Я не знал, сколько ещё смог бы сопротивляться этим желаниям, но Всё закончилось. По комнатке, когда Баута замолчал, будто прошелестел облегчённый вздох двух голосов. Свеча мигнула и погасла, оставив нас в кромешной темноте. А я ощутил, что в комнате стало на двух людей меньше. Остались только их тела, но в них уже не было чего-то очень важного.
Баута встал и повернулся ко мне. Его глаза в прорезях маски горели светло-голубым, постепенно затухающим электрическим огнём. Я замер, загипнотизированный этим сиянием и не успел увернуться, когда его сапог врезался мне в рёбра. Я скорчился, хватая воздух, а Серафим наклонился ко мне и проскрежетал:
Всё ещё осуждаешь меня, а?! Посмотри на себя. Посмотри внутрь! Ты же был на грани, я почувствовал! В тебе всё меньше от человека и больше от твари! Молись, чтобы наш путь не оказался слишком долгим! Потому, что ты уже почти потерян! отворачиваясь и выходя в коридор, он добавил, куда тише. Несчастный мальчик
Баута ушёл, а я лежал рядом с двумя дышащими телами, только что бывшими людьми и плакал от страха и жалости к себе. Маска горела огнём, словно вплавлялась в кожу. Я поднял руки, чтобы снять её и понял две странности. Черты фарфорового лица изменились: губы искривила усмешка, обнажившая острые, сколотые зубы. По этой, ещё нескольким чертам и расположению проступивших трещин я понял, что маска стала копией моего лица, только отмеченного будто чертами всех пороков, от злобы до похоти. И ещё одно Как я ни пытался, я не мог её снять! В ушах, издевательским набатом, билось безумие. Начался Звон.
Глава II Видения и сны
Лиса
тьма. Как долго вокруг только она? Мои веки стянуты грубой нитью, и я не вижу. Голос давно сорван, и я не могу кричать. Тело настолько измучено, что я ничего не чувствую. Остался только слух. Скрип двери, тяжелые шаги, плеск воды в чашке, из которой мне дают напиться. И гимны. Бесконечные, заунывные песнопения. Они наполняют меня чем-то тягучим и мерзким, вытесняют остатки мыслей. Где я? Когда? И Кто? Не знаю, не могу вспомнить. Когда стараюсьголову сверлит боль, а боли и так слишком много. Проще не думать, раствориться в отвратительном хорале, отдать ему чувства и переживания. Зачем ты(я) сопротивляешься? Что держит тебя в моей голове? Обрывки воспоминаний? Ощущение детской ладони в твоей руке? Их плач? Крики? Смех? Нет. Это не то, это давно бы забылось.
Держат кровавые буквы на внутренней стороне век. Они пульсируют, горят, жгут зрачки. Глупцы думали, что слепота поможет мне услышать. Нет. Теперь я постоянно вижу эти слова, даже если уже не могу прочитать. Они взывают ко мне, заглушают музыку, через них я слышу, как звенит Город. И вспоминаю. Озарённые! Шпиль, свора! Дети! И Кот! Кот где-то там, идёт ко мне, он всё ближе. И просыпается надежда. И страх! Почему я боюсь? Почему, когда думаю о нём, о любимом, меня начинает колотить и хочется, чтобы дверь никогда не открылась, и я осталась в спасительной темноте? Почему я боюсь? И кого? Не знаю. Мысли путаются. В уши снова льётся песня Озарения
В голове всё ещё отдавался болезненный, заунывный ритм песен фанатиков. Тело под одеждой покрылось липким потом и суставы ломило от слабости. Лиса. Я резко сел и распахнул глаза, борясь с дурнотой. Звон прошёл. Мы всё ещё были в холле небоскрёба. Факелы продолжали чадить, наполняя затхлый воздух горьким дымом. В двух шагах сидел, привалившись к зелёному мрамору колонны, Баута и закидывал под маску кофейные зёрна из холщёвого мешочка, который вчера ему подарили местные. Те самые дары. Кофейные зёрна, и где только нашли?
Ближе ко входу, посреди атриума, ярко горел костёр, возле которого хлопотал Червь. Глаза его покраснели, правое веко плясало, а руки тряслись. Но он ловко снял с огня котелок и разлив по обколотым чашкам его содержимое, засеменил к нам. Баута кивком поблагодарил и взял чашку, перестав хрустеть кофе. Мне тоже досталась порция бледного грибного чая и я, совершенно забыв про маску, поднёс чашку к губам. Она прошла сквозь фарфор, будто его не было. Уже устав удивляться, я сделал глоток и достал из мешка несколько сухарей.
