Синие цветы I: Анна - Литтмегалина 9 стр.

Просыпаюсь вечером. Янвеке еще дрыхнет, свесив руку с кровати. Я бросаю на него единственный короткий взгляд и отворачиваюсь. Съедаю на завтракну или ужин, какая разницато, что не доела вчера. Пью кофе и дочитываю журнал, который, конечно, для дур, но это как раз хорошо, потому что я та еще дура. Струны моей души, много дней натянутые до предела, едва не рвавшиеся, теперь ослаблено провисли. Вот оно пришло, мое долгожданное спокойствие, мое сладкое отупение, и я боюсь шелохнуться и спугнуть его.

Незадолго до полуночи я одеваюсь и выхожу на улицу, иду к тому месту, где он встретился мне, и жду, не замечая холода, охваченная невероятным упорствомчас, потом второй. На меня оглядываются редкие прохожие, но для меня они лишь мутные пятна на фоне освещенной тусклым фонарем ночи. В начале третьего я бреду домой. Мелькнуло воспоминаниекак что-то незначительное: я собиралась убить себя. Но я поменяла планы. Раньше мир казался беспросветно черным. Однако теперь я знаю, что где-то в нем для меня существует свет.

В доме на меня набрасывается оклемавшийся Янвеке.

Где ты была?

Нигде.

Отвечай мне!

Не хочется.

Я прохожу мимо него в ванную. Привожу в порядок брови, соскребаю с пяток огрубевшую кожу, брею ноги. Янвеке стучит в дверь каждые пять минут и спрашивает с нарастающей злобой: «Ты не утонула?», на что я каждый раз отвечаю: «Отойди и сдохни». Он начинает ломиться. Когда я все-таки выхожу, мы долго, тоскливо кричим друг на друга. Он спрашивает: «Откуда это?»  и кидает в меня тюбиком с кремом.

Он мне совсем надоел, поэтому я прикидываюсь присмиревшей и при первом удобном случае снова усыпляю его. Когда вечером Янвеке очухивается и смотрит на меня гноящимися, ничего не понимающими глазами, я шепчу ему: «Ты болен». А затем запихиваю в его сухой рот очередную капсулу. Даже если избыток сна может повредить ему, меня это не заботит. На работу он не явился, и ожидающие его в связи с этим разборки меня тоже не заботят. Остается пять капсул.

Я сплю целыми днями. По вечерам меня будит Янвеке, вернувшийся с работы. Он растерян и зол. Он понимает, что происходит что-то не то, но не понимает, что именно. Я готовлю ужин и усыпляю Янвеке, подсыпая к еде порошок из капсул. Потом иду к фонарю, с которым уже сроднилась, и ждуиногда полтора часа, а иногда три и больше. Возвращаясь, я занимаюсь собой, и это ощутимо идет мне на пользу. Кажется, у меня все стало нормальноэто невозможно, но стало. В моем сопротивляющемся сознании иногда возникают мысли о моей потере, и тогда я замираю, ощущая волны тоскливой боли. Но это переживание теперь только физическое. Я пережидаю его, как дождь. Оно мучит меня, как и раньше, но уже не сводит с ума, оставляет место и для чего-то другого.

Обычно я думаю о человеке, обратившем на меня внимание из сострадания или же пустой прихоти. Он заинтересовал меня, как ребенка что-то сложно устроенное и предназначенное неизвестно для чего. Когда-то и Янвеке подошел ко мне, чтобы помочь, но потребовал за это слишком много, а этому непонятному человеку не нужно от меня ничего, совсем ничего. Я это чувствую, и на этот раз я не ошибаюсь. Позже меня удивляет собственная уверенность в том, что если я захочу встретить его, я встречув то же время, на том же месте. Как будто мы заключили негласный договор.

Но проходят шесть дней и заканчивается седьмой Ночь с пятницы на субботу, почти полночь. Как и тогда Я жду, и на этот раз дожидаюсь.

Привет,  говорю я просто, когда он приближается, и в свете фонаря вокруг его глаз сверкают серебристые блестки.

Привет.

Несколько минут мы стоим молчая рассматриваю его, он позволяет себя рассматривать. В эти минуты я незамутненно, идеально счастлива. Его волосы теперь пепельные, отдельные пряди с оттенком фиолетового. Это смотрится необычно и красиво и сочетается с лавандовым цветом его глаз.

Ты изменился. Как ты это сделал со своими глазами?

Цветные контактные линзы.

А какой у тебя настоящий цвет?

