Не, наконец вздыхает он. Близко, но не то. Не то
Ну, по крайней мере, мы знаем, что он в нашем выходе забыл, уже неплохо, замечает Русь, поднимаясь на ноги. Дальше куда?
Ник с сомнением оглядывается по сторонам, потом цепляет Руся за запястье и тянет на себя, словно вознамерился пройти сквозь стену.
Но нет, следующий же шаг выносит их обратно к автобусу, на пустырь меж временем и пространством.
Давай его найдём, предлагает Русь.
Ник только сосредоточенно кивает, закусив губу. Тарахтит мотор, пространство идёт рябью и выворачивается наизнанку. Ещё шаг, Русь морщится, чувствуя, как закладывает уши, и опять вываливается в Сирию, мгновенно взмокнув не столько от жары, сколько от резкого перехода.
Ник чуть замешкался, подбирая выскользнувшую зажигалку, поэтому они не успевают войти в очередной модуль-кимбу, когда мир внезапно раскалывается на куски и жаркое небо обрушивается вниз.
По крайней мере что-то похожее ощущает в первое мгновенье Русь.
Ник же просто оседает в пыль там, где стоял, хватая ртом воздух.
Что-то случилось.
Что-то, чего не должно было случиться. Отвратительно, категорически неправильное.
Из кимбы выходит хмурый Джедай, оглядывается по сторонам, мнёт в пальцах сигарету и решительно сворачивает к курилке. Следом в дверях появляется Зенит. Делает несколько шатких шагов в сторону и в изнеможении прислоняется к стенке, не обращая внимания на то, как её раскалило солнцем. Откидывает голову, проводит рукой по лицураз, другой, словно пытаясь смыть кошмар, как липкую паутину.
Потом просто закрывает глаза и бормочет:
Боже, неужели я это сделаю
Ощущение неправильности захлёстывает с головой, как мутная ледяная волна.
Дальше вместо Руся действует автопилот. Подхватывает Ника за плечи, тащит прочькуда угодно, только как можно дальше, прямо сквозь реальность, как сквозь водную гладь.
Вглубь.
Кажется, это совпадает с желанием самого Ника, потому что раньше таких способностей Русь за собой не замечал.
Они валятся на подножку автобусаи молчат. Русь чувствует себя так, словно ему кто-то заехал по голове, причём от души и как минимум пару раз. Мир вокруг нереальный, искажённый, зыбкий.
У пытающегося прикурить Ника трясутся руки.
Русь отбирает у него зажигалку и рассеянно крутит колёсико, флегматично глядя, как лепесток огня на каждом «щёлк» облизывает ладонь
Д-дай, ворчит Ник.
Русь щёлкает ещё раз, давая ему прикурить, вздыхает и возвращает зажигалку хозяину.
Ник тоже вздыхает и протягивает в ответ на ладони ещё одну свою сигарету.
Русь ни разу не видел, чтобы он их доставал из пачки или портсигара. Они просто таинственным образом возникают каждый раз у него в руках.
Спасибо, Русь снова отбирает зажигалку, прикуривает, осторожно затягивается.
Привкус у табака странный. Горьковато-сладкий и в то же время смолистый.
Искажённый мир всё ещё шумит в ушах, ветер носит над пустырём хлопья гари, далёкий-далёкий разрыв отдаётся дрожью земли под ногами.
Нельзя его было с нами отправлять, озвучивает, наконец, очевидное Русь. Ну, Зенита. Хреново это всё закончится, как пить дать.
Надо бы вернуться. Предупредить Джедая. Не спускать с Зенита глаз.
Правда, что Джедаю скажешь? «Стройотрядовец», конечно, что-то знает про автобус Ника, но без деталей. Совсем без деталей.
«Зенитнеправильный человек и это чревато»?
Ага, а аргументы? «Зуб даю», как тот лейтенант с блокпоста?
Майору ССО домыслы и мистическая хрень с прогулками назад по времени не проканают.
А это идея, вдруг поднимает голову Ник. Он всё ещё бледен в прозелень, но выглядит гораздо бодрее. Если его не отправят с вами
Вот только как отменить его назначение? Русь сердито барабанит пальцами по наколеннику.
Странное дело, после сирийских «плюс сорок в тенёчке» здесь, на хмуром пустыре, ему не холодно и уж тем более не жарко Ему никак.
Он даже приблизительно не может сказать, сколько здесь градусов, лето здесь, весна или осень Здесь только вязкая грязь под ногами, серое небо без солнца и едкий горячий ветер. Шуршит в автобусе рация, где-то вдалеке размеренно бахают взрывы.