Пока я утолял голод, Червь, стараясь не смотреть в мою сторону, робко уселся подле Серафима и сбивчиво стал что-то ему говорить, опасливо поглядывая на меня. Его страх был каким-то пресным на вкус, как те сухари. Когда он замолчал, Баута только покачал головой и проскрипел что-то в ответ. Червь встал и преувеличенно бодро заговорил:
Ох и натерпелся я сегодня, господа. Всё ныли и скреблись в окна, сволочи! он устало прижал руки к глазам. Пойду, посплю немного, с вашего позвления.
Спасибо тебе. Пришли потом кого-нибудь, двери запереть. Серафим поднялся с пола и спрятал мешок с кофе в складках плаща.
Хорошо. Прощайте господин. Червь поклонился Бауте, как-то дёргано кивнул мне и направился к двери в подвал.
Я тоже поднялся. Хотелось что-то сказать, но я чувствовалто, что произошло вчера, углубило пропасть между мной и моим загадочным спутником. Напряжение было разлито в воздухе, пока Серафим напряжённо наблюдал за моими сборами. Наконец я закинул арбалет и мешок на плечи.
Идём? голос был скрипучим и неприятным спросонья, но, что радовало, всё-таки моим. Человеческим. Я боялся, что и он изменился. Стал тем скрежещущим плачем-смехом, в который превращался во сне.
Серафим кивнул и молча направился к дверям. Стеклянные створки поддались с трудомна улице бушевал ветер, протаскивая между домами мусор и одеяла дужной, колючей пыли. Она разбивалась о стены, ржавые мусорные баки, о замершую у ближайшего проулка Тень и, подсвеченная прожекторами, будто окружала всё каким-то электрическим ореолом. В этом была гнетущая, отчаявшаяся, какая-то мрачная красота. Странно. Ветер стонал, и я почти разбирал в нём голоса, поющие о боли и отчаянии. Это было приятно. Тело налилось новыми силами, а от сонливости не осталось и следа.
Баута свернул направо и, прикрываясь плащом от ветра, побрёл по тротуару. Мне он в тот момент, показался каким-то маленьким и уставшим, меня же ветер будто огибал, наоборот подталкивая вперёд. Я быстро догнал Серафима и окликнул его:
Баута!
М? он, продолжая идти, слегка повернул голову.
Я Я буду бороться с этим. Не сдамся (ПРАВДА?). Но, прошу, помоги мне.
Посмотрим, Кот. он снова отвернулся и голос звучал невнятно. Мне бы этого хотелось, но я не слишком надеюсь. Ты ведь уже чувствуешь?
Что?
Город. Серафим взмахнул плащом, указывая на гротескные, зловещие здания вокруг. Две Тени, сидящие у фонарного столба рядом, шарахнулись от него и конвульсивно выползли на дорогу. Он питает тебя, даёт силы. Плохой знак. Но сила тебе понадобится. И скоро.
Меня пробрал озноб и не от ветра. Я сам не заметил, как страх и вечная паранойя улиц сменилась в моей душе на какое-то спокойствие. Я чувствовал себя, не знаю, дома? Нет(ДА)! Мне это не нужно. Мне нужна Лиса(ДАААА! МОЁ!)! Я найду её, вытащу из лап Озарённых, найду ключ, отдам его Серафиму, остановлю Звонаря (ЗАЙМУ ЕГО МЕСТО)! А там, посмотрим. Пока я раздумывал, Баута пропал в клубах пыли. Я чертыхнулся и побежал за ним, давя проснувшуюся тревогу. Ландшафт вокруг опять менялся
-Здесь. Серафим остановился, тяжело опираясь на подножие невысокой, зловещей статуи. Сплошь чёрный металл, шипы и лезвия. По пути мы видели много таких. Вокруг был настоящий ад. Под ногами скрипел гравий. Фонарей и факелов не было, да они и не были особо нужны. Пламя давало достаточно света. Вокруг, вместо знаний, пусть страшных и искажённых, высились горящие обломки. Искорёженные автомобили. Вонзившийся носом в землю огромный самолёт. Остов гигантского корабля, выброшенным на берег китом, растянулся справа, полыхая огнём сквозь рваные раны корпуса. Было жарко. Пепел забивал горло и становилось тяжело дышать. В треске пламени слышались вопли и крики. Я закашлялся.
Радуйся, что мы не оказались тут после Звона, Кот. Серафим плотнее запахнулся в плащ.
Откуда здесь это всё? Что за безумие?
Это? Баута засмеялся. Этоболь. Просто боль потерянных в Городе душ. Тех, что не были пожраны Расколотыми Или нами, да. Смотри вокруг! вторя его крику, пламя вокруг взревело и рванулось ввысь. Этосердце Города, его суть! Его энергобатарея! Ну, по крайней мере, одна из.
