Тернов вздохнул, но не столько от тяжелых раздумий, сколько оттого, что заметил с внезапной грустью: предмет их наблюдения Гаврила Мурин вместе со своей спутницей покидают ресторанный зал.
А Мурин, значит, все-таки за нами следил, с горечью констатировал следователь, уже уходит. Сейчас прямо к госпоже Май направится, доложит: замысел инсценировки раскрыт, видно, Сыромясов во всем признался, потому что вместо дознания в следственной камере господин Тернов с помощником прохлаждаются в ресторане. И что же сделает госпожа Май?
Госпожа Май приедет выручать своего сотрудника, которого она якобы уволила. Голову даю на отсечение, что это не так.
Боже мой, Боже мой, Павел Миронович сцепил пальцы, такая ослепительная, умная, передовая женщина, и такую шайку сколотила. На все готова, лишь бы подписка на журнал взлетела до заоблачных высот! Тернов решительно встал.
Оставив деньги с чаевыми на столе, сыщики покинули ресторанный зал. В Окружной суд они ехали в полном молчании, не замечая ни холода, ни начинающейся метели, каждый самостоятельно прикидывал возможные повороты в ходе допроса.
Молча поднялись они на второй этаж, молча прошли по просторному коридору мимо служителей Фемиды в форменных мундирах, мимо свидетелей, маявшихся на скамьях у камер или нервно расхаживающих у дверей в ожидании вызова.
Перед дверью с табличкой «Судебный следователь участка 3 Казанской части» пока никого не было. В следственной камере сыщики сняли шинели и заняли привычные места: Павел Миронович за массивным, несколько обшарпанным столом, а Лапочкин в отдалении, за столом поменьше, стоявшем перпендикулярно к начальственному.
Боясь потерять боевой настрой, следователь тотчас вызвал дежурного и требовательно заявил:
Доставьте арестованного Сыромясова.
Пока дежурный ходил за арестованным, Лапочкин вынул новенькую синюю папку и принялся выводить каллиграфическим почерком: «Дело 234. Нарушение общественной морали, повлекшее за собой смерть». Тернов в ожидании задержанного барабанил пальцами по столешнице.
Ни капли лоска не осталось в фигуре обозревателя мод «Флирта» Дона Мигеля Элегантеса, проходящего по документам как Михаил Иванович Сыромясов, когда он появился в следственной камере. Ватного пальто на нем уже не было, зато поверх исподнего были надеты потертый пиджак и широченные мятые брюки, подобранные из запаса, предназначенного для маскировки агентов. Тернову даже показалось, что Сыромясов стал еще тучнее, чем прежде, брюхо его колыхалось совершенно неприлично, одутловатое лицо топорщилось седоватой щетиной, кожа на щеках обвисла, губы дрожали.
Итак, господин Сыромясов, приступим, заявил Тернов, дождавшись, когда эта куча усядется на стул. Как вы себя чувствуете?
Скверно, прохрипел арестованный. Голова в тумане, затылок болит.
Михаил Иваныч, сказал укоряюще Тернов, таких афер я от вас не ожидал.
Виноват, Сыромясов, блуждая взором по полу, вздохнул. Я и сам от себя этого не ожидал.
Что привело вас в гостиницу «Бомбей»?
Не помню.
Как вы туда проникли?
Не помню.
Как вы оказались в постели с мужчиной?
Не помню.
Зачем вы надели на лицо медвежью морду?
Не помню.
Куда вы девали свою верхнюю одежду?
Не помню.
Дознаватель остановился и откинулся на спинку кресла.
Вы инсценируете потерю памяти, Михаил Иваныч, и, верно, потребуете сейчас медицинского освидетельствования. Но мы вам его не дадим.
Почему? робко поднял мутный взор на следователя обозреватель мод.
Потому что мы прямо сейчас память вам вернем. Чтобы не терять время.
Я буду очень рад, промямлил Сыромясов.
Так вот как было дело. Госпожа Май, задумав «бомбу» в номер, разработала сногсшибательную операцию. В ней были задействованы Мурин, Синеоков, фотограф и вы. Синеоков выписал из Казани содомита Трусова. Вы с фотографом под покровом ночи пробрались в гостиницу с черного хода. Ключи подобрали заранее. Мурин добыл медвежью маску. Фотограф должен был заснять чудовищную оргию. Одного только вы не предусмотрели: что изнеможение сморит вас, а вашего партнера доведет до гибели. Я правильно излагаю события?