Не помню.

Эта ночь холоднее той, и он утеплилсяна нем светло-фиолетовое пальто и легкий шарф того же цвета, но на тон темнее. Мне хочется вцепиться в Науэля, убедиться, что он реален, но я не двигаюсь. Я словно связана.

Я передумала себя убивать,  сообщаю я.

Я заметил. Не могу сказать, насколько правильно это решение. Ты хочешь есть?

Нет. А ты хочешь курить?

Хочу ли я вонючее дыхание и желтые зубы? Конечно.

Он настроен прогуляться, я тоже. Не замечая холода, я иду слева от Науэля, бросая взгляды на его красивый профиль, его длинные ресницы, гладкую щеку, поблескивающие в его ухе серебряные сережки. Мой лучший сон, ставший явью Я и сама не знала, сколько слов во мне накопилось. Я рассказываю Науэлю о том, что раздирает меня на части, но при этом чувствую только покой. Он впитывает мою горечь, как вата, почти не говорит, только слушает. Как и в прошлый раз, он кажется отстраненным и безразличным, но я ощущаю, что мои слова оседают в нем, остаются. Меня слушают! Впервые в моей жизни

Он узнает почти все обо мне, а яничего о нем. Оно и к лучшему, я думаю. Мне нечем его удивить. Он же в любой момент сможет отыскать пару строк в своей биографии, которые шокируют меня до глубины души, и я пока не готова к этому. Мне хочется взять его за руку, я тянусь к немуи что-то меня останавливает. Я могу пересказать ему самые неприглядные и болезненные эпизоды моей жизни но я не могу к нему прикоснуться.

Уже рассвело, когда я возвращаюсь в свою тюрьму. Я вхожу в дом и с порога получаю оплеуху от Янвеке.

Да пошел ты,  флегматично говорю я, потираю щеку и прохожу мимо, точно он какая-то вещь, старый шкаф, которому давным-давно пора на помойку.

Раньше еще было что-тоостатки благодарности, дохлые ростки фальшивой привязанности, которую я когда-то тщательно взращивала страх, может быть. И теперь пропало. Он стал для меня никем. Просто однажды я заключила с ним сделку, и он нарушил условия, хотел, чтобы все было так, как ему хочется. Я ничего не должна ему больше. Нет ребенканет жены. И внутри только ледяное спокойствие.

3. Реактивы и стимуляторы

Несмотря на две бессонные ночи, Науэль выглядел поразительно хорошо, и только покрасневшие глаза выдавали его усталость. Я испытывала легкое чувство вины из-за того, что Науэлю пришлось вести машину, пока я дрыхла на заднем сиденье. Впрочем, с тем же успехом я могла не спать вовсерот раздирало от зеваний. Уж мой-то внешний вид вполне соответствовал моему самочувствию, и Науэль приказал угрюмо:

 Причешись.

Его волосы, белые, как лежащие на краю моей тарелки кубики рафинада, были приглажены и стянуты в узелприческа, неизменно придающая ему несколько женственный вид.

 Уберите это,  приказал он официантке, едва коснувшись поставленной перед ним кофейной чашки.  Кофе должен быть горячим. Горячим. Как вам это объяснить?

Мне не нравилось, когда он начинал разговаривать с людьми в такой манеренадменной и саркастичной, но я редко решалась высказаться: «Знаешь, тебя совсем не красит, когда ты»

 Укажите в градусах,  невозмутимо предложила официантка.

 Восемьдесят пять,  буркнул Науэль.

 По какой шкале?  уточнила официантка подчеркнуто вежливо.

Науэль наконец-то соизволил посмотреть на нее. Это была женщина средних лет, с густо подведенными фиолетовым карандашом глазами.

 Не будем ударяться в маразм,  сказал он уже терпеливее.  Но я плачу. Кофе комнатной температурыэто не кофе. Принесите мне погорячее, и закончим с этим.

 Минуточку,  сказала официантка.

 Ну и сервис здесь,  проворочал Науэль.

Я прыскала от смеха.

 Уже достижение, что в таком захолустном кафе вообще есть официантка. Тем более официантка, способная тебе ответить.

Науэль послал мне уничижительный взгляд. Критики часто отмечали его способность выражать чувства одними глазами, и сейчас раздражение проступало в них предельно отчетливо. Что хуже, в скверном настроении Науэль начинал излучать весьма ощутимые волны негатива, заставляя окружающих испытывать отчетливый дискомфорт. Почему-то на мне его черные чары срабатывали через раз.