Руся эти звукикак и треск стрельбысопровождали с детства.
Приходили с папиными снами.
Ни-ик, а ты не можешь ну, что-нибудь такое сделать, чтобы там, в штабе, передумали? Ник? Эй!
Ник, запрокинув голову, неотрывно смотрит на небо.
Ник? осторожно повторяет Русь, касаясь его плеча.
Нет, отсутствующим голосом произносит Ник. Не глядя, стряхивает пепел себе под ноги. Я не могу. Не могу
Ну, как-то так подвернуть реальность
Не получится.
Почему?
Потому что я не Бог. Я не всесилен. От любого поступка разбегаются круги по воде, ты же по себе это знаешь. Когда вмешиваешься
Русь снова вспоминает неслучившуюся смерть Гарина.
Но ведь ты же всё равно вмешиваешься? И, вроде, всё наоборот становится ок?
Только там, где могу.
А здесь не можешь?
Нет, Ник закусывает губу и отворачивается, сейчас опять больше похожий на до смерти расстроенного пацана лет двенадцати, чем на Проводника вне всякого возраста.
И Русь, поперхнувшись глупым «Почему?», поспешно стряхивает столбик пепла с успевшей уже на половину прогореть сигареты.
Молча.
Налетает новый порыв ветра, проносится вдоль автобуса, закручивается смерчем у двери, вскинув край шарфа Нику в лицо, чуть не опрокидывает пепельницуи стихает.
Может, Зенит прямо перед выходом просто ногу подвернёт, а? наконец предлагает Русь с долей отчаяния.
Ник, не говоря ни слова, качает головой. Неодобрительно и безрадостно.
Да я пошутил, поспешно пожимает плечами Русь. Хотя вариант-то рабочий
Дальнейший «мозготшурм» так ни к чему и не приводит. На любые предложения Русякак идиотские, так и предельно серьёзные, Ник только качает головой. Ничего не объясняя.
Это было бы даже обидно если бы Русь не видел, насколько Нику хреново от всей этой ситуации.
Поэтому вместо того, чтобы плюнуть, обидеться и вообще вернуться в лагерь, где этот грёбаный Зенит торчит сейчас вместе с Джедаем и любая хрень может приключиться в любую минуту, Русь продолжает сидеть на подножке автобуса, неторопливо докуривая Никову сигарету.
Губы щиплет смолистым привкусом, в горле копится горечь, время идётутекает в серое небо, как сигаретный дым.
Решения так и нет.
Треск радиостанции вклинивается в мысли, на чистых рефлексах вырывая из бессильных раздумий. Сколько они так просидели?!
Русь встряхивается, сбрасывая оцепенение.
Чем больше он вслушивается в трескучий шум, тем яснее в нём прорезываются голоса, и хотя Русь прекрасно знает, что за ЭТУ рацию он вообще никак не отвечает, это загадочное Никово хозяйство, успокоиться всё равно не может.
Выкидывает окурок в банку и лезет в салон.
Стоит только приблизиться, как рация окончательно оживает:
Двадцать первый, ответьте, приём! Сорока-21, Сорока-21!.. и сразу же, без перехода, другим, смутно-знакомым голосом: Я Дуб-18, я Дуб-18, База, приём
И туда же вплетаются десятки других голосов, криков, просьбразных людей из разных эпох. Кто-то зовёт вертушки, кого-то просят продержаться, кто-то вызывает огонь артиллерии Как зачарованный Русь тянется к гарнитуре, подносит наушник к уху.
И глохнет.
Глохнет, слепнет, цепенеетпотому что во всём мире для него остаётся ровно один голос:
Первый, первый, я триста пятый. Коробочка дошла, коробочка дошла, «чехи» её подбили нах
Папа?!
Треск помех уносит родной голос, ему на смену приходят другиевереницы позывных, просьб, сообщений и приказов, а потом чей-то стеганувший по нервам крик: «Варяг, Варяг, держись, мать твою, держись! Вы должны продержаться!» но Русь не знает: ТОГО ЛИ «Варяга» зовут, где, когда И снова треск помех и голоса, голоса, голоса.
Только один раз прорезывается усталое: «Занимаем оборону» и дальше уже ничего не разобрать.
Русь обнаруживает себя на полу автобуса, головой на сиденье рядом с радиостанцией. Пальцы продолжают до боли стискивать наушник, в котором шуршит еле различимое «Я Дуб-18, я Дуб-18».
Ник присаживается на корточки и мягко отбирает у Руся гарнитуру.
