Янвеке все еще вопил. Я закатила глаза к потолку.
Знаешь, что, перебила я его, мне кажется, ты становишься толще и толще с каждым днем.
На секунду он застыл с открытым ртом.
По сравнению с ним, неумолимо продолжала я, ты напоминаешь разбухшую бородавчатую жабу.
Янвеке обозвал меня шлюхой и пообещал, что однажды вышвырнет из этого дома, после чего мне придется жить на помойке вместе с бродячими кошками. На это я немедленно ответила, что вместо того, чтобы идти на помойку, я предпочту найти мужика посимпатичнеечто не проблема, так как любой симпатичнее Янвеке. Янвеке так и перекосило. Он кинул мне в лицо мокрое кухонное полотенце и ушел, почти убежал, из дома. Дверь захлопнулась с силой, заставившей все ветхое строение содрогнуться, а штукатуркупосыпаться с потолка. «Ну ладно», подумала я, поднимая с пола полотенце. Не сказать, что хорошо, но бывало и хуже.
Я ушла в комнату, которую Янвеке называл «гостиной», а я, с тех пор как перебралась туда жить, «своей», быстро выкурила две сигареты, сбросила платье и легла на диван, укутавшись в колючее одеяло. Как будто я всегда спала здесь, никогда с ним на втором этаже. Раньше Янвеке иногда заявлялся среди ночи и пытался оттащить меня в спальню, но я просыпалась, царапалась, кричала, высвобождалась и возвращалась на свое место. Года три назад до него все-таки дошло, что все бесполезно.
Меня знобило, что я могла в равной степени счесть последствием и таблеток, и скандала. Голова была тяжелой. Я позволила себе упасть в сон, заточивший меня в очередной кошмар.
И картинки сменяли друг друга. Мелькание образов, столь быстрое, что я не успевала что-либо рассмотреть. Красный свет был таким ярким, что от него становилось больно глазам. И в голове стучало, повторяясь, одно слово: «Опасность, опасность, опасность».
***
опасность или удовольствие? Мы вернемся к вам после рекламы.
Лыбящуюся морду ведущего сменяет пестрая заставка. Сидя в кухне и тупо пялясь в телек, я поглощаю сгущенное молоко. Недавно, после очередного злобного замечания Янвеке, я с удивлением обнаружила, какая толстая у меня стала задница, и, погрустив немного, сделала парадоксальный вывод: раз я уже разжирела, значит, можно жевать все что ни попадя. Вкус приторно-сладкий, приятный до омерзения. Я вспоминаю дни, когда меня тошнило с утра до вечера, и радуюсь, что токсикоз перестал меня мучить. Хотя в целом настроение все равно преотвратное.
(На экране маленькая девочка с дебильно жизнерадостной улыбкой обнимает большой резиновый апельсин.)
Янвеке изводит меня регулярно и самозабвенно, с упорством, достойным лучшего применения. Я устала от его комментариевчто я похожа на стельную корову, что в то время, как мой живот растет, мой мозг уменьшается (надо попросить его объяснить это с точки зрения физиологии), что мои выпадающие волосы заполонили весь дом, и ему надоело находить их в своей еде. Так готовь себе сам, урод. Я отвратительно себя чувствую, и я не виновата, что они не держатся на моей голове. Мне просто не хватает каких-то витаминов. Или минералов. В общем, чего-то в моей жизни катастрофически мало.
(По телеку показывают Семью. Они чистят зубы вот этой пастой, в которую чего-то такого добавили, так что теперь у них идеальные зубы, и идеальные десны, и живут они в идеальном мире, и вообще у них все зашибись.)
Каждый раз, как он смотрит на меня, я замечаю в его взгляде брезгливость. Он был предупрежден. Что же, он надеялся, беременность никак не отразится на моем внешнем виде? Даже Янвеке не может быть таким кретином. Следовательно, его действиянемыслимая подлость.
(Дельфин выпрыгивает из воды, рекламируя, почему-то, бритвы; ужас какой-то, я ничего не понимаю в телевидении и, кроме того, считаю, что дельфин в этой роли неубедителен настолько, что даже сам на себя не похож.)
На мое черное, в коричневый цветочек, платье, падает белая вязкая капля сгущенного молока. Я стираю ее пальцем. Облизываю палец и рассматриваю свое пузо. Что я рожу, если мои нервы постоянно в таком взвинченном состоянии, что я в любой момент могу закричать или заплакать? Клубочек нервов?
Реклама заканчивается, и возникает узкое бледное лицо ведущего на сине-фиолетовом фоне студии.
