Готы же, надеясь на силу свою, на помощь грозных богов Одина и Тора, воинское счастье решили попытать. Но только все битвы-сражения проиграли. От злости и срама поражения раненый Саром и Аммием их вождь-старец Германарих с собой покончил, вонзив кинжал в сердце черное, гноем и ядом точащее.
Вместо Германариха конунгом-королем у готов стал племянник его Винитарий. И был Винитарий прозван русами и славянами Амалом Вендом, ибо мать его была из рода венедского, Водомерка. Ничего хитрого тут нет: не такие еще браки случались
Замирился Винитарий с гуннами, признал над собой власть Баламбера. Нехотя. Под давлением гуннов, замирился Винитарий и с русами Буса. Точнее, сделал вид, что замирился. Ибо, как только Баламбер отбыл со своим войском на заход солнца, преследуя вестготов, то Винитарий тут же предал забвению и то, что в его жилах течет кровь славянская, и то, что чару вина-мира испил с князем Бусом и его ближайшими боярами. Воспылал гордыней объединения русов и славян под своей рукой.
Только славяне и русы быть под ним и под готами не пожелали. А желали быть с князем своим Бусом. Вновь начались сечи-сражения между русами и готами. Вновь готы были не раз биты от дружин Буса, крепко биты. Ибо не замай чужогои своего не потеряешь
Снова запросили готы мира и дружбы. На пир к себе пригласили, дав в залог аманатов. И хотя главный волхв Златогор, как и другие волхвы, предупреждал князя о коварстве готском, советовал не ехать, Бус, взяв с собой сыновей и семьдесят наипервейших бояр, отправился на званый пир. «Ибо чему бывать, того не миновать, сказал он, начертанного свыше на земле не изменить».
Винитарий встретил ласково, другом и братом Буса называл. Потом учинил пир знатный. За столом лучшие места указал. Мягко нерусь стелил, хвостом, как лис, повиливая
А когда русы упились винами, с сонным зельем смешанными, приказал своим воям Буса со дружиной схватить, повязать и живыми на крестах распять. Да, стлал Винитарий мягкотолько спать русам стало жестко. Ох, жестко!
Так не стало великого князя Русколани Буса Белояра, его сыновей и семидесяти наипервейших боярстарейшин родов русских, антских и славянских. И распалась с плачем великим единая могучая Русколань вновь на отдельные племена и земли.
Только недолго Винитарий плодами злодейства наслаждался: вождь гуннов Баламбер не стерпел самоуправства и коварства готского. Приказал воям своим Винитария изловить да на суд скорый доставить. Но готы встали за конунга своегои началась вновь война между готами и гуннами. И повержены были готы, а Винитарий пал от стрелы Баламбера. Выцелил все-таки гуннский вождь готского. Воздал достойно за коварство и измену.
Не стало Русколани, но на земле русов, северян и полян, там, где лесов-боров поболее, родилась Боруссиялесная страна Русь. Главным же градом Боруссии стал Воронежец на речке Вороне, что воды свои в реку Дон катит. Старшим тут был князь Сегеня Белоярвнук Буса Белояра. А в граде Белой Веже, что в излучине Дона, Болорев. В Голуни же, что на Ворскле-рекеОглендя Бродник.
Оглендя близким родственником Бусу не был и допрежь пас стада свои у моря Готского. Хитроумные греки то море Понтом Эвксинским, то бишь Благодатным, величают. Будь жив Бус, Оглендя, возможно, продолжил бы пасти стада Но случай подвернулся, и он его взнуздал. Как коня.
Почему Оглендя не остановился в Скуфии-Скифии, возникшей на берегах моря синего, в устье Непры-реки, а перебрался в Голунь, только богам ведомо.