Официантка принесла кофе.

 Пожалуйста,  сказала она, сверкнув издевательской улыбкой, и поставила чашку на стол с гротескной почтительностью.

 Спасибо,  прошипел Науэль, и было сложно определить, выраженная им благодарностьэто проявление вежливости или же наоборот.

Официантка отошла. К счастью, кроме нас посетителей в зале не было. Хотя Науэль еще не успел засветиться со своим новым цветом волос, я все равно параноидально боялась, что его узнают. Известность человекачто сверкающий шлейф, который ему приходится тянуть за собой. Вот по этому хвосту нас и найдут

 Знаменитость в бегах,  прошептала я.  Эта роль хоть кому-то удавалась?

 Это проще, чем кажется.

Науэль не отрывал взгляда от журнала, который разложил перед собой, заняв половину маленького столика. Я краем глаза наблюдала за официанткой. Подобрав с пола смятую салфетку и протерев стойку, она скрылась в служебном помещении. Спустя минуту в зале зазвучала песенка, пузырящаяся идиотским весельем. Науэль сморщил нос, недовольный выбором музыки, зато теперь мы могли продолжать разговор, гораздо меньше опасаясь чужих ушей.

 Что, широкополая шляпа, темные очки?

 Ага, и пистолет, отстреливать самых внимательных. А еще все время озираться и говорить: «Это не я». Чушь какая. На маскирующегося человека в первую очередь обратят внимание.

 Тогда что?

Науэль посмотрел мне в глаза.

 Помнишь, как было вчера, с квази-полицейским? Он узнал меня, я заметил по взгляду, но моя речь сбила его с толку, и он впал в растерянность, которой я воспользовался. Он наверняка видел меня по телеку, знал, как я должен говорить, и ожидал другого.

 И?

Науэль уткнулся в журнал.

 У людей в головах схемы, стереотипы. Меняешь один характерный элементи их программа распознавания дает сбой. Например, они знают, что я вечно накрашен, как проститутка. Ну и отлично. Если я не накрашен, значит, яэто не я.

Я не была уверена в том, что он прав. Без косметики Науэль действительно выглядел иначе. Но вот сами черты его лица их едва ли можно было назвать незапоминающимися.

Я залпом допила свой кофе с молоком, и он осел в желудке теплым облаком.

 Только вот кое-что может подпортить мои планы сохранять инкогнито,  нахмурился Науэль. Он протянул мне журнал.  Опубликовали очередную фотосессию. Совсем забыл про нее. Это было месяц назад.

Фотографии были сделаны в парке. Хмурое утро, чью серость едва смягчает поднимающееся солнце. На Науэле темное тонкое пальто, в карманы которого он прячет свои вечно мерзнущие руки. Он выглядит замкнутым, неулыбчивым и продрогшим, глаза смотрят прямо в камеру. И ни грамма косметики. Бледная чистая кожа.

 Это было ужасно,  капризно рассказывал Науэль.  Мне пришлось тащиться туда в гребаную рань. У меня не хватило сил накраситься, и фотограф сказал, что хотел бы оставить меня без маски. Невообразимо. Он уламывал меня полчаса.

 Ты здесь совсем другой.

Науэль притянул журнал к себе, посмотрел на фотографиюпо обыкновению осторожно, нерешительно, словно боясь разглядеть в себе какой-то недостаток. На этих фотографиях разглядел.

 Блядь, я здесь выгляжу на все двадцать шесть лет!

 Тебе и есть двадцать шесть лет.

 Это еще не означает, что я должен так выглядеть. Нет уж, пятнадцатьэто мой максимум.

В некоторые его шутки я очевидно не врубалась. Я даже не врубалась, шутит ли он.

Науэль пробежался взглядом по столбикам интервью и мрачно резюмировал:

 Из того, что я им говорил, почти ничего не осталосьбранные слова вырезали,  отпихнув журнал, он поднялся.  Пошли отсюда.

 Ты меняешься,  сказала я, пытаясь его утешить.  Взрослеешь. Это нормально. Сколько еще ты сможешь оставаться сияющим пластиковым мальчиком?

Мне была непонятна его досада. Я все же захватила с собой журналв том числе и из опасения, что, решив полистать его, персонал кафе осознает, кем был их недавний посетитель. Мы засветились уже в этом кафе, на автозаправке, у журнального киоска, что, наверное, не есть хорошо. Поразительно, но при всей моей взвинченности я еще умудрялась как-то сожалеть о том, что моя коллекция вырезок с фотографиями Науэля осталась за шкафом в доме Янвеке

 Есть какие-то планы?  спросила я, когда машина плавно тронулась с места.