Я отвернулся от слепящего пламени и подышал через прижатые к лицу ладони, стараясь унять головокружение.
И зачем мы здесь?
Этосредоточие. Узловой центр, вокруг которого извивается ужас, который и есть Город. Пройдём через него, думая о Храме и окажемся рядом с тем, что ищем. Скорее всего.
Баута снова засмеялся и, будто не замечая жара, двинулся среди раскалённого металла:
Пойдём. До входа недолго. Там станет легче. Телу, да, не разуму.
Я, пошатываясь, двинулся следом. Глаза слезились, голова кружилась всё сильнее, в черепе образовалась гулкая пустота, которую тут же наполнило эхо стонущих вокруг обломков. Все силы уходили на то, чтобы не терять из виду фигуру в чёрном плаще. Благо идти, и вправду, было не далеко.
Мы вышли на окружённый пламенем каменистый пятачок, свободный от обломков. Посреди него возвышалась бетонная платформа, увенчанная тяжёлым, выпуклым люком. Баута запрыгнул наверх и взялся за массивное металлическое кольцо:
Помогай!
Я взобрался рядом и положил ладони рядом с его. Металл был пронзительно холодным, он обжёг руки и, будто приморозил их к себе. Закрыв глаза, я увидел брызжущие из люка вихри энергии. Эмоции всех спектров негатива: боль, отчаяние, ужас, меланхолия! Я стал впитывать их, насыщаться, чувствуя, как руки наливаются силой. Рядом со мной кряхтел Серафим, но даже вдвоём, переполненные тёмной энергией, мы едва-едва сдвинули крышку, чтобы можно было пролезть. В темноту тоннеля уходили ржавые скобы металлической лестницы, веяло сыростью и затхлостью.
Баута кивнул, и я сполз в черноту. Покрытые ржавчиной прутья пульсировали нездоровым, лихорадочным теплом. Это создавало тревожный контраст с затхлой прохладой, поднимающейся со дна. Серафим нырнул за мной, и неверные отсветы костров на стенах померкли. Когда мы спустились метров на десять, крышка люка надголовами беззвучно скользнула на место, оставив нас в кромешной темноте, только далеко внизу мигал неверный желтоватый свет.
Спускались мы долго, должно быть час. Мышцы ныли, пальцы сводили судороги, но свет постепенно становился ярче. Наконец мои ноги погрузились в неверный, колеблющийся свет. С удивлением я увидел, что лестница тянется дальше, а здесь, в тусклом мерцании одинокой, пыльной лампочки, притулившейся на стене, в сторону уходит короткий, тупиковый коридор.
Здесь мы отдохнём. проскрипел сверху Серафим. Я кивнул, хотя он и не мог видеть, и занёс ногу над бездной, готовясь перебраться на другую сторону туннеля, как вдруг Снизу, многократно отражаясь от растрескавшегося бетона стен, поднялся вой. Пальцы дёрнулись, соскальзывая со скобы, и я качнулся над провалом. Я не успел испугаться, мой мысли (мой разум) были полностью заполнены криком, целым легионом криков. Ярость, боль, отчаяние, всё это, и многое другое, слышалось в безумных, нечеловеческих голосах и мои мысли тонули в этом океане. Тело оказалось проворнее разума, рука дёрнулась назад, почти наугад, и пальцы сомкнулись на ржавой ступени. На секунду мне показалось, что рука моя чудовищным образом деформировалась, удлинилась раза в полтора, и превратилась в покрытую чешуёй лапу. Но лишь на секунду. Я прижался к стене, ноги шарили по скобе внизу, раз за разом соскальзывая, и руки уже почти разжались, когда я, наконец, нащупал опору и встал более или менее устойчиво. И вот вой стал затихать, будто кто-то повернул тумблер громкости на минимум, но ещё долго вокруг гуляли его отзвуки.
Что это было? спросил я, когда мы наконец, кое-как, разместились в узкой кишке коридора.
Это? переспросил Серафим, передавая мне флягу с затхлой, отдающей тиной водой. Крики, очевидно же.
Да, но кто кричал? Чего, или кого, нам ждать в этом Локусе?
Хм, это требует пояснений, да-а-аБаута, как мог, вытянул ноги и беззастенчиво подложил под спину мой мешок. Видишь ли, Кот, Локус это Скажем так, если принять за аксиому, что поглощённые Расколотыми душив Аду, а такими, как яв относительном Раю, то тут, скорее, Чистилище.
Поясни.