В яви-жизни ветры, начав веять в одном месте, по воле Стрибога перемещают свои невидимые струи в другое, рекаот ключа-истока воды несет через многие земли, пока не впадет в более крупную реку или же в море. Так и люди. По воле богов светлых рождаются в одном месте, потом, подхваченные невидимыми течениями, оказываются в другом. Не мыслилось, но случилось. Вот так и с Оглендей. Да и с иными прочими
Ратша не бывал в стольном граде РусколаниКияре Антском. Слишком далеко сей град от веси северян. А вот град Воронежец посещать случалось. И в граде князя семцев Кура, что на высоком мысу при слиянии тамошних рек Кура и Тускура, бывать приходилось. И не только самому, но и сыновьям тоже. Ратные дела тому причина
Молодым не раз хаживал с князем Куром по зову Буса Белояра. А когда Буса не стало, то со старшими сыновьями и по зову Баламбера. Тогда-то и насмотрелся вволю на почти поголовно безбородых гуннов. Пообвык с ними, пообтерся. И уже не такими страшными стали они казаться. Стал к речам прислушиваться, слова их чудные запоминатьобщаться-то ведь надо было союзники как-никак
Выяснил, что славянский пир по покойникамтризнугунны стравой называют, колчан для стрелсагайдаком. Но самое смешное, что сильного бурого лесного зверя бера или по-иному орса, ведмедем или медведем кличут. За то, что зверь этот ведает медсладкую добычу бортников. Ну, медтак мед, а мед ведающийпусть и медведь
В жизни гунны обходились малым. Вечно на конемужи и отроки, а в кибиткахженки, старики и детишки малыеони довольствовались дикими злаками да кореньями, взварами трав да мясом жеребят. Благо, что конские табуны, а то и стада коров всегда при них. А если не было, то отбирали у всех тех, кто попадался на их пути. При этом мясо не варили в котлах, а, нарезав тонкими ломтиками, вялили на солнце или же подкладывали под потники седели ели упревшим.
Ежели седла у воя не было, таких гуннов было тоже множество, ибо они состояли не из единого рода-племени, а из множества разных, ломтики мяса клались под собственное седалище. И тоже упревали. А упревши, уплетали за милую душу.
Одежды носили из грубой ткани. Иногда из шкурок полевых мышей и сусликов-свистунов, которых их мальцы ловили во множестве во время стоянок. Шили одежды женщины прямо в повозках-арбах. Работа была кропотливой, но гуннские девы и женки роптать не привыкли. Молча делали свое дело.
Одежд своих гунны не меняли до тех пор, пока те не изнашивались или не истлевали от пота до дыр и уже не поддавались никакому штопанью. И мало заботились, если от одежд оставалось только одно название. Зато обожали злато, которым украшали в основном сбрую комоней: узды, седла стремена. Даже у самого бедного и никчемного гуннского всадника-воина хоть несколько малых, тонюсеньких-претонюсеньких золотых пластиночек, но было вкраплено в сбрую. Про храбрых и отважных воинов говорить уж не приходилось: вся сбруя у них горела золотым огнем. Но самые богатые украшения были, конечно же, у вождей и их сыновей. И не только на конской сбруе, но и на воинских доспехах и одеждах.
Где гунны добывали столько золота и серебра, было тайной. Но поговаривали, что все это им досталось после разгрома богатого Боспорского царства, некогда процветавшего на берегах Сурожского моря и устья Дона-реки. С эти царством русы и анты много веков вели торговлю, считая своим соседом. Да что там соседом?.. Половина жителей Боспорского царства, если, вообще, не две трети, были потомками русов, скифов да амазоноквоинственных дев Подонья.
«Эх, конская сбруя, конская сбруя вспомнив мимоходом и ненароком о конской сбруе, подумал уже с вожделением о ней Ратша. Заветная мечта любого воина».
Седлом русов, в том числе и Ратшу, было не удивить. Общаясь в степях с аланами да сарматами, а ранее и со скифами, русы не только видели эти хитроумные приспособления, но и сами ими умело пользовались. Правда, при этом особой тяги к их украшению не имели. Ну, разве что старейшины родов, чтобы хоть как-то отличиться от простых родичей-воинов.
Невидалью чудной не были для русов и воинские доспехи. Хоть просто кожаные, хоть пластинчатые, изготовленные из костяных срезов копыт коней и нашитых с напуском одна на другую на кожаную основу. Многие имели как изготовленные собственными мастерами, так и добытые в походах. Пластинчатый доспех был крепче, но стоил дорого и являлся заветной мечтой каждого воина.
А вот стременагужевые петли, крепящиеся к седлам и служащие упором ступням ног, впервые увидели у гуннов. Увидели, испробовалии пришли к выводу, что без них уж никак нельзя. Всадник, вставив ступни в стремена, сидит на комоне как влитой: не соскользнет, не ерзанет, не пошатнется. А прижмет нужда, так и повернуться во все стороны можно, не боясь соскочить с крупа. И замах руки куда как крепче да вернее. К тому же ковали русов тут же и улучшение стременам придумалистали ковать железные. Ступне в них куда вольготнее и устойчивееникакой тебе теснины и неудобства.