Итак, сегодня мы обсуждаем «синие семена» так что же это, безобидное развлечение или игра со смертью?
Я пытаюсь припомнить, когда в последний раз была счастлива. Все моменты счастья, которые удается наковырять в памяти, оказываются связаны с тем-о-ком-противно-думать, и внутри расползается холодок. Впрочем, «моменты счастья» это как-то слишком, скорее уж «мгновенья глупой радости». Я отбрасываю их, но теперь получается, что в последний раз я была счастлива никогда.
Пока я путаюсь в своих неприятных мыслях, участники телешоу возобновили спор. Среди них два врача: один одет в джинсы и синий свитер, второйв белый хирургический халат, очевидно потому, что он больше врач, чем первый. У него пухлые щеки, круглые очёчки, сквозь стекла которых поблескивают его узенькие веселые глазки, он постоянно улыбаетсяи выбешивает меня так, что хочется немедленно сожрать что-нибудь еще. Шоколадку, хочу шоколадку. Все счастье мира в шоколаде, а все остальноетого же цвета, но дерьмо. Но шоколада нет. Есть только еще одна банка сгущенного молока.
Причастность синих таблеток к увеличению количества смертей от сердечных приступов еще никем не доказана, говорит врач, который больше врач, и широко улыбается. Мы не можем опираться на домыслы.
Точно, раздается высокий, нежный женский голос, и камеру переводят на светловолосую девушку. Она крашеная, и по отросшим корням можно узнать настоящую мастьбрюнетка. Золотисто-медовый цвет волос не сочетается со смуглостью ее лица. Ее нижние веки покрыты розовыми тенями, а верхниезелеными. Она то ли актриса, то ли певица, то ли просто чья-то любовница, и сидит тут для красоты, в спор совершенно не врубаясь, едва ли вообще соображая, кто с кем спорит, хаотично поддакивая всем без разбору.
А кто занимался сбором этих доказательств? с раздражением осведомляется врач, который вроде как менее врач, и скрещивает руки и ноги. Он совсем юный, похож на вчерашнего студента. Пытается подобрать умные слова, пытается выглядеть внушительно, но у него ничего не получается. Видимо, сам это понимая, он нервничает все больше. Да никто. После приема этих таблеток происходит резкий выброс адреналина, вследствие чего частота сердечных сокращений резко возрастает. Регулярный приемрегулярные сердечные перегрузки. Мне нужно объяснять, чем это чревато? Или вы в курсе? его тон уже откровенно груб, но здесь так принято, это же телевидение.
Да, нам известно! взвизгивает вдруг блондинка, и угрюмый журналист, затянутый в черную одежду, с начала программы не произнесший ни слова, смотрит на нее с презрительным недоумением.
Мало ли что повышает частоту сердечных сокращений, широко улыбается врач, одетый как настоящий. Даже короткая утренняя пробежка. Но это же не значит, что пробежки должны быть запрещены?
К чему эти нелепые сравнения? хмурится недоврач. Я не понимаю. Вы всерьез? Какая пробежка вызывает такой дикий выброс адреналина? Если только бег от стаи бешеных собак.
Настоящий врач сияет, как луна над помойкой. Я соскребаю со стенок банки подсохшее сгущенное молоко. Притворяюсь, что мне интересна эта передача, что я в принципе еще способна испытывать интерес. Но чувствую только голод. Внутри пустота, и мне не удается ее заполнить.
Мы живем в предельно угнетающем мире, разливается настоящий врач. Тратим дни на постылую работу. После нее плетемся домой, включаем телевизор, и все, что мы слышим и видим, новые и новые преступления, катастрофы, несчастья. Людям необходима отдушина. Простой способ расслабиться.
Этот способ может оказаться фатальным, возражает недоврач. На данный момент закрепилось убеждение, что синие таблетки не наносят ощутимого ущерба здоровому человеку. Что весьма опрометчиво, учитывая, что речь идет о химическом соединении с неизвестным составом. По сути, это кот в мешке. Почему до сих пор не проведен химический анализ? В любом случае в «семенах» содержится вещество, изменяющее психическое состояние человека, галлюциногенное вещество. Разве одного этого недостаточно, чтобы признать их наркотиком? В какой цивилизованной стране наркотики разрешены к свободному распространению?
Настоящий врач издает скептическое хмыканье.
Вы радикальны, мой дорогой друг. Разрешены? Это слишком сильно сказано. Если «семена» не находятся под запретом, это еще не значит, что они разрешены. Да и покажите мне страну, в которой запрещена продажа сигарет, хотя вред курения давным-давно доказан. Здесь, в Роане, курят девяносто процентов взрослого населения. Вы курите? Уверен, что да.
