Пространство под уцелевшей аркой центральных ворот вздрогнуло, будто кто-то колыхнул во тьме угольно-прозрачный занавес. Из массивных каменных ступеней медленно, с плохо скрываемой торжественностью, поднялась прекрасная фигура. Белоснежная благородная маска, подобно ласковому солнцу, щедро разливала тепло из круглых глазных линз. Звонарь, чопорно опираясь на трость, миновал площадку крыльца с сиротливо валявшейся цепью, в ошейнике которой поблёскивали кровавые ошмётки. Когда он ступил на пол Храма, тьма на площади на мгновение замерла, а потом взорвалась какофонией ликующих воплей. Световые пятна начали уменьшаться всё стремительней, оставляя оставшихся людей на милость ласковых чёрных рук.
Наконец-то, радость моя. Я рад, что не ошибся в выборе. Ты прекрасно справился с ролью. Браво! Овации!
Погонщик устало, но удовлетворённо вздохнул. Вокруг его остроносых сапог, вспучивая мрамор, как тонкую резину, на мгновение прорезались десятки искажённых изысканным страданием лиц. Поправив шляпу, неземное создание шагнуло ко мне, нетерпеливо протягивая затянутую в чёрную кожу руку. И замело. Я тоже почувствовал неладное, будто в нашу прекрасную музыку, вклинился оскорбительно мелодичный мотив. Воздух между мной и Звонарём задрожал, расползаясь в стороны, как старая ткань и истаивая, открывая чёрную фигуру, которая, на первый взгляд, казалась близнецом появившегося ангела. Всего и отличий, что другая маска и жмущаяся к ногам девка (Лиса! Нет! Пожалуйста!). И в руке, вместо трости, появившийся сжимал искрящийся голубой шарик, звенящий множеством радостных голосов.
Наконец-то! копируя движения Звонаря, Баута утомлённо вздохнул. Я ждал этого так долго.
И вскинул руку, разливая вокруг острое электрическое сияние. Оно было таким ярким, что, как на рентгене, высветило кости сжимавшей его ладони.
Нет! Звонарь выставил трость, и между ним и Серафимом вспухло облако влажной темноты. Но свет, будто не замечая преграды, пронизал её тысячей лучей, сошедшихся в один искрящийся поток, отбросивший погонщика и пригвоздивший его к уцелевшему участку стены. Вой, раздавшийся из-под начавшей плавиться маски, толкнул меня в грудь, наполнив кипевшей энергией. На секунду я замер, забыв обо всём. Людские души даже близко не лежали рядом с этим пиршеством боли!
Затем нахлынуло щемящее желание защитить, спасти. Тело уже дёрнулось вперёд, желая впиться Бауте в незащищённую спину, но я, огромным усилием воли, смог остановиться. Несколько Расколотых перетекли через каменные зубы стен и, раскинувшись чернильными кляксами, бросились на Серафима. Первый вспыхнул за два метра до непоколебимо стоящего человека и закричавшей от страха девушки. Тело, похожее на переплетённый клубок бешено сплетающихся чёрных нитей, в паутине которого повисли фрагменты разбитого, плачущего лица, вспыхнуло синим пламенем стремительно, как рисовая бумага. Миг, и на пол упала только белая личина, на которой навсегда застыло горестное выражение. Троих других, по форме больше похожих на людей, постигла та же судьба.
Я стоял, омываемый жгучими лучами и во мне закипала ярость. С беспокойно трепещущего языка закапала тёмная, вязкая слюна. Я оглядел свои ладони, теперь больше напоминающие когтистые лапы животного, которое дало мне прозвище. Почувствовал, как, с мерзким скрипом трутся друг о друга фрагменты лица, сталкивающиеся над превратившейся в чёрную резину кожей.
ТЫ ОБЕЩАЛ. шипение, булькая, лилось, сквозь клыки. ОБЕЩАЛ. ПОМОЧЬ. СПАСТИ.
Баута, поглощённый противостоянием, не услышал меня. Зато услышала Лиса. Она обернулась и уставилась на меня. Видимо Серафим успел что-то сделать с её головой. Испуганный взгляд был, тем не менее, разумен. Она сперва отшатнулась, а потом в зелёной бездне её глаз забрезжило узнавание. Она несмело протянула руку вперёд. И я улыбнулся, предвкушая. Она замерла. Задрожала. Мне показалось, что она вот-вот потеряет сознание, но она просто спрятала лицо в ладонях и заплакала. Обречённо и беззвучно. Только плечи вздрагивали.
ТЫ МОЯЯЯЯЯ. ТОЛЬКО МОЯ. ИДИ СЮДА. с каждым словом она дрожала всё сильнее, а я, забыв обо всём, чувствуя только проснувшееся желание, пошёл вперёд. Язык, в предвкушении, скользил по зубам, когти, щекотно, разорвали подушечки пальцев. Я уже представлял, как возьму её, трепещущую, прижму к себе. Она же любит меня. Значит будет рада.
