К этому Проблематично подготовиться. язык не слушался, так что говорил я довольно невнятно. Но Баута понял.
Это? донёсся до меня его неожиданно тихий голос. Нет, Кот, я имел ввиду другое.
И я открыл глаза. И ужаснулся. В очередной раз.
Шагах в десяти от меня высилась знакомая ржавая ограда Парка. Но вот сам Паркисчез. Не было ничего. Просто квадрат в раме ограждения, десять на десять метров, поросший мёртвым газоном. Прямо под ногами лежал мой рюкзак. В двух шагах справаарбалет Хоря. А возле Бауты Я бы назвал это свалкой. Куски покорёженных рельс, опрокинутая скамья, полуразвалившийся, прогнивший сруб колодца. Какие-то черепки, тряпьё, опрокинутая вагонетка, на которой ещё угадывались следы съеденной временем голубой краски. Рядом поскрипывала насквозь проржавевшая карусель.
И ещёбыли тела. Должно быть, пара десятков тел детей и взрослых. Двое, что лежали возле скамьи, слабо шевелились, но по их ввалившимся глазам, вздувшимся животам и усохшим, обнажившим дёсны губам, было понятно, что долго они не протянут. В опрокинутой вагонетке зловеще скалились редкими зубами гнилые черепа, венчавшие ветхие остовы, кое-как прикрытые обрывками мешковины. А тряпки под ногами Я с ужасом понял, что это почти разложившиеся элементы одежды, а черепкиосколки костей.
От потрясения я даже не мог закричать. Только повернулся к Бауте и достал из кармана телефон-артефакт. Он словно зудел и сам просился в руки. Я начал поднимать его, когда Серафим внезапно оказался возле меня и отвесил хлёсткую пощёчину, от которой зазвенело в ушах.
Ты. Ты-ы-ытолько и смог произнести я, медленно отступая, пока не упёрся спиной в равнодушные прутья ограды.
Что? Что, Кот?! Я говорил тебеподоплёка силы всегда отвратительна, помнишь? Все онион обвёл рукой зловещее кладбище, освещённое проросшими сквозь кости грибами, сами выбрали забвение.
Это Чудовищно
Да неужели?! Мальчишка! он рубанул воздух ладонью. Я в Городе так давно Так давно, если бы ты знал! Годы? Столетия?! И поверь мнедля многих ЭТОвысшее благо! Покой, понимаешь?! Вечный сон, наполненный счастьем и беззаботностью! Да что ты знаешь, щенок?! Сложись всё по-другому, и ты бы молил о подобном исходе для себя! Я
Нужно им помочьперебив его, я указал трясущейся рукой на измождённые тела на земле, которые ещё шевелились, но всё слабее.
Нет, Кот. Баута подошёл ближе, положил руку мне на плечо, и заговорил удивительно спокойно. Это просто оболочки. То, что люди оставили после себя. Сами они здесь. он приложил ладонь к груди. Поверь, там им не так уж и плохо.
Я с удивлением почувствовал слёзы на щеках. Не осталось ни ярости, ни страха. Только пустая, сосущая тоска. Вот, чем всё кончится для нас, так или иначе. Вечный сон, либо кошмарный, либо счастливый. И кучка костей.
Соберись! Ты ещё жив. Как и Лиса! Но, если будешь жалеть себя, то всё быстро изменится. Бери вещи и идём!
Я, словно сомнамбула, подобрал рюкзак и закинул арбалет на плечо. Баута снова заговорил, подойдя к ограде и ухватившись за ржавый металл:
Знаешь, я буду скучать по этому месту. На пике своей силы, давно-давно, я помнил свою жизнь до всего этого кошмара. Но столько времени прошло, воспоминания стёрлись, и только одно я помню ясно
Он полез вверх и надрывно, тоскливо засмеялся:
Обожаю чёртов кофе!
-Ну ладно, доставай свою маску. Баута прислонился к сырому, ноздреватому кирпичу, но на чёрном плаще не осталось ни следа плесени или сырости. Мы отошли от «Парка» буквально метров двадцать и туман зловеще вихрился вокруг, когда Серафим вдруг схватил меня за плечо и втолкнул в этот тупиковый проулок. Если бы не он, в тумане я бы его и не заметил.
Я сбросил рюкзак и потянулся, разминая затёкшие ноги. Сапоги, которые выдал мне мой спутник, старинные с отворотами, немилосердно сдавливали ступни, но это было лучше, чем бродить по Городу босым. Правда я упорно старался не думать, кто носил их раньше. Не один ли из тех, кто теперь украшал парк частью костяного панно?
Запустив руку в горловину мешка, я почти сразу почувствовал под пальцами холодный фарфор. Сила ждала. Теперь я удивлялся, как не почувствовал её сразу. Дикую, пульсирующую энергию. Безумную, но могущественную. Должно быть присутствие Бауты как-то оттеняло и усиливало моё восприятие.
