Куда надо? поинтересовался тот.
В Красный Восход, тут недалеко.
Чувство свободы снова начало покидать Алика, и он думал только о том, что не более чем через пять минут будет на месте, и всё закончится. «Просто сегодня необычный день, поэтому всё не так, как всегда», промелькнула мысль.
Ты тут рядом живёщь, щто ли? не отставал кавказец.
Нет, я из А. Доехал до Брехаловки, потом попал в непогоду. Пришлось переждать, Алик показал пальцем, вон в том домике.
Водила неожиданно совсем оживился:
Так это ты там сидэль, а я думаль, почэму в окнэ свэт! он посмотрел в окно. А свэт всё раувно горыт!
Я там не один был. Они остались пока.
Тот нахмурился, и они, наконец, поехали. Но чувство свободы было потеряно окончательно. Алик смотрел, как стремительно приближаются казавшиеся ранее такими далёкими дачи Красного Восхода. Вот и поворот. Машина остановилась, и Алик вышел.
Спасибо.
Нэ за щто. А кто там в домике, твои друзья, щто ли, а?
«Странно всё это. Зачем он расспрашивает?» подумалось Алику и стало как-то нехорошо.
Нет, тоже от непогоды прятались. Они скоро уедут.
Э, понятно, кавказец сочувственно цокнул языком и улыбнулся: Ты нэ подумай щто, просто домик понраувилься. Раньще его здэс нэ видэль.
Наверное, недавно построили, сказал Алик и махнул рукой, прощаясь.
Тот снова цокнул и поехал.
До дачи друга нужно было идти ещё, пожалуй, минут пять, но это расстояние пролетело, как один миг. Ноги сами несли. И вот показался знакомый забор. Алик достал телефон и позвонил. Недовольный голос друга проворчал в трубке:
Алло, Альберт, ты бы ещё среди ночи приперся.
Извини, Серёга, открывай, так получилось.
Вскоре друг открыл калитку и пристально оглядел Алика с головы до ног.
Что с тобой? Почему весь в крови?
Алик закурил сигарету и, насколько можно, кратко рассказал ему о том, как попал под дождь, про домик, о Кирилле и Артёме, о Петровиче, о том, как приехали Пашок и Наташа, о том, как из-за непогоды они не могли оттуда выбраться, как потом Пашок набил ему морду.
Нет там никого домика, я на днях был в тех местах, сказал Серёга.
Если его нет, то и меня нет. Они, наверное, и сейчас ещё там, устало ответил Алик. Завтра сходим туда, а сейчас я смертельно хочу спать.
Наутро вышло солнце, и только временами сильный порывистый ветер напоминал о вчерашней гримасе природы. Снег растаял, оставив лишь лужи и грязь.
За окном Серёгиной дачи беззаботно щебетали птицы, и Алику совершенно не хотелось подниматься с постели. Но пришлось. На кухне настойчиво гремела посуда, что-то громко начало шипеть и булькать, и заорала музыка. Это Серёга намекал, что пора пробуждаться. Наконец, не выдержав, он сам подошёл к Алику.
Долго ещё будешь валяться?
Сейчас встаю
Вставай, вставай, нам ещё в Брехаловку за пивом.
«Опять бухать!» разочарованно подумал Алик. А что он хотел? Именно за этим же сюда вчера и ехал. Ничего не поделаешь. Тем более с другом Серёгой, а не с теми из домика пить-то предстоит.
После завтрака Серёга вытащил из сарая велосипеды, и они поехали в Брехаловку. Алик непременно снова хотел увидеть вчерашний домик. У него бешено колотилось сердце, как у преступника на месте преступления. Но домика и вправду не было. Что за мистика? Прекрасное расположение духа мгновенно улетучилось.
Я же сказал, что здесь нет никакого домика, сухо сказал Серёга. Может, ты что перепутал?
Да не мог я перепутать! разволновался Алик. Его с дороги видно было! Давай поближе подъедем, посмотрим.
Они проехали вперёд, свернули на лесную дорогу, где Алик увидел следы от колес автомобиля.
Вот видишь, здесь стояла Пашкова «девяностодевятая»! Вот, смотри, он задним ходом отсюда, видимо, выехал А вот тропинка, по которой мы шли! Она вела прямо к домику.