Если у русов и славян главным среди богов был Сварог, у скифовПапай, у готовВотан или Один, то у гунновдух неба Тэнгри. Однако гунны, почитая своего бога, воздавая ему почести и хвалу, принося жертвы травами, молоком кобылиц, воскуривая костры до небес, чужих не хулили. Относились со сдержанным уважением: все-таки боги, а не смертные люди.
Что же было общим для всех, так это крестдревний символ круговращения, смены эпох, времен года, дня и ночи, Яви и Нави. И русы, и славяне знали, что символ этот еще со времен их отца Ария был в чести. Только вот в последние годы стал забываться. Зато гуннами был уважаем и храним. А еще и готами, точнее той частью готов, которая в Бога-человека, во Христа уверовала. Были среди готов и такие, которые в кресте символ мученической смерти Христа во спасение всего рода человеческого видели.
Ратша ведал, что далеко за синим морем, на окраине ромейского государства зародилась новая вера, вера в Христа-Спасителя, что эта вера набирает силы. Ведал, но не роптал, ибо тому, что должно случиться в мире Яви, тому, что уготовано богами в Нави, человек, даже волхв, помешать не в силах. И уж тем более такой, как Ратша. Он хоть и исполнял обязанности хранителя законов щуров и пращуров, дедов и прадедов в родной веси в дни празднеств, но ученостью волхвов не обладал. Да и не стремился к этому. Рожденный воем должен быть воем. Рожденный же волхвом должен стать волхвом. Но так как в роду Севца своего наследного волхва не было, то обязанности хранителя древних традиций пали на Ратшу, как самого сообразительного. Вот он и нес сей тяжкий груз по мере сил и возможностей. Даже появление гуннов не стало помехой тому.
4
Самого Баламбера, или Беламира, как чаще звали его русы, анты и славяне на привычном для себя языке, Ратше в свои молодые годы доводилось видеть только издали. Почти всегда в тяжелом пластинчатом доспехе и в кругу ближайших советников или вождей из союзных родов и племен. Ближе приблизиться не позволяли нукерытелохранители из сыновей и ближайших родственников, всегда оттиравшие чужеземных воинов подальше от своего вождя. Зато его племянника Ругила от младшего брата Харатона, называемого часто Роусом, а то и просто Русом, видеть-зреть приходилось довольно часто. Ругил был отроком любознательным, непоседливымпо делу и без дела в сопровождении десятка, а то и дюжины воев появлялся в станах союзников.
Лицо у Ругила, как и у всех его сверстников, было густо испещрено шрамамигунны с раннего детства, чуть ли не с рождения, наносили порезы на ликах детей, приучая их к терпению боли. А ещечтобы волосяной покров не трогал их бород и усов в пору зрелости. Густые смоляные волосы были забриты на челе, а на затылке стянуты в косичку. Серые, как осеннее небо, очи то светлели, лучась заинтересованностью, то покрывались хмарью. И тогда взгляд их становился не по-детски тяжел, гневлив и опасен. Ратше как-то удалось увидеть, как Ругил, вдруг ни с того ни с сего воспылав гневом, зарезал кинжалом пленника-гота, светло-русого великана, оказавшегося у него на пути. Зарезал просто так, ради забавы.
«Степной орел растет», восхищались им гунны.
«Коршун», хмурились русы.
Ратша же не восхищался и не хмурился, молча наблюдал за будущим вождем гуннов. А то, что это рос будущий вождь, можно было не сомневаться. Все задатки к тому имелись: и родовитость, и отвага. «Недурно бы сойтись с княжичем поближе», рассудил Ратша, наблюдая за отроком.
Ругил рано лишился матери: умерла во время очередных родов. С отцом Харатоном держался почтительно, но любви, судя по его поведению, не испытывал. Да и проявление любви в среде гуннов, хотя бы отца к сыну или сына к отцу, считалось слабостью. Слабость у гунновхуже смерти. К тому же до недавних пор родство у гуннов считалось только по рожденным от одной женщины. Ибо мужьями у ней могли быть разные мужчины, которые и не ведали: понесла ли от них дочь степей или же не понесла, став непраздной от другого. И только в последние годы, когда браки с благословения Тэнгри упорядочились, когда в роду стал главенствовать мужчина, у отцов появились наследники и продолжатели рода.
До поры, когда молодой жеребчик ищет кобылку, когда один вид молодицы вызывает у молодца жажду обладания ею, Ругил еще не дорос. Поэтому жара любовных томлений он еще не испытывал. И отроковицы, будь то степнячки или же красавицы славянки да русинки, взгляда Ругила не затрагивали. Если что и восхищало его взгляд, вызывая огненную искрометность, если что и вызывало азартный трепет сердца, неистовое томление духа, так это комони-кони. В них-то он, как и всякий степняк, не чаял души и готов был дни и ночи проводить в седле.