Я достал фарфоровое, бесстрастное лицо, на котором тут же осела холодная влага. И почти инстинктивно отстранился, когда Баута вытянул руку и шагнул ко мне.
Вольто Как? Откуда?!
И куда делась его грация и сила? Он, шатаясь, будто пьяный, сделал ещё один неуверенный шаг вперёд и, как-то даже робко, спросил:
Можно мне? Подержать её?
Я протянул ему маску и с удивлением заметил, что его руки тряслись. Маску он взял осторожно и с какой-то несмелой нежностью провёл пальцами по остро очерченным скулам. И просто: стоял и смотрел. Я бы многое отдал, чтобы увидеть сейчас его лицо.
Что с тобой? я уже привык, что от Серафима веет только силой и уверенностью. Подавляющей, холодной. Но сейчас чувствовал смятение. Подавленность. И пробуждающуюся искорку гнева (ВКУСНО!).
Эта маска. Она принадлежала Вольто. Она была Мы с нейон несколько раз глубоко вздохнул, и голос перестал дрожать, снова став глухим и отстранённым. Она была Серафимом. Одной из последних, кого я знал. Мы Были близки. У меня свои счёты с Озарёнными, Кот. Когда-то, много циклов назад, они пришли сюда. Мы с Вольто тогда отсутствовали, а когда вернулись, обнаружили несколько разграбленных домов, где жили люди, которых мы пообещали защищать. Кучу изувеченных трупов. И полное отсутствие детей. Нам рассказали, что их увели с собой фанатики. Вольто была в ярости. Я говорил, что нужно задержаться здесь, вооружить людей, собрать группу. Она сказала, что я трус. Что она разочарована. И ушла. Я не смог её остановить. Или не хотел, уже не помню. Ею овладела злость, доходящая до одержимости. И, видимо, она шагнула слишком глубоко в безумие.
Спасибо. он вернул мне маску, которая теперь казалась куда тяжелее. Когда я увидел её в твоём разуме, я думал, что это просто шутки моей психики. Подсознание, мол, формирует восприятие, знаешь? А это, значит, действительно была она. Ну. То, что осталось.
Ты поэтому решил помочь мне, да?! почему-то я почувствовал злое, пляшущее веселье. Из-за этого остановился тогда?
Скажем так, это сыграло свою роль. Но я хочу, чтобы ты понял, Кот, раз и навсегда. Баута отряхнул и так чистый плащ и отвернулся. Погонщика нужно остановить. И, если ради этого мне придётся шагать по трупам всех, кого я любил, я это сделаю! А теперь, надевай чёртову маску! Просто приложи к лицу и открой сознание. И постарайся не свихнуться.
И я приложил маску к лицу. И пришла боль, сила и безумие
***
Нет, его уже не спасти, мне жаль. Баута убрал руку со лба ребёнка и небольшая толпа вокруг тяжко выдохнула, как один человек. Какая-то женщина заплакала.
Я просто стоял и радовался, что маска скрывает отчаяние, наверняка отражающееся на моём растрескавшемся лице. В этот дом мы вошли, когда ощущение приближающегося Звона стало почти невыносимо (МАНЯЩИМ) тяжёлым. Декорации Города, к тому времени, в очередной раз изменились, хотя мы шли всего пару часов. Небоскрёбы. Серый бетон и стекло первых двух-трёх этажей и рвущиеся ввысь переплетения арматурывыше. Искривлённые, ржавые каркасы, жадными зубами грызли небо, мутно подсвеченные снизу желтоватыми, мигающими прожекторами, хаотично разбросанными по тротуару. Серафим остановился у двери одного из зданий, которое, на мой взгляд, ничем не отличалось от других. Только когда мы подошли ближе, я заметил, что стеклянные двери и окна вокруг густо замазаны чёрной краской. И тогда же почувствовал внутри жизнь. И чужое горе. Баута, видимо, тоже. Он приложил руку к стене, возле двери, пару секунд молчал, а потом громко и отчётливо прокричал:
Червь! Открывай!
Послышался звук отпираемого замка и в щели между дверью и косяком проросло плоское, невзрачное лицо, с ввалившимися глазами неопределённого цвета и огромным носом, покрытом чирьями.
Господин! мужичок плюхнулся на мраморный пол, умудрившись правым коленом распахнуть дверь шире. Мы звали, и ты пришёл! Наконец-то!
Червь потянулся грязными, кривыми пальцами к Бауте, но тот брезгливо подобрал полы плаща и вошёл в мраморный, скудно освещённый самодельными факелами холл, пробормотав:
Хватит. Веди уже. Что-то ведь не в порядке?
Д-да. Беда у нас с ребёнком. Идёмте. Идёмте же.
