Не знаю Не помню. Остальные хотят только играть, а я появилась позже всех. Сначала помнила что-то, но теперь Здесь плохо. И страшно, я просто знаю, но не могу объяснить. Им нужен наш свет. Людям, которые приходят. Скажи мне, где я? Кто?
Я потерянно молчал, не зная, как сказать ребёнку, что она, как и все остальные, давно мертва. Принесена в жертву артефакту. Ключу. Отвратительной вещи, сотканной из детских снов, которая так всем нужна. И мне тоже.
Хочешь, я заберу тебя отсюда? голос почти не слушался. Слова резонировали внутри головы, причиняя дополнительную боль. Но я должен был спросить. Если она не захочет, то и пошло оно всё. Девочка сначала нахмурилась, словно не веря, а потом робко, несмело улыбнулась:
А ты Ты можешь? Я хочу уйти. Пока не забыла всё. она протянула ко мне руки, от чего цепь качнулась навстречу. А ты помнишь? Помнишь, как меня зовут?
Конечно. я придержал маленькое тело, не давая ему качнуться назад, так что руки оказались заняты, и я не мог утереть последнюю слезу. Конечно помню, Розочка.
Да. Точно. ребёнок доверчиво обнял меня, сонно пролепетав. Точно, Розочка
Она опустила голову мне на плечо и затихла, впитав из воздуха жуткий, терзающий перепонки шум. Что-то неуловимое, что-то, что я должен был забрать из этого ужасного места, лёгким дыханием коснулось щеки и, едва ощутимым вздохом, скользнула по ниточке энергии к стеклянной сфере, запорхав вокруг неё нетерпеливой бабочкой. Я открыл глаза. Всё та же пещера. Лиса спокойно сидела там, где я её оставил, а Ключ подмигивал радужными бликами, на своём каменном троне. Только из ушей шла кровь, а у меня на плечах лежали костлявые, высушенные ладошки.
Конечно, я могу забрать тебя отсюда. я аккуратно высвободился из хватки наконец отпустившего душу тела и шагнул к алтарю, протягивая руку. Когда шарик, удивительно горячий, устроился в моей ладони, я чувствовал, как душа девочки, душа моего друга несмело касается моих пальцев. Тепло. Сияние алтаря стало угасать. Лишившись источника, потоки энергии медленно исчезали в камне, как стакан воды, выплеснутый на раскалённый песок, погружая пещеру во тьму. Стены вздрогнули, раздался вздох уставшего камня. Сжимая в руке темницу множества детских душ и надежд, я улыбнулся знакомой вибрации Городского безумия, наконец проникшей в эти лживые стены и повторил: Конечно могу.
За дверью послышались возбуждённые голоса, распевающие уже знакомый мне мотив, и я обернулся. Лиса начала подпевать.
В пещеру ввалились шестеро фанатиков в белом. В побелевших пальцах они сжимали такие знакомые мне дубинки и опасливо посматривали в потолок, словно представляли, что происходит на верху сейчас, когда Ключ перестал питать Храм. Вперёд вышел один из них, огромный, с густой, кудлатой бородой. Увидев Якова, я не сдержался и начал хохотать. А говорят, судьбы нет.
Я искренне наслаждался недоумением и яростью, искривляющей бородатое лицо. Пальцы задрожали в предвкушении, задёргалось веко. Я оскалился в каком-то неестественном возбуждении прикусив нижнюю губу. Сильнее, пока не почувствовал кровь. Человек, отнявший у меня остатки семьи, фанатичный убийца детей, превративший Лису в искалеченную сумасшедшую. Отнявший у нас даже те робкие надежды, которые мы, вопреки всему, уберегли от растлевающего влияния Города. Из-за него я убивал. Погружался во тьму. И вот он сам пришёл, чтобы я мог утянуть его за собой. Только там, в темноте, я теперь был хищником. А ондобычей.
Меченый. странно, но не смотря на маску, он сразу меня узнал. Он старался говорить спокойно, но в речи проскальзывали рычащие нотки плохо скрываемой ярости. Лиса, при звуке его голоса, захныкала и скорчилась, обхватывая себя руками. Верни святыню на её место.
А ты смешной. всё потрясение от сегодняшнего, вся злость, боль и шок, теперь выливались из меня визгливым, неконтролируемым хихиканьем. Свет вокруг исчезал, и я чувствовал, как с плеч будто сняли груз. Тьма внутри всколыхнулась, заставив меня испытать острый укол удовольствия. Эмоции переполняли, рвались наружу смехом, стоном, криком. Я достал нож Улыбаки, последний, который у меня оставался. Меня больше ничего не сдерживает. Я вас всех выпотрошу. За неё. Я кивнул на тихонько плачущую Лису. И детские тела вокруг. И за это.