Сыромясов смотрел на Тернова остекленевшими глазами. Бесформенный великан, павший так низко, выглядел жалким и несчастным. Следователь, решив, что противник морально сломлен и запираться более не намерен, смягчил тон:
Я понимаю, Михаил Иваныч, ваше положение. Разумеется, одобрить такую деятельность я не могу, но вижу, что вы человек подневольный. Госпожа Май, видимо, вас шантажировала увольнением, если вы не согласитесь на этот маскарад Вы не возражаете, если мы проведем с Ольгой Леонардовной очную ставку?
Нет, не возражаю, прошелестел Сыромясов.
И сейчас же пошлем курьера за Синеоковым и фотографом. Как его фамилия?
Братыкин.
Вот-вот. Лев Милеевич, запишите. Ибегом к товарищу прокурора с ходатайством на задержание и обыск.
Лапочкин встал и прошествовал к дверям, брезгливо сторонясь допрашиваемого. Тернов же сделал еще один изощренный ход:
Господин Сыромясов, вы как тонкий ценитель прекрасного, наверно, страдаете от необходимости носить поношенные вещи из чулана старьевщика. Если бы вы оделись в привычный костюм, может быть, ваше самочувствие и ваша память улучшились бы.
Вы так думаете? Сыромясов, казалось, впервые обратил внимание на свой наряд и с недоумением обозрел брюки и пиджак.
Да, я так думаю. Поэтому предлагаю вам позвонить супруге и попросить ее принести приличную одежду. Вот аппарат.
Сыромясов побледнел и не тронулся с места. Он с ужасом смотрел на телефон, затем перевел взгляд на Тернова.
Ну же, смелее, подбодрил его следователь. Давайте позвоню я. Какой у вас номер?
Сыромясов схватился за левую сторону груди и яростно замотал головой.
Господин следователь! Умоляю! Не говорите ей ничего! Она тоже способна на убийство из ревности!
Глава 5
Ну, брат, и дела, говорил Фалалей, скатываясь по перилам лестницы, как только за ним и Самсоном захлопнулась входная дверь. Ты чего-нибудь понимаешь?
Самсон, все еще под впечатлением от общения с Нелли Валентиновной, промычал что-то нечленораздельное.
Что делать? Что делать? Чует мое сердце неладное, тараторил фельетонист, конечно, разговорчики о сотрудничестве с полицией и о вызовах на ночные заданияерунда, бабские глупости. О сотрудничестве я бы знал, в полиции у меня свои люди. Но какова! Не насмехалась ли она над нами? Ведь как Божий день яснопогуливает наш дон Мигель, погуливает. Гигант, великан, голиаф! Смотри-ка, частенько он по барышням порхает ночами
Вообще-то я не заметил, что госпожа Сыромясова слишком взволнована отсутствием мужа. Неужели, если знает о его проделках, не ревнует?
Тяжелая дубовая дверь парадной захлопнулась за молодыми людьми, и, пересекая уютный, чисто выскобленный дворик со спящим фонтаном посередине, стажер задрал голову вверх, к застекленному эркеру гостиной Сыромясовых. Занавеси, за которыми скрывались зеленые владенья богини Флоры, не шевельнулись.
Может быть, они брак построили на европейский лад, многозначительно подмигнул специалист по изменам, увлекая друга к чугунным воротам, и дальше вдоль улицы.
Как это?
Ну, брат, это очень просто: договорились иметь не только семейную жизнь, но и личную. Понимаешь? Может, и она тем же грешит.
Да, ошарашено припомнил стажер, ведь сам дон Мигель на прошлой неделе мне говорил, что следит за женой, да и своих похождений не скрывал. Он-то, наверное, ревнует.
Если б ревновал, не спускал бы с жены глаз, возразил фельетонист, а так она сама себе предоставлена. Гуляй, не хочу.
Если б мой батюшка ночевать домой не пришел, матушка весь день плакала бы, заявил Самсон.
А что, бывало такое?
Нет. Никогда, решительно запротестовал любящий сын, приходил, конечно, поздно, под утро Ну, если в карты с друзьями заиграется
Знаю я эти карты, захохотал наставник, за каждой бубновая или червовая дама скрывается Аппетитненькая и шаловливая
Фалалей, в голосе стажера послышались укоризна и искреннее негодование.