Остановил меня всплеск боли. Я будто на огромной скорости впечатался в сетку из туго натянутых металлических струн. Вокруг зароились голубые искры, но, в отличие от моих менее удачливых братьев, меня не сожгло (Я всё ещё Я! Пусти! Пусти!!!). Отпрянув я, обжигая руки, смахнул язычки аквамаринового огня, как цветы, распустившиеся на коже. С ненавистью уставился в напряжённую, обтянутую чёрным, спину того, кто снова пытался РАЗЛУЧИТЬ НАС! Решение пришло неожиданно. Такое простое, что я, не выдержав, рассмеялся. Возле откинувшего обглоданную руку трупа толстяка, в луже подсыхающей крови, лежал брошенный мной арбалет.
Он успел измениться, обзавёлся шипами, проросшими прямо сквозь дерево, а тетива, беспокойно шевелилась, будто волосы, из которых она была сплетена, отчаянно извивались, изнывая от нетерпения. Красиво.
Стрелу, искривлённую и почерневшую, я выдернул из трупа, мстительно ухмыляясь. Взвёл тетиву, поместил на ложе металлический прут. Вскинул арбалет, чувствуя, как он ласкает меня болью, прорастает в ладони. Прицелился в спину предателя (Нет! Стой!) и дёрнул скобу.
Время словно замедлилось. Извиваясь хищной муреной, стрела скользнула в сгустившемся воздухе, устремляясь в незащищённую спину. Серафим был слишком занят или слишком самоуверен, чтобы позаботиться о физической защите, и это стало его приговором. Стало бы, если бы глупая девка не заорала. Баута дёрнулся и начал поворачиваться, и стрела, которая должна была ударить Серафима между лопаток, с влажным хрустом пробила его плечо. Дальнейшее слилось в невообразимую кашу.
Расколотые, словно стая воронья, пронзительно воя, бросились к скорчившейся фигуре. Ключ, мгновенно перестав излучать энергию, взмыл вверх, замер и понёсся к жадно замершему мрамору. Лиса, извернулась, подскочила и поймала стеклянный шарик. Баута выпрямился, взмахнул жезлом и отбросил нападающих всплеском низко гудевшей энергии. Но один из них, появившись сзади, схватил Лису за искалеченную ногу и поволок к себе. Она пронзительно вскрикнула и попыталась лягнуть расколотого. Вторая нога глубоко погрузилась в грудную клетку, которая тут же выпростала чернильные щупальца, оплетшие её до самого колена. Ключ, вывалившись из рук запаниковавшей Лисы, жизнерадостно тренькнув о мрамор, покатился ко мне.
ЭТО МОЁ! я рванулся к Расколотому, посмевшему коснуться моей добычи, на бегу наклонившись и подняв Ключ. Он, на мгновение, обжёг мою руку, а потом, будто в сомнении, успокоился и затаился, снова превратившись в обычную безделушку.
Я распахнул рот и закричал. Воздух задрожал передо мной, конусом трепещущего визга врезавшись в Расколотого и заставив его замереть. Лиса, увидев, что я приближаюсь, забилась ещё сильнее, не зная, кого больше бояться. Ничего, скоро я покажу тебе, кого
Тут меня, с небывалой силой, дёрнули назад и я покатился по полу. Мимо меня прошло нечто. Больше всего эта изломанная, хромающая фигура напоминала невидимку, которого осыпали угольной пылью. Пустота в форме тощего человеческого тела, кое где оттенённая штрихами чёрной туши. Осколок потускневшего воспоминания, казалось дунь, и оно исчезнет. Только маска осталась практически неизменной, за исключением пары уродливых чёрных подпалин. Огонь в линзах еле тлел, и я чувствовал, что Звонарь практически уничтожен. Один хороший удар
Так же думал и Баута. В очередной раз отбросив налетавших на него Расколотых, он послал в искалеченную фигуру луч радужного, остро пахнущего фиалками сияния. Но один из его противников, протестующе взвыв, бросился в сияющий поток, поглотил его и рассыпался чёрной пылью, оставив на полу очередную маску.
Звонарь стремительно ковылял сквозь плавившуюся реальность. Сам воздух сгущался в кошмарные, воющие личины. Пол выпускал из трещин жадные паучьи лапки, слепо шарившие вокруг. Взмахом руки, как провинившегося пса, Погонщик отогнал Расколотого и, прежде чем Лиса успела опомниться, схватил её за горло и начал стремительно погружаться во вспучившийся мрамор. Лиса полузадушенно хрипела в невидимых пальцах. Я, вспарывая когтями камень, рванулся вперёд, но меня остановил взгляд наполненных злобой глаз, уже исчезающих в камне. В голове, словно ножом по стеклу, проскрипел голос:
«Шпиль. Принеси Ключ к воротам. Это твой последний шанс. Завершающий акт»
И они исчезли.