Я помахал рукой с Ключом, заставив их глаза алчно забегать. Яков тяжело шагнул вперёд, словно совершенно не боялся, глаза вспыхнули фанатичным пламенем, как два зловещих угля. Меня не впечатлило, в конце концов, я уже смотрел в глаза повелителю всех страхов:
За что? За истину? За надежду, которую мы дарим людям в этом мире бесконечного ужаса? Ты жалкий, вскормленный кошмаром монстр. А у нас есть сила, бороться с такими, как ты!
Он поднял левую руку, и остальные пятеро повторили его движение, запихивая что-то в пасти. Теперь я знал, что они жрут, чтобы «светиться». Полоски сухого мяса. И, кажется, я знал, откуда они их берут.
Бл* Я вас перережу, уродыя закрыл глаза и, для моего внутреннего взгляда, шесть фигур превратились в ярко светящиеся силуэты. Сияние было настолько интенсивным, что я зашипел от боли. Я пытался почувствовать их эмоции, ощутить их вкус, но свет обжёг раскалённым железом. Сквозь пульсирующее излучение пробивался густой бас Озарённого:
Нет. Свет с нами. в бедро вгрызлась тупая, резкая боль, и я повалился на пол. Следующий удар пришёлся в плечо. Он ослепит тебя, как всех чудовищ.
Следующий удар сломал мне ребро. Я засмеялся, чувствуя, как послушная тьма ползёт по венам колючими побегами:
Ты ошибся. я открыл глаза. Яков, хорошо видимый, стоял передо мной. Он охнул, когда я схватил его за голень, чувствуя, как почерневшие ногти пробили кожу и пальцы обожгла кровь (ДАЙ!). Я пока ещё человек. И я виииижу тебя.
Я сжал руку ещё сильнее, ощущая его участившийся пульс. Яков замахнулся трубой. Удар. Тьма.
Я открыл глаза. Во всём теле пульсировала странная лёгкость. Передо мной, излучая слабое, голубоватое сияние, стоял Баута, к ногам которого, словно испуганный зверёк, прижалась Лиса. В зелёных глазах плескался первобытный ужас, а рот беззвучно открывался и закрывался, словно она пыталась что-то сказать, но не могла. Стены перестали мерцать, и Серафим оказался единственным источником слабого света, чему я был только рад. Тьма милосердно скрывала страшные декорации.
Это чудовищно. Детские эмоциисамые сильные, я подозревал, что они напитывают ими Ключ, но этоОн покачал головой. И то, что они делают потом. Энергия остаётся в телах, и они едят их, получая силу. Видимо, Пыль изготовляют из костей. Чудовищно
Он поднял руку к лицу. Зажатый в пальцах шарик, казался обычной безделушкой, но Серафим смотрел на него с искренним отвращением. И надеждой:
И всё ради этого. Люди. Чудовища. Иногда я не знаю, кто хуже. он посмотрел на меня. Хотел что-то сказать, но его прервал раздавшийся откуда-то с верхних этажей дикий, безумный, торжествующий хохот. Он звучал несколько секунд, заставив мои руки задрожать от странного возбуждения. Серафим удовлетворённо кивнул и положил руку Лисе на затылок. Я почувствовал укол энергии, и моя девочка, закрыв глаза и успокоившись, отпустила плащ, который до этого сжимала и встала рядом с Баутой.
Он здесь. Звонарь. Ни он, ни его псы не могут коснуться Ключа. Мы можем, моя сила другой природы, а ты Ты ещё можешь. Тварь ждёт тебя. Мы уходим. Я позабочусь о твоей женщине, Кот. Как и обещал.
Я, ничего не понимал. Собирался спросить, что такое он говорит, но в глотку будто набили сырой ваты. Тогда я просто потянулся к Лисе, чувствуя, что двигаюсь как-то неловко, видимо из-за переломов, но уж точно не собираясь терять её во второй раз. Я совершенно не ожидал, того, что случилось дальше. Серафим шагнул вперёд, взмахнул левой рукой, с зажатым в ней жезлом и голубоватая, похожая на шаровую молнию, вспышка врезалась мне в грудь. Я пролетел пару метров и впечатался спиной в погасший, холодный алтарь. Мозг словно пронзили раскалённой иглой, но протестующе взвыть меня заставила не только боль.
В мгновенной вспышке света я увидел пещеру. Тьма до этого и правда была милосердна. На полу вокруг скорчились шесть изуродованных тел в белых хламидах. Разорванные, изломанные, скалящиеся обломками торчащих из страшных ран костей. Прямо возле алтаря, потрясённо выпучив помутневшие глаза, лежал Яков. На побелевшем лице застыло недоумение, смешанное с какой-то почти детской обидой. Протянувшиеся из распоротого живота внутренности протянулись до того места, где он упал, правая рука была зверски вырвана из сустава и теперь висела на влажных, красных лентах уцелевших мышц. Мертвец скалился красными зубами сквозь рану, выглядевшую так, будто какой-то зверь махом откусил ему половину лица.