Я вспоминаю дурацкую привычку Янвеке курить в кухне. Дым расходится по всему дому. Я сто раз просила выходить на улицу или хотя бы раскрывать окно во время курения, но он игнорирует мои просьбы. Подозреваю, он делает это нарочно, чтобы позлить меня. Он же знает, что это вредно для моего ребенка и что я ненавижу сигаретный дым, улавливая его запах даже в малейшей концентрации. Он издевается надо мной, и это доставляет ему удовольствие. Моя сдержанная неприязнь преображается в ненависть.
Теперь говорит женщина в зеленом. Она выглядит усталой и рано постаревшей. Кожа на веках и вокруг глаз похожа на бумагу, которую сначала смяли, а потом разгладили, оставив следы сгибов. На ней темно-зеленый костюм, на вид неудобный и жесткий. Мне приходит в голову, что кроме недоврача и, может быть, журналиста, участники дискуссии и на людей-то не очень похожи.
В последнее время ко мне как к психотерапевту все чаще обращаются люди с депрессивными расстройствами. Людям действительно нужна разрядка, разгрузка. Мы живем в непрерывном стрессе. Многие вынуждены принимать антидепрессанты. В конечном итоге мы просто стоим перед выборомне одни таблетки, так другие.
Журналист точно очухивается от зимней спячки и заговаривает неожиданно бодро и громко:
Слова настоящего профессионала, его губы расползаются в ухмылке. Вы не в состоянии улучшить психическое состояние ваших пациентов. Зато, закидав их таблетками, можете без особых усилий со своей стороны ввести их в блаженное состояние «мне все по»
Окончание последнего слова запикиваютцензура. Ведущий, сидевший до того нога на ногу, заметно оживляется. Я чувствую волну тошноты и прекращаю есть.
Тоже мне, нашли суррогат счастья, угрюмо продолжает журналист. Дурман не решает проблемы. «Разрядка, отдушина». Вы вообще слышали, что вам говорили? журналист подбородком указывает на недоврача. Что бы там ни было в этих таблетках, оно не успокаивает, даже если и создает иллюзию умиротворения. Напротив, вызывает состояние, сходное с паникой.
Недоврач заметно рад поддержке.
Этот наркотик изнашивает наш организм, кивает он. Одна таблетка не способна довести до летального исхода, верно. Но кто останавливается на одной?
Угрюмый журналист трет шершавый подбородок.
У меня возникают серьезные опасения, что здравый смысл давно мертв в этой стране, вздыхает он. Видимо, его сбила одна из тех машин, что вечно прутся на красный свет. Вы не понимаете? Пока обсуждается всякая ерунда и химический анализ откладывается по надуманным поводам, по стране беспрепятственно распространяется опасный наркотик, и чем чаще я слышу о его мнимой безвредности, тем чаще я задумываюсь
Его опасность значительно преувеличена, встревает настоящий врач.
Да заткнитесь вы уже, перебивает его тот, который менее настоящий. Разливаетесь соловьем. Вам как будто платят за ваши старания.
Точно, как будто платят, повторяет брюнетистая блондинка. Она напрягается, совершая мощное мыслительное усилие. Откуда они вообще взялись, эти дурацкие таблетки?
Все устремляют на нее потрясенные взгляды. Даже сонный ведущий. В глазах угрюмого журналиста я вижу изумление и вопрос: «Она обрела разум?»
Мне не понятен их внезапный интерес, и я не пытаюсь объяснить его себе. Меня отчаянно мутит.
Очень хороший вопрос, хвалит блондинку журналист и снова трет пальцами колючий подбородок. Удивленная похвалой блондинка раскрывает глаза шире, ее темные радужные оболочки искрятся довольством. Она бросает на журналиста изучающий взгляд, вероятно в этот момент впервые замечая, что он мужчина хоть куда, несмотря на его утомительную мрачность и опухшее лицо, выдающее, что касательно алкоголя он не так категоричен, как в случае с «синими семенами». Действительно, откуда? продолжает журналист. Кто их разработал? С какой целью? Конечно, деньгиэто всегда одна из причин. Но стоимость синих таблеток слишком низка, чтобы считать финансовый интерес основным.
Не впадайте в паранойю, ехидно советует настоящий врач. Он улыбается, но его глазки злобно поблескивают, что смотрится странно на добреньком круглом лице.