Ну, ты уже знаешь, что наш источник силчужие эмоции. Посмертные, чаще всего, переживания чужих душ. И Город Он тоже существует за их счёт.
Но, я думал, что Город контролирует Звонарь.
Кха, Серафим поперхнулся от возмущения. Этот фигляр?! Нет, ты упустил главное. Он здесьтакой же пленник. Представь огромный бассеин, куда выпустили стаю акул. Онсамая большая, самая опасная, единственная, которая может здесь никого не бояться. Но бассеин, он щёлкнул затянутыми в перчатку пальцами. Ей не покинуть.
Он немного помолчал, дав мне переварить услышанное, и продолжил:
Вернёмся к тем несчастным, что оказались здесь. Сколько их? Сотни? Тысячи? Больше? Никто не знает. Город жебескраен и бесконечен, значит и количество людей должно стремиться к бесконечности. Улавливаешь?
Их же не всех пожирают
Да. Именно. Самоубийцы, жертвы других, обычных людей, заболевшие, сошедшие с ума, Пыльные, в конце концов! Все они умирают и, если рядом не окажется никого, вроде тебя, кто доест то, что от них останется, попадают в места, подобные этому. В Локусы. Где вечно вырабатывают силу, которой питается Город. Как огромная, распухшая пиявка.
Я пропустил очередной упрёк, хотя они уже почти исчерпали моё терпение, во многом потому, что понимал, что Серафим прав. Я бы не сдержался, скорее всего. И, вместо того, чтобы огрызнуться, спросил:
Ты бывал здесь, да? Нервничаешь, даже разговаривать со мной нормально начал. Я криво и горько усмехнулся. С чудовищем-то.
Да. Да, Кот, бывал. И Локусне то место, где ты хочешь оставить монетку, чтобы вернуться. Сложно объяснить, на что это похоже. Но это дико страшно. Даже мне.
А по поводу тебя, продолжил он помолчав. Поверь, мне искренне жаль тебя, и я верю, хочу по крайней мере, что ты можешь справиться. Что твоя погоня, твоё помешательство на этой рыжей, не сведёт тебя с ума. Но я видел слишком много павших. А теперь оказалось, что и Вольто А ты не представляешь, как она была сильна В общем, слабо у меня получается верить.
Ладно. Хотя бы перестань меня пинать за то, что происходит. Я понимаю, что возможно, в иных обстоятельствах, ты бы скорбно, но решительно меня уничтожил. Но, пока я тебе нужен, будь любезен, сдерживайся. На меня и так свалилась куча дерьма, как ты знаешь. Я уже сказал, что буду бороться, это всё, что я могу обещать.
Хорошо. Серафим поднялся и протянул мне руку. Договорились. Готов идти?
Да. ответил я, сжав его пальцы.
И мы продолжили спуск
Добро пожаловать в Локус, Кот.
Тоннель закончился маленькой комнаткой, где даже стоять прямо было тесно. Голые бетонные стены, голый бетонный пол. И никаких посторонних ощущений. Ни страха, ни тревоги. Вообще ничего. Было дискомфортно от полного отсутствия привычного эмоционального фона. Как только мы спустились, Баута достал свою палочку, поднял её над головой, и во все стороны потёк серебристый, неяркий свет.
У тебя есть, чем посветить?
Я молча достал из мешка оплетённый в сетку медный фонарь, проверил уровень керосина, и запалил огонёк с помощью зажигалки. Серафим удовлетворённо кивнул:
Хорошо. Запомнидержись ближе ко мне. Думай о Храме, о Лисе. Чем сильнее будут твои эмоции, тем ближе мы окажемся к цели. Путь у нас будет один, так чтоесли нас разделитиди вперёд, не останавливайся. И не дай фонарю погаснуть. Ни в коем случае!
Хорошо. Баута?
Да?
К чему мне готовиться?
Я не знаю. Честно. Здесь нет ни Теней, ни Расколотых, ни бандитов. Только фантомы спящих, но они не опасны. И потерянные души, но они сами тоже тебя не тронут, если не привлечь их внимание. Главные опасности здесьв твоей собственной голове. Страхи. Мании. Желания. Горе. Так что, держи себя в руках, и всё будет в порядке. Путь здесь, обычно, не занимает много времени.
И как пойдём? я в притворной задумчивости оглядел квадрат глухих стен. Налево или направо (В ГЛУБИНУ!)?
Внутрь. Закрой глаза, сосредоточься и кричи! Кричи, что есть силы! Думай о Лисе, от которой, возможно, отрезают сейчас куски! Думай о детях, с которыми, возможно, сейчас творится то же самое. Об Озарённых, которые перебили твою семью! Кричи о них! Покажи Городу, что нуждаешься в Пути!