Я оторвал взгляд от жуткой ухмылки мертвеца и поднял глаза на подошедшего Серафима, только сейчас осознав, что лежу в луже остывающей крови. Пронзительно пахло ржавым железом. Я хотел спросить, кто это сделал, но боялся. Потому, что знал ответ.
Твой разум всё ещё твой, Кот. Но ненадолго. Баута протянул ко мне руку с жезлом, заставив испуганное призраком новой боли тело опасливо вжаться в камень. Бесконечно долгую секунду он смотрел мне в глаза. А потом опустил её, снова покачав головой. Бедный мальчик, ты отдал всё, что мог, включая душу. Я же предупреждал.
Он встал и, когда я шевельнулся, брезгливо отстранился, словно я был мерзким, уродливым насекомым. Его голос, когда он заговорил, был сух и холоден, но я чувствовал, как боль бурлит на языке мятным сиропом:
Когда я уйдубеги. Беги, пока ты ещё человек и молись, чтобы после этого мы никогда не встретились. И знай, пока помнишь, я сделаю для неё всё, что смогу. Помни, сколько сможешь, скоро это станет тебе безразлично. Чудовище.
Он отвернулся и направился к открытой двери. Лиса, сохраняя на лице всё то же бесстрастное выражение, следовала за ним, как привязанная, несмотря на закрытые глаза, безошибочно обходя валяющиеся под ногами тела. Я дёрнулся за ней, крича, чтобы она не уходила, не бросала меня в темноте. Но, вместо крика, изо рта вывалился на грудь длинный, острый, трепещущий язык. Я поднял руки к лицу. На липком, гладком овале была только клыкастая пасть. И плавающие, как листья в луже, фрагменты холодного, фарфорового лица.
Я всё-таки встал. Сначала, совершенно раздавленный, опустошённый случившимся, я думал остаться здесь, в темноте. С убитыми детьми и их убийцами. Заснуть в хороводе потерянных душ и дождаться, пока Баута, или хоть кто-нибудь, прервёт моё противоестественное существование. Но у безумия было своё мнение. Ещё недавно укрощённое и послушное, оно, сначала робко, а потом всё более уверенно поползло по телу, распирая его, выкручивая кости, заставляя мышцы пульсировать, вздуваться под кожей. А у меня уже не было сил, чтобы сдерживать это. Последним, будто издеваясь, оно поразило восприятие. Мысли стали тяжёлыми, тягучими. На эмоции будто набросили тяжёлое, колючее ватное одеяло, затолкав их куда-то глубоко. Я чувствовал, как поселившееся внутри чудовище срастается со мной тысячей нервов, сосудов и жил. Проникает в сердцевину костей, пока мы, наконец, не стали одним целым. Хотя, может, я уже был таким, просто не осознавал.
Рука конвульсивно дёрнулась и опёрлась ладонью о залитый кровью пол, вздёргивая вверх потяжелевшее тело. Я наблюдал за рваными, изломанными движениями своей новой оболочки, как посторонний зритель, но все ещё чувствовал. Лёгкую щекотку, когда встало на место сместившееся бедро, жар сворачивающейся крови на ладонях. Её сладость на облизавшем когти языке.
СКУЧНО. я говорил, не узнавая голоса. Топнул ногой, заставив тёплые, красные капли разлететься веером. Раз, другой, третий, и вот я уже отплясываю дёрганую джигу, как марионетка в дешёвом кукольном театре. Потусторонний шелест и порыв горького, пахнущего полынью ветра рвались в стороны, заставив цепи раскачиваться и панически звенеть. Яков, всё так же пялящийся в пустоту, дёрнул ступнёй. Потом ногой. Тела вокруг тоже начали шевелиться. Через несколько секунд они выкручивали конечности, размазывая кровавые лужи. Подвешенные позвякивали цепями, а куча тел у стен напоминала огромный муравейник. Я смеялся, а они танцевали. И даже, когда остановился, эти насекомые продолжали дёргаться. Так было намного смешнее.
Отсмеявшись и взмахом когтей заставив их успокоиться, я принюхался. В воздухе висел ЕЁ запах. С трудом, будто проплывая сквозь патоку, я вспомнил. Мне нужна она. И Ключ. Точно, Ключ С лёгким сожалением посмотрев на танцоров, ведь ещё так много весёлого можно было придумать, я, кутаясь в темноту, направился к выходу. Я слышал их, там, наверху. Крики и смех. И, то ли смеясь, то ли крича от ужаса, пошел наверх.