Он рванулся по тропинке, остановившись возле сваленного дерева, через которое перешагивал вчера. Но домика не было. На его месте была просто небольших размеров яма, а на её дне валялись три пустые баклажки из-под пива, две пустые бутылки из-под водки, большая и маленькая, коробка и вынутый из неё пакет из-под вина, бутылка минералки с остатками на дне, пять пластмассовых стаканчиков, шелуха из-под яиц и прочий мусор.
Вот всё, что мы вчера пили!.. Может, домик разобрали, перенесли?
Да ты здоров ли? недоверчиво спросил Серёга.
Весь путь до Брехаловки за пивом и обратно прошёл в каком-то тягостном оцепенении. Хотя, пожалуй, и не оцепенение это было вовсе, а ужасное, всеобъемлющее опустошение. Похоже, так люди сходят с ума. Если домика не было, то где тогда он был вчера целых семь часов где-то с полвторого до где-то полдевятого
Но в том и дело, что домик был, в этом у него не было никаких сомнений. К тому же кавказец на «копейке» тоже видел его. Нет домика, нет людей, что были в домике, тогда и кавказца этого тоже не было. Ну бред же! Неприятное, беспокойное, давящее чувство поселилось у него внутри. Как будто вынули душу.
В этот день Алик напился до бессознательного состояния. На следующий день, с перепоя, продрых до вечера. Ему снился домик, его бревенчатые стены, керосиновая лампа, стол на полкомнаты, все-все детали, а также люди угрюмый Артём, смеющийся Кирилл, пьяный Петрович, важный и мрачный Пашок и смелый, вызывающий, соблазняющий взгляд Наташи.
Ночью же Алику не спалось. Он всё думал, думал, думал. В соседней комнате безмятежно храпел Серёга, а ему казалось, что это храпит Петрович. Гаркнул кто-то на улице, а ему представилось, что это Пашок ходит и ищет его. Постер Анжелины Джоли на стене отчего-то напоминал о Наташе. Когда смотрел на часы, вспоминал Кирилла. Когда начинал размышлять о Боге, на ум приходил Артём. И лишь под утро кое-как удалось заснуть.
На следующий день Алик вернулся в город А. Первым делом позвонил лидеру «Радиоактивного Дождя» и сообщил, что уходит из группы.
А почему? спросил тот.
Музыка надоела, честно признался он. Хочу другую музыку играть.
И какую же?
Божественную, сказал Алик и повесил трубку.
Всё лето он упорно долбил в барабаны, словно бы хотел из них душу вытрясти. Перевёз ударную установку в гараж и стучал дни напролёт. Старых друзей и знакомых забросил, ни с кем не хотел видеться, объясняя это тем, что очень занят, что собирается играть «крутую» музыку и что нужно заниматься. Друзья и знакомые посмеивались, крутили пальцем у виска.
А осенью ему вдруг позвонил один очень известный музыкант города А. и предложил поиграть.
У нас новый проект, сейчас пишем альбом. Через месяц в тур по России поедем. А барабанщик наш ну, в общем, спился он Давай, присоединяйся к нам. Не пожалеешь!
Алик с радостью согласился.
Жизнь вторая. Артём
Артём после службы в Преображенской церкви города А., в которой он нёс послушание алтарника, чрезвычайно волнуясь, позвонил Маше:
Алло, Маш! Можно я к тебе приеду?
Зачем? послышался недовольный голос.
Хочу поговорить с тобой и просто увидеть
О чём ты хочешь поговорить?
О нас
Голос вздохнул.
Артём, у меня есть молодой человек. Пожалуйста, не пиши и не звони мне.
На колокольне начали звонить, и он отошёл подальше от церкви. Волнение немного прошло.
Просто слышать её голос. Просто знать, что она говорит с ним. Уже это успокаивало его.
Я приеду?
Не надо, твёрдо сказала она, и выключилась.
С Машей Артём познакомился осенью на факультетских курсах по выбору «Православная культура». Не то что бы она сразу ему понравилась или он влюбился в неё с первого взгляда, совсем нет. Не было смысла выделять кого-то из почти двадцати студенток, посещавших этот курс. Они ему нравились почти все, кроме той небольшой группки собственно православных девушек. Их он не любил. Длинные юбки, смиренный взгляд, источающий пустоту, и совершенная непривлекательность, как будто некрасавицы идут в церковь, ища исцеления от своей некрасоты. И потом ему казалось, что они просто хотят выйти замуж. Когда одна молодая клиросница в Преображенском храме начала выражать симпатию к нему, он, не колеблясь, грубо отверг её. Другое дело те, «неправославные». Его притягивал блеск их глаз, заставляли трепетать их женственность и соблазнительность. Их загадочность и шарм.