Да не тушуйся, братец, я же по дружбе вслух размышляю. Ясно? Что будем делать?
Ума не приложу.
Самсон действительно не знал, куда они неслись вприпрыжку по незнакомой для него улице. Новенькие, высоченные дома, поблескивавшие цветными глазурованными кирпичами, вкрапленными в ноздреватую штукатурку, мирно соседствовали с деревянными домишками с мезонинами, садами и палисадниками, где под снежными одеяниями стыли деревья и тонули в сугробах кусты. Вдали, в перспективе, прямо перед ними в белесое зимнее небо возносился шпиль Петропавловской крепости.
Что ты глазами стреляешь туда-сюда? удивился фельетонист. Можешь не бояться. Голову даю на отсечение: если твой батюшка и приехал, то сейчас где-нибудь наслаждается свободой, в ресторане или в борделе. Вряд ли по улицам разгуливает в такой мороз.
Действительно, холодно, Шалопаев поежился, не столько от мороза, сколько от тревожных предчувствий. А вдруг он уже в редакции, беседует с госпожой Май?
Тогда еще лучше, многоопытный Фалалей внезапно повеселел, уж она-то его окрутит быстро. Не удивлюсь, если он сегодня уже будет ночевать под одной с тобой крышей, но не в буфетной, а в будуаре. Твой батюшка как, симпатичный?
Вообще-то, говорят, мы с ним похожи А мне кажется, что он чем-то напоминает господина Либида: такой же вальяжный, барственный, чуть тучноватый
Ну, брат, дело швах, Фалалей присвистнул и остановился. Тогда у него нет шансов избежать чар нашей Майши Эй, извозчик!
Журналисты уселись под суконную полость, и Фалалей яростно закопошился под ней, с удивительной энергией топая ногами и охлопывая руками ноги и грудь.
А куда мы едем? спросил стажер.
В Благородное собрание! Гони! завопил наставник и опустил нос в воротник.
Самсон смолк. Скользя взором по узнанной им Троицкой площади с деревянным собором, по беседке-перголе на углу каменной ограды, за которой скрывался чей-то особнячок, он нехотя выхватывал из своего сознания обрывки мыслей, блуждающих, пестрых. Сосредоточиться на чем-то определенном Самсон не мог. Ведь Ольга Леонардовна не дала ему на общем собрании никакого задания! То ли забыла, то ли решила, что преступление по страсти он сам обнаружит и сам разберется в нем. Но где его возьмешь? Внезапно в мозгу вспыхнула ужасная идея: а не посвятить ли статью отцу? Интересно было бы узнать, какие у него скрытые страстишки, есть ли за ним что-нибудь греховное, преступное? Юноша тут же с возмущением прервал себяразве возможно следить за родным отцом да уличать его в тайных страстях?
Мгновенно на Самсона нахлынули щемящие душу воспоминания: милый уютный дом, мать, сестренка Вечерние беседы с отцом в кабинете, в окружении книг, аккуратно занимавших каждая свое, навсегда определенное за стеклами книжных шкафов место. Особенно трогательным предстали в воображении стоптанные тапочки, в которые с легким изяществом заталкивал узкие ступни, обтянутые шерстяными носками, отец. Родной такой, близкий, теплый
Но рядом с трогательными образами дома и отца возник и другой, яркий и болезненный: образ прекрасной Эльзы, его тайной жены, которую он так и не сумел отыскать в столице. Что он успел за месяц? Проболтался Фалалею да Мурину? Сходил в фотоателье Лернера?
В эту минуту, на Троицком мосту, Шалопаев осознал весь ужас своего положения. Если Эльза жива, он должен о ней знать. Если ее уже нет в живых, необходимо добыть доказательства ее смерти, не может же он до старости оставаться соломенным мужем или вдовцом!
Он отвел взор от привычной панорамы зимней Невы с копошащимися на заснеженном пространстве человечками и покосился на спутника, будто тот мог уличить его в тайной стыдной мысли о том, что он уже нечаянно изменил своей жене, когда в жару метался на постели евангелической больницы. Сестры милосердия воспользовались его беспомощностью. Как же ему смотреть в глаза Эльзе?