Ты их всех знаешь? сдавленно спрашивает Русь.
Ну более-менее. Не всякий может вот так докричаться до моей радиостанции. Я частенько слушаю эфир. И иногда нахожу кого-то. Кому могу помочь. Кому должен помочь.
АРусь не может заставить себя спросить про папу. В конце концов, папа ведь вернулся живым-здоровым. Всегда возвращался живым-здоровым. И не надо вспоминать ту, другую реальность, и пустой рукав, и сны про Гарина, и
Не надо.
Нет, не каждого из тех, кого здесь слышно, я обязательно должен спасти, торопливо говорит Ник и щелчком выключает радиостанцию. Это просто голоса войны. Многие из них отлично справляются сами.
А кто такой Дуб-18? спрашивает Русь, только чтобы что-то спросить. Зацепиться за что-то мыслью, чтобы не думать о папином голосе.
Вдруг вспоминается, как поменялся в лице Руслан, заслышав это «Я Дуб-18». И где-то в глубине души Русь уже знает, каким будет ответ, ещё до того, как Ник открывает рот:
Капитан ВДВ Олег Огарёв.
Огарёв, Огарёв знакомая фамилия. Папа упоминал?
Да, конечно упоминал. Только не Олега.
Руслана Олеговича Огарёва.
Дагестан, ровно говорит Ник. Август девяносто девятого.
Русь осторожно поднимается на ноги. Долго смотрит на замерший в немом молчании короб рации, на автопилоте прокручивая в голове отрывки из «Технического описания и инструкции по эксплуатации радиостанции Р-159». Перед глазами маячит искажённое лицо Руслана, и узел внутри стянулся до мешающей дышать боли.
Наконец Русь тихо спрашивает:
А ты бы мог что-то сделать тогда?
Нет, ещё тише отвечает Ник.
Почему?..
Потому что не мне вмешиваться в человеческий выбор.
Почему?! почти рычит Русь, вцепившись в поручень и старательно не глядя на друга.
Соблазн вцепиться ему в плечи и трясти, трясти, трястислишком велик.
Где-то на дне души хочется проклинать Зенита за то, что Русь во всё это влез. Всё это услышал и узнал.
Потому что это нельзя обесценивать! сердито отзывается Ник. Потому что человек решаети человек делает! Выбираетсвою жизнь или чужую. Ты же знаешь, ЧЬЮ жизнь выбрал капитан Огарёв.
Это удар под дых. Почти в прямом смысле, потому что требуются усилия, чтобы с каким-то всхлипом втянуть в себя воздух.
Тем более Русь слишком хорошо помнит момент своего собственного выборатам, в две тысячи восьмом. Папа, Гарин, или
Ты сам.
Кто сказал, что в десять лет ты ещё ничего не понимаешь? Понимаешь, ещё как.
Даже больше, чем нужно.
И запоминаешь на всю жизнь.
И ничего нельзя сделать?
Если бы я мог спасти всехс тоской говорит Ник, катая в руках неведомо откуда взявшуюся гильзу автоматного патрона. Если бы имел ТАКУЮ силу Я бы просто прекратил все войны. Все смерти. Прямо с Авеля начиная. Вот только смысл? Смерть вошла в наш мир не по жестокостиа из милосердия И она всё равно уже побеждена, раз уж на то пошло. А такие, как капитан Огарёв или твой Руслантолько ещё ярче доказывают её проигрыш.
Этот твой закон пшеничного зерна? Русь старательно сглатывает что-то колючее и горькое, застрявшее в горле.
Щиплет губы смолистый привкус Никова табака. От собственного бессилия хочется орать. Разбить стекло автобуса, прямо кулаком.
Сделать хоть что-то!
Русь не злись, пожалуйста, тихо просит Ник. Думаешь, тебе одному хреново?
Русь сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладонь. Делает глубокий вдох. Медленно поворачивается к Нику и, не узнавая собственного голоса, хрипло говорит:
Слушай. Давай хоть с этим грёбаным Зенитом разберёмся. Прямо сейчас.
Как?!
Как угодно. Просто как угодно.
Садится и, не сдержавшись, всё-таки стукает ладонью по проклятой радиостанции.
Та немедленно откликается:
Пш-ш Эй, кто меня слышит! Приём! Кто-нибудь! Прекратите обстрел, прекратите обстрел, здесь свои! Пш-ш нибудь! Приём! Прекратите обстрел! Прекратите!..
И хотя помехи, истерика и не прошедшие ещё годы искажают голос, Русь узнаёт Зенита. Не может не узнать.