Маше очень нравилось всё, что связано с православием. То, что читали на курсе, похоже, было недостаточно для её увлечения. Может быть, это к концу курса и сблизило Артёма с ней.
У них сложились хорошие дружеские отношения. Она стала приходить к нему в храм по воскресеньям, а после службы они подолгу гуляли, разговаривая на высокие темы. В январе курс закончился, но дружба только укрепилась. Их встречи стали более частыми, разговоры более возвышенными, а часы разлуки более мучительными.
И вот, Великим постом, где-то в середине марта, в один из вечеров в подъезде её дома они поцеловались. На следующий день она позволила себя потрогать, а на третий у неё в квартире при свете лампадки у подаренных им икон её рука сделала ему хорошо.
Счастливый, вернувшись к себе домой, он полночи читал молитвы и клал поклоны. Каялся и благодарил Бога. Благодарил Бога и каялся.
Следующие несколько дней они почему-то не виделись, а когда встретились, она сказала, что сожалеет о произошедшем, просит прощения, и что лучше остаться, как раньше, только друзьями.
Однако дружба померкла, встречи стали редкими, а беседы натужными и сухими. Последний раз Артём увидел её на Благовещение в Преображенском храме. Когда после службы он подошёл к ней с поздравлением, она расплакалась и сказала: «Прости, я больше не могу видеть тебя».
С тех пор он заваливал её смс-ками, признавался в любви, искал встречи с ней на факультете, пока не узнал, что она уехала на семинар по летней практике в детский лагерь «Звёздочка», где-то в стороне города Б.
И тогда он решился поехать к ней. Домой зашёл ненадолго, только переодеться.
Сын, ты забыл почитать Псалтирь, остановила его у двери мама. Прочитай хотя бы одну кафизму.
Вечером прочитаю, послушно сказал он.
А куда ты так надолго?
С Машей хочу встретиться.
А ты ел? запоздало крикнула она ему вдогонку.
Мама знала о Маше. Артём, за исключением очень личного или представляющего его в дурном свете, от неё вообще ничего не скрывал. Он охотно делился с мамой подробностями бесед с Машей, но никогда не говорил о том, что она ему нравится и что между ними возникла связь.
Возможно, маме должно было казаться, будто хорошая девочка Маша хочет прийти к Богу, не знает как, а Артём ей в этом помогает, наставляет её. А личная жизнь это личная жизнь. Мама отжила этим. Она спасается, целыми днями читает акафисты. Зачем ей его личная жизнь?
Притом вряд ли она оценила бы его выбор. Маша для неё хоть и хорошая девочка, но вряд ли лучше той клиросницы. Впрочем, он и не задумывался серьёзно над этим. Просто говорил маме, что она хотела бы услышать, и не говорил то, что она слышать не хотела.
Артёму нужно было спешить. Он благоразумно заранее узнал, что автобус на Б. ежедневно отправляется с автовокзала в половине двенадцатого. Времени оставалось мало, но фотка Маши на дисплее мобильного всякий раз, когда он смотрел на часы, вдохновляла и подгоняла его.
«Сегодня всё разрешится, мечталось ему, Бог всё устроит».
Он успел. Подбежав к билетному окошку на автовокзале, задыхаясь, спросил кассиршу:
Как мне добраться до лагеря «Звёздочка»?
До Брехаловки доедете, а там недалеко. Поторапливайтесь, молодой человек, автобус на Б. уже ведёт посадку пассажиров, проворчала та.
Он купил билет и помчался к автобусу. У него не было права опоздать.
Это был автобус в другой мир. Там, где она, его Маша.
«А вдруг у неё, правда, кто-то появился? переживал он. Вдруг она будет там с кем-то, и я увижу их?»
И только в салоне, в старом кресле с грязной накидкой, когда автобус всё же тронулся, можно было перевести дух.
«Господи, благослови!» мысленно перекрестился Артём. Он не мог её отдать другому. Не мог и не хотел забыть её после того, что было между ними, после тех трёх сладостных и страстных дней.
Сегодня отмечалось Вербное воскресенье, и в автобусе было полно бабушек с веточками вербы.