Мужичок стремительно подскочил и пошлёпал босыми ногами, ведя нас между высоких, подпирающих потолок колонн зеленоватого мрамора. Он всё косился на меня, но, не получив дополнительных объяснений, сам не стал ни о чём спрашивать. Я просто молчал, старательно играя роль спутника-ученика Серафима. Миновав массивную, каменную лестницу, ведущую наверх, в бессмысленное переплетение ржавой арматуры, мы остановились перед незаметной металлической дверью, утопающей в стене. Червь, постоянно нервно оглядываясь, достал ключ и отпер её.
Дальше найдёте дорогу, господин Господа? Я сегодня привратник, мне уходить нельзя
Да. Иди. Благодарю тебя! голос Бауты скрежетал, как плохо смазанное колесо.
Благословите, господин? Червь опустился на колено, словно рыцарь, и Баута положил руку на низкий лоб. Я почувствовал слабый укол силы, когда он произнёс:
Да минуют тебя кошмары!
С посветлевшим лицом и жизнерадостным блеском в глазах, коротышка удалился обратно во тьму, а Баута, сделав приглашающий жест, шагнул на ведущую вниз, раскрошившуюся бетонную лестницу. Я пошёл следом.
Благословение? Серьёзно? спросил я, пока мы спускались во тьме.
Ну. Тёмный народ, чего там. Для них я что-то вроде доброго духа. Они и дары мне приносят иногда.
Доброго, ну. Видели мы такую доброту.
Серафим ничего не ответил и просто продолжил идти.
Мы оказались в длинном, узком коридоре, густо поросшим светящимися зелёным грибами. Справа и слева были проёмы, некоторые с дверьми, некоторые привычно занавешанные тряпками. Из-за них выглядывали людитипичные обитатели Города: рваная одежда, покрасневшие от бессонницы глаза и потрёпанная одежда. Увидев Бауту, они выходили в коридор и молча следовали за нами. Это было жутковато.
Мы прошли, должно быть, метров пятьдесят, когда Серафим резко остановился у очередной двери. Я тоже почувствовал. Из-за рассохшихся досок тянуло тоской и страхом. Маленькие, наэлектризованные крючки впились в кожу лица. Маска резонировала, впитывая в себя чужое отчаяние, усиливая и вливая в меня. Тьма внутри бесилась, рот наполнился слюной, и только огромным усилием мне удалось заблокировать этот поток ощущений. Я даже пошатнулся, от секундной слабости.
Здесь? полувопросительно произнёс Серафим.
Из толпы за нами, где уже собралось человек пятнадцать разных возрастов, ответили:
Да. Тута они, господин.
Хорошо.
Баута открыл заскрипевшую дверь, и мы вошли в маленькую бетонную комнатку. Следом за нами туда стали осторожно проходить остальные. На сырых, неровных стенах плясало пламя единственной свечи, чадящей прямо на полу. У противоположной стены лежал ветхий матрас. Сидящая рядом с ним измождённая женщина с припорошенными сединой волосами и припухшими глазами, раз за разом окунала кусок ветоши в миску с водой и механически протирала покрытый испариной лоб лежащего на матрасе мальчика лет десяти. Ребёнок был укрыт до подбородка двумя одеялами, но зубы его всё равно тихонько постукивали, а из-под плотно зажмуренных век по чумазому лицу протянулись дорожки слёз. Вдруг мальчик закричал и забился, опрокинув воду. Одеяла слетели и я с содроганием увидел, что худенькое тело всё покрыто глубокими рваными укусами и царапинами. Следы зубов были явно человеческие и вокруг каждой раны, чёрными кляксами расползалась под кожей тьма.
Серафим шагнул вперёд, опустился на колено и положил руку в перчатке на маленькое лицо. Крик тут же стих и ребёнок успокоился и задышал ровнее. Кто-то из толпы подошёл и отвёл женщину назад к остальным.
Тени? спросил Баута, ни к кому конкретно не обращаясь.
Да. из толпы вышел немолодой, сухощавый мужчина. Парень напросился в рейд за провизией. И шли-то, вроде, знакомым маршрутом. Но ландшафт в очередной раз перекрутило, пока добрались, пока собрали, что нашли, в общем До Звона обратно не успели.
Баута только кивнул:
Кот, подойди.
Я приблизился и опустился рядом.
Дай руку. он взял мою ладонь и, накрыв сверху своей, положил её на глаза паренька. Сосредоточься. Почувствуй, но держи всё под контролем.
Я закрыл глаза. Чувство было такое, будто что-то горячее внутри меня, как насосом, гонит к правой ладони. Баута сжал пальцы и мы оказались Где-то.