Дискомфортной, низкой, зловещей вибрацией, в кожу тысячей острых игл врезался Звон. Прекрасная, безумная мелодия, ласкающая реальность как скальпель хирурга, истаяла и исчезла. Расколотые, протестующе шипя, скрылись, истаивая в тенях. Посреди освещённой несколькими уцелевшими источниками огня площади валялись искорёженные тела фанатиков, чью кровь жадно слизывали с земли апатичные Тени. Некоторые из людей были живы. Они орали, смеялись, плакали или просто размахивали руками, отбиваясь от ужаса, видимого только им. Город, как всегда, брал дань либо жизнью, либо разумом. И никак не мог насытиться.
Я, словно проснувшись от муторного, дурного сна, снова получил власть над телом и, злобно скрипя нечеловеческими зубами, поднялся с переставшего быть кошмарным живым существом пола. Опёрся о похожий на выкрошившийся зуб кусок стены и, ошарашенный всем произошедшим ужасом, тупо уставился на зажатый в когтистых, искривлённых пальцах Ключ.
Несколько мгновений стоял, замерев, пока меня не отвлёк шорох за спиной.
Я обернулся.
Напротив, заливая мрамор кровью из многочисленных рваных ран, сжимая пробитое навылет плечо, с пола поднимался Серафим.
Глава III Итоги и последствия
Бауту трясло, как в лихорадке. Я шагнул к нему, чтобы помочь, и только сейчас, будто через много часов после пробуждения в голове всплывает фрагмент виденного ночью кошмара, понял, что натворил. Звонарь, почти уничтоженный, бежал. Забрал с собой Лису. А я Я стоял здесь, сжимая в руке похолодевший, не отзывающийся Ключ и в очередной раз не знал, что делать. Просто опёрся спиной о выкрошившиеся кирпичи и стал смотреть, как Серафим, человек, который меня учил, помогал мне и сегодня чуть не погиб от моих рук, трясёт головой, медленно приходя в себя. Его плащ и камзол, насквозь пропитанные кровью, слегка блестели в свете затухающих огней. При этом я видел и уже привычное, электрически-синее свечение, невесомыми туманными языками кружившееся вокруг его зловещей фигуры. Моё восприятие изменилось, всё больше переходя на внутреннее восприятие. Реальная картина мира, напротив, размылась, потеряла резкость. Видимо это было то самое, внутреннее превращение. Чудовищам вряд ли нужны глаза, так что
Баута, наконец, смог сфокусировать взгляд. На мне, и сочувствия в нём больше не было и следа. Пошатываясь, он двинулся вперёд и вдруг картина показалась мне удивительно смешной. Растерзанные тела вокруг, красный лунный свет смешивается с охряными бликами пламени, придавая и так жуткому пейзажу окончательно Босхианские черты. И, шатающийся, но не сломленный, последний воин на опустевшем поле брани. Иронично. Я хотел засмеяться, но деформированное горло забулькало, наполнив воздух влажным хлюпаньем. Хотел что-то сказать, но только прохрипел что-то невнятное.
Всё зря! Всё! И я никак не мог определиться, то ли я всё испортил, то ли изначально сделал неправильный выбор. По крайней мере сейчас я вовсе не горел желанием отдать Серафиму Ключ, чтобы он закончил начатое, хотя, учитывая жалкую тень, оставшуюся от Звонаря, может он уже и не был ему особо нужен. Я смотрел вокруг и наслаждался увиденным. И дело было не в сверлящем кости тёмном безумии, которая алчно сокращалась, впитывая из воздуха остатки чужой боли. Дело было в них. Людях. Которые всё-таки оказались ничем не лучше кошмаров. Я, сейчас снова почти человек, вспоминал, чувствуя, как тьма внутри подпитывается уже моими яростью и болью. Вспоминал Терьера. Хряка, которого с удовольствием убил бы ещё раз, только уже собственноручно, выпив из него всю его гнилую суть. Хоря, который перешёл все границы человечности, выеденный изнутри жаждой мести. И, как апогей, то, что я увидел в Храме. Банду фанатичных убийц, паразитов худшего сорта, без разбора убивающих и ломающих таких же, как они, несчастных и напуганных. людей. Пожирающих детские мысли, мечты и плоть. Люди, да. Свободный выбор. И как-то меня сейчас совершенно не трогало то, что встречал я и хороших, сочувствующих и помогающих друг-другу. Улыбака мёртв. Лисапережив издевательства Хряка, искалечена, физически и морально. Розочка же Всё, что осталось от несчастной девочки, от моего друга, сейчас затаилось в холодном куске стекла, зажатом в пальцах. Да и было ли это личностью? Или просто следом на песке, мимолётным осколком воспоминания?