Деревенские люди вообще всегда очень громко ездят, но когда едут деревенские бабушки, то «громко» не совсем уместное слово. К тому же их чересчур оживлённое общение между собой перемешивалось с периодически то утихающим, то возрастающим хохотом пьяной компании в конце салона.
А через кресло вперёд молодая мама никак не могла успокоить чем-то очень расстроенного ребёнка. Спать он не хотел. Пить из бутылочки не хотел. Играться с игрушками-погремушками не хотел. А хотел только плакать.
Артём в первый раз ехал в сельскую глубинку и поначалу ему было несколько тяжеловато. Он достал карманный молитвослов и кое-как прочитал последование после причастия.
Батюшка Марк, настоятель Преображенской церкви, настаивал на частом причащении, и Артём послушно причащался каждую неделю. Но со временем это таинство превратилось из события в его жизни в обыкновенную рутину.
«Так делали первые христиане, говорил отец Марк, и как можно дерзать отвергать Кровь и Тело Христовы?».
Артём отвергать не дерзал, правда, получалось так, что он дерзал их мало во что ставить. Хотя нет, в уме чтил очень сильно, а на деле весь почёт суета съедала.
Прочитав молитвы, он вытащил плеер и вверил своё сердце музыке.
«Я рождён был ночью, в час молитвы волчьей» донеслось из наушников.
Это сразу убрало бабушек, хохот пьяной компании и плач ребёнка, а вместе с ними и «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром» на второй план. Стало привычно хорошо и спокойно. Артём боялся только одного пропустить неведомую ему Брехаловку.
«Имя мне Антихрист!» завораживающе пел голос в наушниках.
За окном скрылось солнце, стало пасмурно.
«Плачьте о душе!..».
Артём, отбивая в такт рукой о колено, при приближении очередной деревни всматривался в дорожный указатель.
«Я на тебе, как на войне» запел другой голос, и Артём представил, как он с Машей занимается любовью, а потом вдруг, как с Машей занимается любовью кто-то другой.
«А нам с тобою повезло назло!..».
Артём переключил песню.
«Он пришёл, лишь на час опережая рассвет» запел женский голос.
Пробегающие мимо бутылки, бумага, консервные банки и прочая грязь свирепо взирали на него сквозь окно.
«Ты чужой! Ты другой! Ты не мой! Не любый!» настаивал голос.
Артём отложил наушники и спросил женщину, сидевшую на соседнем кресле:
Простите, вы не знаете, когда будет Брехаловка?
Не знаю точно. Нескоро ещё, пожалуй.
Артём снова надел наушники.
«Mein herz brennt!» ревел уже другой голос.
Засосало в желудке. Надо было всё-таки что-нибудь поесть, уходя из дома.
«Ничего, подумал Артём. Пост богоугодное дело! Помоги, Господи!».
Он отбросил мысли о еде. Главное, что ему нужно, это встретиться с Машей, объяснить ей всё. Что он любит её.
«Сегодня мы с тобой кайфуем!..», а дальше «Я хочу быть с тобой!.. И я буду с тобой!».
Артём посмотрел на фото Маши в телефоне, вспомнил её губы. Схватило где-то внизу живота.
Вспомнил её руки «и свечи, и праздник, и лето, и то, что нельзя она положила и шепчет делай, что хочешь» её руки невозможно забыть. И где она так научилась делать? Он не хотел об этом думать.
«Ни о чём не жалей и люби просто так!»
Молодой человек, я вас обманула, толкнула его рядом сидевшая женщина. Вон она, Брехаловка!».
Автобус остановился у невзрачной ржавой остановки, и Артём поспешно вышел. Он огляделся, пытаясь угадать, куда двигаться дальше. Снова охватило волнение. Узнать дорогу до лагеря не представлялось возможным вокруг не было ни души. Только побитая «копейка» стояла неподалёку. В салоне сидел некий кавказец и разговаривал по телефону. К этим подозрительным иноплеменникам даже просто подойти-то боязно, не то что бы спрашивать что-то. Да и не похож он был вовсе на местного жителя.
Собирался дождь. Время от времени с глухим треском раздавались раскаты грома. Выход нашёлся. Чуть поодаль Артём увидел обшарпанный стеклянный, советского типа, магазин. Облегченно вздохнув, он устремился к его массивной металлической двери.
В магазине совершенно не было покупателей. Только пожилая продавщица, всем телом оперевшись о прилавок, лениво черкала что-то в большой тетради.