Мы стояли в месте, которому бы очень подошло слово «ничто». Ни верха, ни низа, только ощущение гладкой поверхности под ногами. Единственным видимым объектом была гладкая, беспросветно-чёрная стена, по которой тянулся прекрасный, сюрреалистический узор серебряных нитей. Они перетекали друг в друга, блестели, как ртуть на солнце и двигались в медленном, чувственном танце. Залюбовавшись, я не сразу заметил, а когда заметилсодрогнулся, что узор был нарушен. Тут и там целые его куски были искривлены, изломаны. Они вызывали неосознанную тревогу и были покрыты чем-то, вроде отвратительной, мясисто-красной плесени. И эти пятна разрастались.
Что это? Где мы?
Мы? В голове мальчика. А этото, что есть он. Первичный код, если хочешь. Это у каждого выглядит по-разному. Баута брезгливо махнул рукой в сторону испоганенного рисунка. А парня почти сожрали, мало что осталось. Смотри, Кот, смотри внимательно! Этото, что такие как ты делают с людьми.
И я смотрел. В душе поднималось негодование. Одна из самых прекрасных вещей, что я когда-либо видел, была замарана, испоганена! Прямо на моих глазах, одно из бурых пятен ещё увеличилось и изящный узор, составленный несколькими серебряными жгутами, померк, стал каким-то угловатым и пробуждающим инстинктивное отвращение. Движения нитей стали дёргаными и болезненными.
Что с ним происходит? с каждой осквернённой нитью, вокруг будто становилось темнее и холоднее.
Мальчик становится Тенью. И я уже не могу ему помочь. Только подарить покой остаткам души.
Я, против воли, кивнул. Если это единственный способ сохранить хоть часть этой красоты Но всё равно, жутко это. И было нечто, ещё менее приятное. Чем дольше я смотрел, тем сильнее становился голод внутри. Пальцы скрючились. Мне хотелось (ЖРАТЬ) сорвать этот узор со стены, вжать, вплавить в себя, чтобы он (ВЕЧНО!) плясал и корчился внутри. Я уже протянул было руку, почти теряя рассудок от желания, но Серафим схватил меня за плечо и мы вновь оказались у постели умирающего. Меня сразу отпустило, но тут же затрясло от отвращения к себе. Если всё, что говорил Серафимправда, то я только что чуть не сожрал остатки души ребёнка. Ребёнка, бл**ь!
Баута, тем временем, как ни в чём не бывало, поднялся на ноги:
Нет, его уже не спасти, мне жаль. Баута убрал руку со лба мальчика и небольшая толпа вокруг тяжко выдохнула, как один человек. Какая-то женщина заплакала.
Я могу только дать ему покой. Тенью он не станет, да, но спасти жизнь мне не под силу.
Какое-то время все вокруг потрясённо молчали. Потом заговорил всё тот же мужчина:
Хорошо, господин. Мы будем благодарны.
Выйдете все. Не стоит вам тут толпиться.
Горестно бормочущие люди выходили один за другим, пока не остались мы, ребёнок и женщина, которая за ним ухаживала.
Что ты хочешь? Баута сурово посмотрел на неё. Под взглядом Серафима несчастная сжалась и стиснула в руках подол ветхого платья.
Неужели Ничего нельзя сделать?
Я уже сказал, что я могу. Я не всесилен, знаешь ли.
Женщина заплакала. Тихо и отчаянно. Меня снова тряхнуло от силы её эмоций. Пришлось отвернуться к стене, чтобы не (БРОСИТЬСЯ!) подвергать себя соблазну.
Тогда Вы можете забрать и меня?
Баута снова посмотрел на неё, но в этот раз женщина не отвела взгляда.
Ты правда этого хочешь? голос из-под жутковатой маски прозвучал неожиданно мягко и сочувственно.
Да. Если другого пути нет Он как родной мне.
Она села рядом и погладила ребёнка по щеке, на которую с шеи уже ползли чёрные пятна.
Ляг рядом с ним. Баута отодвинулся, и женщина примостилась с краю кровати, прижав к себе еле дышащего малыша. Серафим накрыл ладонями их лица и закрыл глаза. Пару минут ничего не происходило, а потом он Запел. Тихо, почти неразборчиво, но я понял, что узнаю мотив! Какая-то простая, смутно знакомая мелодия. Она пробуждала в душе что-то такое Светлую, хотя и с оттенком грусти, надежду, наверное. На мои глаза навернулись слёзы, стало тяжело дышать от нахлынувшей нежности. А потом я скорчился, оседая на пол. Чудовище внутри выпустило когти и они словно всё глубже погружались в мои внутренности. Ему явно не нравилось происходящее. Ощущение было такое, будто оно пытается прогрызть себе путь наружу прямо сквозь мои рёбра. Оно выло, чувствуя, что добыча ускользает. КАК МНЕ ХОТЕЛОСЬ ВПИТЬСЯ В НИХ ЗУБАМИ! МОЁ! МОЁ ПО ПРАВУ!!!