Когда Баута, наконец подошёл, я снова засмеялся. В этот раз звучало почти по-человечески. Горько. Серафим молча смотрел на меня, и я видел копящуюся вокруг него силу, готовящуюся уничтожить то, что от меня осталось. Не только монстра, в которого я превращался, но и остатки человека, которым я был. Я уже не хотел умирать. Я хотел мстить. Всем. Без разбора. Чтобы они корчились от страха и осознания собственного бессилия.
Я ударил первым. Легко, больше не задумываясь, как это сделать. Просто бросил вперёд владевшее мной бешенство, которое жаждало влиться в чужой разум, впиться в него тысячей жадных зубов, расплавить и вылепить заново, искривить под себя. Для внутреннего зрения это выглядело, как мохнатые, похожие на гусениц отростки, рванувшиеся из моего рта, под аккомпанемент диссонансной, рвущей жилы, мешанины аккордов. Безумие алчно рванулись к белой бесстрастной, целой маске. Чтобы, корчась, расплескаться о сгустившийся голубой свет. Серафим ответил. Гармонией на хаос. Сочувствием на ярость. Радостью на боль. И он всё ещё был сильнее.
Медленно, преодолевая порывы яростно визжащего тёмного ветра, мой друг сделал шаг. Потом ещё. И ещё. Я запаниковал, чувствуя, как уже его сила пытается вторгнуться в мой деформированный разум, протестующе зашипел, пытаясь усилить нажим. Ключ в руке не отзывался на мои попытки дотянуться до его силы. Я слышал только хор тысяч испуганных детских голосов, который становился всё тише и постепенно затих совсем. Руку снова начало жечьартефакт чувствовал, как в потоке ярости постепенно выгорают остатки моей человечности.
Спасительную отсрочку я нашёл на шее. Скрюченные пальцы нащупали кулон Улыбаки, о котором я давно уже не вспоминал. Я дёрнул цепочку, срывая её с шеи, и, уже отправив в цель смертоносный полумесяц, успел удивиться, как страшно она изменилась. Светлое серебро почернело, как-то искривилось, рассыпая в полёте тёмные, будто обгорелые хлопья. Сама подвеска теперь стойко ассоциировалась не с месяцем, а с издевательской и бессмысленной улыбкой безумца. Но дело своё кулон сделал. Дал мне передышку.
Угловатая, уродливая цепочка, в несколько раз удлинившись, обмотала Серафима, прижав его руки к туловищу и на несколько мгновений сдержав уничтожающий поток сознания. В поисках спасения я погрузился в себя как можно более глубоко, добравшись до самых корней своего я, искажённого Звонарём. Там я и нашёл ответ. И он был так прост.
Я поднял голову, уставившись в глаза Бауте. Не знаю, что он там увидел, но это заставило его замереть. А у меня даже получилось членораздельно выговорить:
КТО ХУЖЕ-ТО, А? я, напоследок, обвёл рукой окружающую нас кровавую бойню. ЛЮДИ ИЛИ ЧУДОВИЩА?
И, под аккомпанемент его яростного вопля и звон разлетевшейся на куски цепи, погрузился в камень. Тьма внутри была прохладной и ласковой.
Я оказался в Локусе. Разом. Без дверей, спусков, усилий и испытаний. Просто картинка разъярённого Серафима смазалась, расплескавшись по поглощавшему меня камню, и через секунду я уже стоял посреди подпирающих безграничный свод колонн. Как же по-другому я теперь видел! Высасывающей силы темноты больше не было. Или я теперь не нуждался в свете. Безграничное пространство тянулось, сколько хватало глаз, наполненное искорёженными снами, мыслями и воспоминаниями. Какие-то несуразные предметы мебели торчали из пола и колонн под немыслимыми углами. Прямо передо мной прорастал из стеклообразного пола Обычный платяной шкаф, изогнутый дугой, образующей что-то вроде арки ворот. И такие странные, тревожащие объекты были повсюду. И призраки или воспоминания, как из назвать? В общеммертвецы. Я не видел их. Было пусто, как в давно брошенном склепе. Пока я не опустил взгляд вниз. Под моими ногами в полупрозрачный пол тыкались тысячи творожисто-белых, раззявленых в крике лиц и скрюченных пальцев. Они старались вырваться, выкарабкаться из туманного зеркала, которое заживо пожирало то, что ещё оставалось от их искалеченных душ. Но не могли. Пол-стекло не пускал их, так же мешая мне и подобным мне, выпить силу, принадлежавшую Городу. Постоянным остался только потолокте же чернильно-чёрные тучи с пробегающими в глубине ветвистыми разрядами энергии, да клочья снов живых, беспечными пасторальными и кошмарными картинами висящие между колонн.