Глупый человек пытался бежать, снова заставив меня рассмеяться. Он, в панике завывая, выбежал в коридор, из стен которого проступали мясистые, наполненные светящейся чёрно-зелёной жижей, сосуды. На мгновение замер, оглядывая распахнутые двери комнат, обитатели которых бежали ранее, до сих пор оглашая коридоры воплями. Несколько Теней, причитая и жалуясь, двинулись к нему, перекрывая выход. Человек отшатнулся вбок, опёрся о стену, вскрикнул, когда под его ладонью открыл каменные веки влажный, слезящийся глаз. Шагнул назад и ткнулся лопатками прямо мне в грудь. Замер. Я смаковал дрожь, пронизавшую несчастного до самых костей. Понимание, что его маленький, защищённый мир рухнул, открыв дорогу всему, что он отвергал и чего боялся. Знание, что он обречён, и животное желание жить не желающего мириться с этим знанием тела. Деликатес.
Устав ждать, пока он наберётся смелости обернуться, я приветливо улыбнулся и наклонился чуть вперёд:
ПРИВЕТ.
Он рванул к выходу, каким-то чудом миновав протянутые скрюченные пальцы Теней, и отчаянно завывая. Красиво. Я пожал вспучившимися плечами и потянулся вперёд, проскальзывая неуловимой психеей по стенам и полу. Оказывается, это так просто! Человек продолжал бежать, ни на шаг не приближаясь к такому близкому, казалось бы, выходу. Он был слишком напуган, чтобы это осознать. Его ужас резонировал вокруг, заставив испуганно отпрянувших от меня Теней корчиться в экстазе, а мне даря сытое наслаждение. Мне понадобилось три шага, чтобы приблизиться к беглецу и легко коснуться его плеча, погружая в оцепенение.
Обойдя его, я уставился в блекло-голубые, наполненные страхом глаза. Его руки медленно, будто в замедленной в разы съёмке, начали подниматься, чтобы закрыть лицо, а по щеке поползла одинокая, отчаянная слезинка. Прежде чем подарить ему покой поцелуем холодных фарфоровых челюстей, я слизнул её. Лучше вина, да.
Оставив за спиной ещё подёргивающееся тело, к которому, отталкивая друг-друга, жадно устремились Тени, я пошёл дальше, задерживаясь только для того, чтобы отпереть двери, которые обитателям хватило ума оставить закрытыми. Тени толпились перед ними, царапая доски, будто слепые котята, но мне эти смехотворные преграды совершенно не мешали. Я просто протягивал руку, преодолевая секундное сопротивление, обман чувств, заставляющий поверить, что передо мной непреодолимая преграда, и толкал створки, впуская безумие внутрь. И шёл дальше, наслаждаясь музыкой криков. Сила текла в меня широким потоком, золотистые искры чужих душ тонули в вязкой черноте внутри и присоединяли свои тонкие, слабеющие голоса к тем, что оказались там ранее. Теперь я слышал их куда более ясно. Даже, наверное, мог бы разговаривать, если бы они не были так заняты плачем и воплями. Хотя мне нравилось.
Выбравшись из опустевших коридоров наверх, под ласковый свет благословенной луны, я едва не свихнулся от восторга и красоты открывшейся передо мной картины. Лишённые подпитки, стены Храма истаяли, как лёд на солнцепёке, оставив после себя только неровные огрызки стен, из которых по капле истекали в тёмное небо последние капли отвратительного света. Окружавшие храмовую площадь здания слегка подрагивали в такт прекрасной музыке, звучавшей вокруг. Теперь я слышал её четко и ясно, прокачивая сквозь сердцевину костей её безмолвные, радостные крики. На исчезающих островках, уцелевших кое-где на растрескавшемся мраморе пола и погружённой в красный полумрак площади, толпились, сбившись в кучу, как овцы, люди в белом. Они были в панике, завывая десятками голосов, а вокруг спасительных островков колыхалось море протянутых в немой мольбе, жадных чёрных рук. Плач сотен Теней спорил по громкости с завываниями обречённых фанатиков. То один, то другой, потеряв голову, или вытолкнутый собратьями из тающего светового круга, оказывался без защиты и пытался бежать. Чтобы безвестно кануть в черноте. Или попасть в объятия Расколотых. Да, они были здесь, редкими, гордыми галеонами проплывая сквозь море расступающихся призраков. Теперь я видел их совсем по-другому. Величественными, прекрасными художниками. Коллекционерами человеческих душ. Воплощением силы и изящества.
Несколько Озарённых, объевшихся света так, что на них было больно смотреть, пытались бежать. Тени отшатывались от них, будто обожжённые, а Расколотые равнодушно проплывали мимо. Ничего, пусть идут, прошептал будто сам воздух. Рано или поздно Город возьмёт всех.