Однажды, дело было на берегу Семи-реки, гунны вздумали купать лошадей. Сами они, выросшие среди степей, водных просторов боялись, плавать не умели, но сидя на конях, преодолевали любую водную преграду или вброд или вплавь. А уж искупать лошадку в летний знойдело не только любимое, но и весьма полезное: меньше станет на теле благородных животных всяких кровососущих тварейслепней, оводов, мошки разной. Да и кожа после купания блестит и переливается красками, что твоя радуга после дождика. Любо-дорого смотреть. Словом, купание лошадей гунны обожали. А тут все к одному и сошлось: жаранесусветная, сечь и сраженийне предвидится: готы далеко на закат солнца убрались, праздностьодолевает
И вот к затее взрослых в мгновение ока присоединились отроки: кричат, галдят, друг перед дружкой ловкостью да силой похваляются. Не остался в стороне и Ругил. Вскочив на гнедого жеребчика, он борзо погнал его в реку под одобрительные крики гуннских воев.
«Поостерегся бы, не одобрил удали, а точнее бесшабашности княжича, Ратша, наблюдая за происходящим со стороны. Речные духи баловства не любят. Мигом на дно утянут к дедушке Водяному».
И только он о том подумал, как случилось непоправимое: когда Ругил уже одолел треть ширины реки и удалился от отмели, конь под ним вдруг шарахнулся. То ли собственной тени в воде испугался, то ли ухом воды зачерпнул, то ли сомом, царем рыб, был ушиблен. Поди, узнай! Только шарахнулся, да и сбросил с крупа Ругила. Тому бы за узду ухватиться да крепко держатьсяглядишь, гнедой бы и вынес его на берег. Но Ругил, не ожидавший такого подвоха от любимого коня, узду упустил и стал беспомощно барахтаться в воде. Вот-вот пойдет камнем на дно.
Гунны на берегу кричат, руками машут, богов вспоминают, Тэнгри на помощь призывают, а спасать отрока не решаются. Боятся темных вод Семи-реки. Боятся гнева речных духов, возжелавших их сородича Ругила.
«Кажется, твой час пробил, шепнул сам себе Ратша, сбрасывая на ходу кожаные поступы с ног и порты. А вы, светлые богиСварог, Дажьбог, Перун и Световитне оставьте внука вашего своей милостью». И в чем мать родила пробежал по отмели, сколько было можно бежать, высоко вскидывая ноги, с громким хлопаньем разрывая водную гладь, поднимая мириады радужных брызг. Потом, не останавливаясь, набрав в грудь побольше воздуха, нырнул, по-лягушачьи работая под водой руками и ногами. Вынырнув, поплыл, рассекая упруго-обволакивающее тело реки дланями, бурля его ногами, быстро сокращая расстояние между собой и беспомощно, по-кутячьи, барахтающимся гуннским княжичем.
До Ругила оставалось каких-нибудь десяток мощных замахов, десять бросков крепкого Ратшинова тела, когда княжич, обессилив вконец, скрылся с головой под воду и, пустив бурки, пошел камнем ко дну.
«Врешь, не возьмешь, неизвестно кому мысленно сказал Ратша. Мы еще посмотрим, кто кого»
Определив на глазок место, где в последний раз был виден Ругил, Ратша, сделав невероятный кувырок, словно отталкиваясь от речной поверхности, нырнул вертикально вниз.
Не случись несчастья, наблюдатели на берегу, наверно бы, покатились со смеху, видя, как над речной гладью сверкнул белизной кожи обнаженный зад Ратши и как по-лягушачьи дернулись над лоном вод его ноги. Но ныне было не до смеха. Вряд ли кто из русов и гуннов обратил внимание на это. Все, затаив дыхание следили за тем, удастся или не удастся смельчаку-русу спасти Ругила. Даже советов, на которые всегда так богаты как русы, так и гунны, не подавали.
Вода в реке теплая, светлая на поверхности на глубине пугала холодом и чернотой. Однако, взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Ратша нырнул с открытыми глазаминадо было увидеть тело Ругила. Сначала он ничего не мог разглядеть, кроме, разве что, рыб, таращивших на него, как на чудо-юдо, глаза. И уже начал сомневаться в положительном исходе дела, так как запас воздуха, умело стравливаемый им, иссякал, как вдруг взгляд его выхватил из речной мути очертание тела, распластанного на илистом дне.