А вы не ставьте мне диагнозы. Для этого у нас есть психотерапевт. Хотя диагнозам конкретно вот этой я не очень доверяю.
Слово за слово, они переходят от спора к склоке. Журналист объединяется с ненастоящим врачом, и вместе они набрасываются на настоящего врача. Ведущий пытается сохранять нейтралитет, но по некоторым его репликам становится ясно, что настоящий врач не так одинок на поле битвы, как может показаться. Блондинка не может определиться, с кем она, и, решив изобразить из себя объективность, перебирает все известные ей факты о «синих семенах», умнея прямо на глазах, что приводит журналиста в восторг, а остальныхв замешательство и ужас. Зеленая психотерапевтичка сидит напряженная, с выпрямленной спиной, точно палку проглотила. Ее рот сжат в ниточку. Поразительно, до чего же уродливые женщины существуют в этом мире.
Я уже не слушаю их. Утаскиваю свое безобразное тело в туалет, опускаюсь на пол возле унитаза. В перерывах между приступами рвоты я ставлю локти на сиденье унитаза, подпираю подбородок ладонями и думаю о жизни, которая, как я уже определилась, дерьмо. Когда блевать становится нечем, я перемещаюсь в крошечную ванную и пытаюсь привести себя в порядок. Ноги слабые, колени дрожат. Живот кажется невыносимой ношей, и капли пота, теперь холодного, ползут по спине и бедрам. Я промываю рот, чищу зубы. Ополаскиваю лицо холодной водой и смотрю на свое отражение в зеркале, окрашенном по краям ржавчиной. Глаза красные, как у белой крысы. Такое измученное лицо, точно я не беременна, а смертельно больна. Янвеке прав, я действительно отвратна.
И я слоняюсь, слоняюсь, слоняюсь по дому, из одной тесной комнаты в другую. Стены сдвигаются, обступая меня. Узко, будто я в колодце, и я едва не визжу, поддаваясь глупейшей панике. Я не понимаю, что со мной. Крыша чуть-чуть поехала или вроде того. Токсикоз, видимо, никуда не делся, просто теперь он атакует мозг. Против моей воли возникают мысли об том-кого-невыносимо-вспоминать и сопутствующая им тоска.
Нет, я не скучаю по немудля этого даже я недостаточно дура. У меня не было и не могло быть с ним ничего, кроме того, что происходило на горизонтальной плоскости. Яснее ясного, с какой целью он пудрил мне мозги, но зачем я сама занималась самообманом? Вот только Я все понимаю, все поняла. Но по-прежнему, как в тот день, и даже, кажется, больше, меня заедает мысль, что меня выбросили на помойку как ненужную куклу.
И спустя четыре месяца воспоминание остается отчетливым, во всех деталях и оттенках: он спокойно посмотрел мне прямо в глаза (за окном необычайно яркий день, но в квартире включены все лампы, и его зрачки совсем узкие от света) и сказал: «Это твои проблемы. Ты мне надоела». Потом он взял меня за рукус издевательской нежностью, вывел на лестничную клетку и захлопнул дверь. Я постояла несколько минут, совершенно потрясенная, повторяя: «Ты мне надоела, ты мне надоела», а потом спускалась на лифте и плакала, и думала, что тратить электричество днемэто гнусное расточительство, за которое я никогда не смогу простить его. Придя домой, я три часа пила чай с печеньем, пытаясь заполнить пропасть, разверстую внутри. Мать посмотрела на меня недовольно и буркнула: «Ты бы жрала поменьше. Вон, уже брюхо торчит». Когда месяц спустя меня и оттуда выставили, это не стало для меня неожиданностью: мои родители не жгли электричество при дневном свете, но в душе они были точно такие же. И я точно так же им надоела.
Я грузно падаю на диван. Беспокойство гонит меня прочь, но у меня нет сил таскать себя. Меня все еще тошнит. На коричневом ковре зеленые цветочки. Видеть их совершенно невыносимо. Я вдруг громко, истерически всхлипываю и три минуты неистово реву, пока одиночество срывает мясо с моих костей, а затем успокаиваюсь так же резко, как начала. Вытираю слезы, пытаюсь рассмотреть сквозь туман стрелки часов. Почти девять. Скоро Янвеке вернется с работы Когда я была на шестом месяце, он приходил домой в семь, когда была на седьмомв восемь. Сейчас ему еще противнее видеть меня, и раньше девяти он не появляется. Я думаю: «Если я смогу продержаться еще месяцев десять, может, он вообще перестанет приходить?» Ради такого я согласна очень постараться и не рожать.