку. Я же убежденный гетерофоб!
Он напился, резюмировал Фейерверк.
Он напился, согласилась я.
Я напился, сообщил Науэль. Я думаю, их нужно согнать в резервации и посмотреть, как при отсутствии иных объектов для ненависти они начнут уничтожать друг друга, предложил он и рассмеялся.
Я посмотрела на Фейерверка, и он показался мне похожим на сказочное чудовище.
И мы напились, заключила я.
Видимо, Фейерверку тоже показалось, что он показался мне похожим на сказочное чудовище, потому что он состроил непонятную гримасу и предложил:
Выйдем на свежий воздух.
В холод, мрак и забвение, продолжил Науэль.
Забвение у нас будет завтра, возразил Фейерверк. Сегодня только холод и мрак.
Я уже схватила пальто.
Спотыкаясь, перебрасываясь глупыми шуточками и сдавленно хихикая, наша маленькая компания выкатилась в темный лес. Если и было холодно, то мы, разгоряченные, этого не ощутили. Темнота стояла кромешная, и Науэль довольно заметил:
Как в ужастике.
Он любил фильмы ужасов.
Кого из нас убьют? спросила я.
Меня. Но, как вы знаете, в мою смерть верить нельзя.
Он намекал на вышедший года три назад фильм, в котором сыграл одного из группы отправившихся в поход студентов. В начале фильма герой Науэля совращал главную героиню, пятнадцать минут экранного времени смачно трахал ее на лесной поляне, а потом становился первой жертвой. Ближе к финалу он внезапно восставал из мертвых, чтобы преследовать немногих уцелевших, по клочьям теряя на кустах одежду, безжалостный, сексуальный и щедро заляпанный бутафорской кровью. По непонятным причинам шедевральная лента не была отмечена наградами, но приглашения в не менее достойные фильмы посыпались на Науэля дождем. Сам Науэль обожал эту роль. Мы смотрели фильм трижды. Посмотрели бы еще раз пятьдесят, но у меня начались рвотные позывы и я решительно воспротивилась.
Темнота, протянул Фейерверк и поднял нос, как будто нюхал ее. Когда я был маленький, меня толкнули на детской площадке. При падении я ударился головой и ослеп на несколько недель. Вот это была тотальная тьма. Когда зрение начало возвращаться ко мне, первое, что я увиделсинее пламя на газовой горелке. Когда после затяжного мрака ты видишь свет он приобретает для тебя сакральное значение
Понимаю, пробормотала я, покосившись в сторону Науэля.
Фейерверк потянул нас куда-то.
Пойдемте, там есть такая полянкаи добавил почти без паузы, лишенным всяких эмоций голосом: Не люблю темноту.
Мы добрели до полянкия догадалась, что это полянка, по тому, что перестала натыкаться на деревья.
У кого-нибудь есть зажигалка? спросил Фейерверк.
Аннаделла, у тебя есть зажигалка, напомнил Науэль.
Да, точно, мои глаза приноровились, и я смутно различала силуэт Фейерверка. Я протянула ему зажигалку. Фейерверк мягко извлек ее из моих пальцев, чиркнул колесиком и посветил на свое лицо. Мерцающие глаза в глубоких глазницах. Жуть.
Только без фейерверков, взмывающих в небеса, предупредил Науэль. Не время для манифестаций. Фейерверк без фейерверков. Надо же, рассмеялся он. Это же как
Фейерверк зашуршал, отыскивая что-то в карманах. Производимый им шорох почти полностью тонул в шелесте листвы, невидимо покачивающейся в темноте. Я попыталась достать из пачки сигарету, но бестолковые руки меня не слушались. В итоге я уронила две сигареты и сдалась.
как снег без блеска, произнес Науэль задумчиво.
Фейерверк снова чиркнул зажигалкой и что-то бросил на землю. Сначала я увидела маленькую зеленую искорку, которая затем раскрылась, ярко вспыхивая и освещая землю вокруг. Фейерверк бросил еще одну искру, красную, и она заискрилась рядом с зеленой, брызгая раскаленными каплями.
как аллергия без весны, продолжал Науэль, полностью сосредоточенный на своих мыслях.
Трава не вспыхнет? почему-то шепотом спросила я.
Не должна. Разве что ее подпалит немного, ответил Фейерверк. То есть я так думаю, что не должна. Она сырая.
Я не стала расспрашивать, как часто его предположения оказывались опровергнутыми. Лес раскачивался вокруг меняя видела в красно-зеленом свете, как темные стволы тихо кренятся из стороны в сторону. Меня тоже качнуло.
Как мороженое без сахара, как музыка без ритма, как пустыня без оазиса, скороговоркой проговорил Науэль. Как Анна без Деллы, завершил он и рассмеялся. Но все видят только Анну. Дураки.
Вокруг нас расцветали разноцветные костерки света, освещали ночь из последних сил, прежде чем неохотно угаснуть, а меж ними, словно крошечные мотыльки, порхали искры. Пятна яркого цвета в черноте. Я таяла на огнях. Ноги утратили твердость, и, боясь упасть, я вцепилась в Науэля, который наконец-то был горячим, своей кожей обжигал мои пальцы. Пальто на Науэле не было. В моей голове было так же темно, как вокруг, и огненные цветы отражались во мраке моего сознания неоновыми призраками.
Красиво, пробормотала я и не услышала себя.
Красиво, все же отозвался Фейерверк, будто ему хватило и мысли.
Круги света растянулись в полосы, затем вдруг растеклись радужными ручейками, и из моего горла вырвался жалобный всхлип. Прошлые днивсе эти ненавистные субботы, воскресенья, понедельники, вторники, среды и четвергипотянулись перед моими глазами, блеклые, как осеннее небо, одинаковые, как дождевые капли. Мне хотелось бы разорвать воспоминания о них в клочья, словно лист газетной бумаги, сжечь на кострах разноцветного света и распрощаться с ними навсегда
В этот момент я впервые осознала, до какой степени мое прошлое мне ненавистно. Я согласна быть где угодно, готова бежать или ехать, плыть или даже ползти, но больше никогда не быть пригвожденной к покрытому коричневой краской полу в доме Янвеке, где мне только и оставалось, что обвиваться вокруг своей булавки. Почему я не уходила от него? Науэль мучает себя, а почему я себя мучила? Не знаю. Так страшно двигаться вперед, наперекор собственным страхам но у меня есть Науэль. С ним я по-прежнему трусиха, но все равно смелее, чем я есть. Я сжала его предплечье так, что, наверное, оставила синяки. «Оставайся со мной, никогда не уходи».
Я подумала, что я так счастлива с той секунды, когда первая искра упала на землю, и буду, пока последняя не догорит.