Решение возникает мгновенно.
Ник я знаю, куда нам отправиться.
Голос Зенита вкручивается в сознание раскалённым стержнем.
«Эй, кто меня слышит! Приём! Кто-нибудь!..»
Куда?
В самое начало всей этой истории. Я знаю, как сделать так, чтобы Зенит не пошёл с нами сегодня Чтобы вообще не понадобился.
Русь? Ник смотрит настороженно, чувствуя, что друг что-то не договаривает.
А Русь не хочет уточнять детали.
Хочет просто поскорее всё это закончить.
Грозный. Январь 1995 года. Давай, Ник, ты же один раз Зенита нашёл там, знаешь дорогу.
Точно всё получится?
Ага, Русь усмехаетсякривовато, надломанно, чужой усмешкой.
Ник молча вздыхает и, уступив, уходит в кабину.
А Русь проводит рукой по лицу, раз, другой, словно пытаясь смыть кошмар, как липкую паутину.
Потом просто закрывает глаза и бормочет:
Боже, неужели я это сделаю
Автобус рычит, как БТР, газуя прямиком в неизвестность.
***
Так что ты хочешь сделать? Ник тормозит в дверях, пока автобус сбрасывает ход, подпрыгивая на колдобинах. Куда выйти?
К Надиру. Его ты найти там сможешь? Помнишь, тот полкан говорил, что Зенит с Надиром в одной колонне были?
Понятнос долей сомнения тянет Ник. Ну, хорошо. К колоннетак к колонне. Только, это тогда ты один пойдёшь. Я тебя подберу потом. Хорошо?
Похоже, ему эта идея нравится всё меньше с каждым словом.
Почему один?
Мне же нужно Лёху вытащить, хмыкает Ник. Забыл?
Русь не задаёт идиотских вопросов типа «В смысле, ты же его уже вытащил?» нужно, значит, нужно.
Автобус со скрежетом тормозит и распахивает дверь. Ник подвигается, уступая дорогу:
Давай, я быстроЛёху вытащу и сразу назад! Ну, не тормози, мне пора уже, а то
И тут Русь замирает.
Всё вдруг оказывается таким простым!
Элементарным.
Просто заболтай сейчас Ника, всего на пару минут. Отвлеки. Задержикак он тогда, в первый раз, задержался с этим его Марой.
И не будет проблемы с Зенитом.
Потому что и Зенита, скорее всего не будет.
А значит, и их сегодняшнего выхода, и ощущения неправильности, и
Он делает вдох, чтобы что-то сказать, ловит взгляд Никаи пропадает.
Пахнет табаком и ладаном. Тёмные глаза Проводника бездонны, и там, в нихгрохот взрывов, фонтаны взметнувшегося песка, треск рации, свист пуль и осколков.
Знакомый блокпост.
Знакомый лейтенант, навзничь опрокинувшийся в дорожную пыль.
Шорох в гарнитуре его рации: «Точка-пять, Точка-пять, это Берёза, приём! Что у вас там?! Шиза, мать твою, ответь!»
Русь? оклик Ника возвращает в реальность. Ты идёшь?
Русь молча спрыгивает мимо него на землю, и глина пустыря под ботинками застывает раздолбанным, сырым асфальтом чужого города. От резкого перескока температуры тело пробивает дрожь.
А потом мир вокруг словно врубается в полную силу: далёкие взрывы, вой огня, стоны раненых, крики, отвратительный запах гари
Под ногами Руся заляпанная какими-то ошмётками (не думать, не думать, что это!) каска. Русь делает глубокий вдохи кашляет, поперхнувшись ледяным воздухом.
Если он тут задержится, то просто околеет. Рассчитанная на сирийскую жару одежда не спасёт, когда вокруг около нуля.
Двигайся, матрос. Вперёд!
Как когда-то в Южной Осетии, в тот самом сне-который-не-сон набрал воздухаи пошёл.
Теперь ты знаешь, кто такой этот Надир и что случится, если его не убрать.
Русь перехватывает автомати выныривает из переулка на широкую, заваленную обломками улицу.
«А потом их своя же арта и накрыла», вспоминает Русь рассказ Ника, оглядываясь по сторонам. Горят бээмпэхи, лежат разбросанными куклами люди. Дома вдоль улицы скалятся проломами стен и на всё это сыплется из низкого серого неба мокрый, смешанный с моросью снегчтобы мгновенно растаять.
Этот мир, этот город выталкивает чужака-Руся. Здесь всё чужое, страшное, незнакомое.
И в то же время слишком, слишком близкое и понятное.