 Выспаться когда-нибудь.

 Я не об этом.

 Тогда никаких.

 Тебя это не тревожит?

 У нас еще будет возможность познакомиться с нашим врагом поближе,  хмыкнул Науэль.  Чем бы заняться, чтобы убить время?

Собака, бредущая вдоль обочины, проводила нашу машину сердитым лаем.

 Ты так и не рассказал мне, что пытался объяснить тебе Эрве.

 Бессмыслица какая-то: посмотри сквозь себя и сложи две половины полуночи.

 И что это значит?  недоуменно спросила я.

 Если бы я знал, то, конечно, продолжал бы называть это бессмыслицей. Что за глупый вопрос?

 Ну, наверное, он намеревался дать тебе намек.

 Шифровка уместна, если он хотел сообщить мне что-то таким образом, чтобы этого не поняли его убийцы, находящиеся поблизости,  Науэль нахмурился.  Тогда он перестарался с туманом.

 У него было недостаточно времени, чтобы хорошо все продумать.

 Да, это его оправдывает,  Науэль сжал губы.

Повисла долгая пауза. Науэль как будто бы сосредоточился на вождении, но теперь вместо раздражения источал уныние. Ну и попали мы в переделку. Будущее представлялось таким же неуютным, как серая, влажная после ночного дождя дорога, уходящая вдаль. Я решила поразмышлять над фразой, но моя тяжеленная голова, стоило попытаться привлечь ее к делу, оказалась пустой до гулкости. Науэль извлек из кармана склянку, выцепил одну таблетку и проглотил, не запивая. Я ничего не сказала, но мой внимательный взгляд он ощутил.

 Знаю-знаю. Эрве тоже из-за них бесился. Но сейчас мне нужно.

 Нет,  сказал Науэль позже,  так я ничего не добьюсь. Надо развеяться. У меня есть одна идея, если только тебя не пугают сумасшедшие.

 Я видела многих твоих друзей. Ничего, выдержала.

 А. Ну да.

Спустя шесть часов на заднем сиденье громоздились пакеты с эмблемой распространенной продуктовой сети, Науэль проглотил еще одну таблетку, а у меня разболелась голова от чтения в тряске. Журнальные сплетни совсем надоели, и я тоскливо смотрела в окно на дичающие окрестности. Небо заволокло тучами, похожими на размазанные чернильные пятна. Нас давно уже никто не обгонял, встречных машин не попадалось, вдоль дороги колыхалась трава. Вскоре мы проехали мимо пары очаровательных заросших камышом болотцев, вызвавших мое восхищение. Все же приятная смена обстановки после каменно-асфальтного Льеда. Я попыталась заговорить с Науэлем. Некоторое время он выдавливал из себя односложные ответы, потом его вежливость окончательно иссякла, и он включил радио. Даже если бы я не уловила тонкий намек Науэля, я бы все равно заткнулась, ошеломленная потоком дурных песен, хлынувших из динамика.

Пересекая овражек, мы проехали по узкому мостику, сложенному из почерневших от дождей бревен, хрупких и шатких на вид, и я нервно втянула голову в плечи.

 Бояка,  прокомментировал Науэль.  Мы почти доехали. Вон его дом.

Я всмотрелась в гряду лохматых деревьев впереди.

 Где? Я не вижу. Хорошо он спрятался.

 Да не так чтобы очень.

Мы въехали в лес и немного протащились меж деревьев. Науэль загнал машину поглубже в заросли, пряча ее от ненужных глаз, и дальше мы пошли пешком.

 Теперь рассмотрела?

Действительно, среди деревьев я заметила небольшой деревянный домик, похожий на птичье гнездо, из которого прутья торчат во все стороны. Взъерошенный и неуклюжий, прячущийся под низкой крышей, дом в ожидании нашего приближения взирал на нас своими разнокалиберными, не совпадающими по цвету глазамиодно окно занавешено зеленой занавеской, а другое синей.

Науэль подошел к двери, покрытой облупившейся желтой краской, и постучался. Из дома не донеслось ни звука. Науэль выстучал на двери бойкую мелодию. В доме вроде бы скрипнул пол. Науэль повторил то же самое, но громче и настойчивее.

 Кто там?  спросил некто, вдруг обнаружившийся у самой двери. У него был низкий и хриплый, словно простуженный, голос.