Внезапно злость наполнила все существо юного стажера, он ощутил себя зверем, загнанным в клетку. И желание мщения вспыхнуло в его груди. Он уже потянулся к Фалалею, чтобы поделиться с другом страшной догадкой, но вовремя передумал и сдержался.
Нет, если кому-нибудь из коллег-журналистов можно сказать о своих ужасных подозрениях, то только Мурину. Тот не болтун, мужчина сильный, поймет, поддержит, а если потребуется, то и разубедит. Но где сейчас Мурыч?
Фалалей, позвал несчастный, а где в Петербурге борцы соревнуются? Ну, куда Ольга Леонардовна Мурыча послала?
Зачем тебе? подозрительно отодвинулся тот, это здесь недалеко, в Михайловском манеже.
Внезапно Самсон похолодел: он вспомнил, что фотография его дорогой жены Эльзы значилась в учетной книге фотоателье Лернера под явно вымышленным именем Жозефины де Пейрак! И делалась фотография для участия в конкурсе красоты! Неужели свершится чудо, и через два дня в зале Благородного собрания он увидит свою потерянную возлюбленную?
Слезы навернулись на глаза. Смутные подозрения, терзавшие душу, обрели ясные очертания. Он понял все! Все-таки за месяц столичной жизни, побывав в удивительных передрягах, он изрядно поумнел! Мерзость свершившегося открылась перед ним как на ладони. Вот онопреступление по страсти!
Его отец, Василий Игоревич, воспылал преступной страстью к Эльзе Куприянской, но сам жениться на ней не мог, как не мог дать приличной девушке и положения в обществе. Он воспользовался тем, что Эльза обворожила сына Не исключено, отец, желая избавится от соперничества сына и связать его обетом молчания, сам договорился в деревеньке о тайном венчании! А после убрал за немалую мзду следы сговора со священником и отправил Эльзу в Петербург Вот почему она скрывается под другим именем. Живет, возможно, на субсидии отца, избегает общества. Собирается участвовать в конкурсе красотыи именно для встреч с ней приезжает в столицу отец! А не для того, чтобы сына воспитывать
Будто камень свалился с души юного журналиста. Горько ему было. Горько. Но и спокойнее стало. Значит, отец грешен перед сыномэто хорошо. Значит, сам Самсон не виноват перед Эльзой, а Эльза перед ним виновата. Если брак был инсценированным, тогда и измена с евангелическими сестрами не считаетсячто тоже хорошо. Но все же, как могла эта милая ласковая женщина предпочесть ему, молодому, сильному, красивому, полуоблезлого, оплывшего старика?
Эй, Самсон, дружище, слезай, услышал стажер, приехали.
Сани стояли у сияющего огнями парадного крыльца Благородного собрания.
Фалалей расплатился, и журналисты устремились внутрь, в теплый зев парадной. В холле толклись какие-то не слишком презентабельные личности. Между ними лавировал лысый человек во фраке.
Господа, господа, расходитесь, повторял он как заведенный, я уже сообщил вам все, что знаю. Победительницу объявят послезавтра к полуночи.
А где мы возьмем фотографии претенденток? послышались недовольные голоса.
Господа, по условиям конкурса претендентки имеют право сохранять инкогнито до самого финала. Скажу одно, все они прелестны. Есть и жены служащих, и актрисы. Билеты уже раскуплены. В конкурсе пожелала принять участие и одна иностранная подданная, не далее двух часов назад для нее абонировал ложу под номером четыре ее антрепренер.
Имя! Имя! пронырливый народец обступил лысого тесным кольцом.
Имени не знаю, хитро улыбнулся тот, а псевдоним Жозефина.
Говор в холле усилился, любопытствующая публика обменивалась соображениями и домыслами, и вскоре стала потихоньку рассеиваться в пространстве.
Эй, Самсон, господин Шалопаев, Фалалей толкнул стажера локтем в бок, чего задумался?
Не знаю, автоматически ответил тот, едва держась на ногах от страшного удара, который обрушился на его сознание.
Жозефина, Жозефина, задвигал губами Фалалей, знакомое имя. Не знаешь? И чему вас только в гимназиях казанских учат? Так звали жену Наполеона! Не иначе как французская подданная! А вдруг королевских аристократических кровей? Надо бы в посольство сбегать.
Ну уж нет, в Самсоне все протестовало, едва согрелся и опять на улицу?
Да ты не бойся, не во французское посольство, утешил его друг, а в английское, оно ближе.