Мне. Мне они сказаливскинутая рука и вечная улыбка, с ярким привкусом грусти, прервали его.
Я не хочу знать. Твоё появлениемой конец. Я знал об этом, как только в голове всплыло твоё прозвище. Это не помешает мне наслаждаться, насколько возможно, оставшимися днями. Тем более, что ты оказался очень неплохим парнем, на удивление.
-Береги их, пожалуйстапоследние слова он прошептал, будто борясь со спазмом в горле.
Я буду! пообещал Кот.
О, какая ложь!
Хорошо. Эх, знал бы ты, как я устал улыбаться. Хоть передохну.
Вожак идиотски хихикнул и припустил вперёд. Тогда никто не мог знать. Но улыбаться ему оставалось очень недолго.
Сегодня Лисы не было дольше обычного. Кот уже чувствовал приближение Звона и начинал паниковать. В это время она уже должна была вернуться, и дать ему дозу. Маленькую, конечно, совсем не большую, он ведь не хочет в л Лепор К Пыльным в общем. Да он и не Пыльный же. Руки-то дрожат совсем чуть-чуть. Вон, у Хряка тоже дрожат и ничего. А у него, Кота, и волосы пока все на месте, да. Ещё он помнил, что нужны стихи в Лепор, ну, в общем там, у Пыльных. Не помнил, что за стихи, но что-то такое было. И Улыбака про них говорил, и ему, Коту, кто-то читал. Красивые такие, от них щекотно в голове Да ну где же она?!
Жажда и страх, не привычный, клубящийся в мозгу, а новый, перед «ночью» без Пыли, потихоньку выдёргивал его из ставшего привычным тупого оцепенения. Овальный след от ожога на лбу почему-то саднил. Кот потёр его и вяло подумал, что надо бы поискать Лису с порошком. Но для этого нужно встать и вылезти из их пещерки. А последние несколько циклов ему было так хорошо здесь! Он слышал голоса и возню в общем зале, знал, что Свора здесь, рядом, но его никто не трогал, не смотрел на него, не разговаривал с ним. Только Лиса, возвращаясь всегда позже обычного. Но и она почти не говорила, только тихонько плакала и обнимала его сзади. Если тоже не закидывалась. Тогда им было хорошо, они даже смеялись. Даже поцеловались недавно, Кот при этом так странно себя почувствовал, руки потянулись вперёд, одна к её шейке, вторая легла на грудь. Ему хотелось ещё, но сон уже падал на них. А проснувшись он всё забыл, что хотел сделать. Хотелось ещё немного порошка, но Лиса не давала, говорила, что только перед сном, что много ему уже нельзя. Да где она уже?!
Окончательно открыв глаза, Кот понял, что не слышно привычной суеты Своры, готовящейся ко сну. На секунду он ужаснулся, что остался один, совсем один, и скоро ужас с улицы заберёт его к себе и сделает из него Тень, ещё одну воющую Тень, о которой никто не заботится. Но в зале вдруг раздался неприятный, глухой, с отдышкой голос. Кот с облегченьем узнал Хряка.
«Точно, у него можно спросить где Лиса, да». Эта мысль подстегнула его, потому, что напряжение от приближения Звона становилось практически невыносимым, пересиливая даже страх. Внутри дрожали готовые рваться струны, но он знал, что этого нельзя допустить. Их осталось мало, тех, что ещё пели.. Осторожно, боясь лишний раз вздохнуть, он пополз к выходу, на служивший маяком грозный речитатив.
Свет от общего костра ослепил привыкшие к мраку комнаты глаза. Кот зажмурился, но в картине, отпечатавшейся на внутренней стороне век, было что-то странное. Свора, обычно разбивавшаяся по залу на маленькие группы, почти в полном составе скучковалась возле огня. Не было только младших, ну да их, наверное, уже увели. Перед толпой стоял, с вечной цепочкой в ладони, Хряк, рядом с ним (Кот испытал мгновенное облегчение), высоко подняв подбородок, замерла Лисичка. Хряк говорил, а плюгавенькая фигурка, стоящая между ним и толпой, съёживалась с каждым словом.
роявлял преступную халатность! Жестоко обращался с младшими, бл**ь! Угрожал им, а ведь все клялись беречь их больше себя самих! Воровство! Я терпел! Но что ты сделал с нашим товарищем, бл**ь? Он немного не в себе, после того случая, да, но такое себе позволять?!
Кот, наконец, смог приоткрыть глаза И чуть не юркнул обратно, так как узнал в скорчившемся силуэте Терьера. Но вдруг понял, тем самым обострившимся внутренним чутьём, тому сейчас тоже страшно. Возможно даже больше, чем самому Коту. Этот страх был ВКУСНЫМ: кешью, пепел и жжёный сахар. Кот решил остаться. Ему давно не было так Хорошо.
который не раз спасал тебя, меня, многих, бл**ь, кто тут, бл**ь стоит! А ты его стеклом, бл**ь! Хотел бросить в катакомбах!!!
Терьер, было, дёрнулся, но Хряк взмахнул рукой, и удлинившаяся цепочка пронесла кулон-полумесяц перед самыми глазами коротышки, заставив его замереть:
Нет! Хватит уже этого дерьма, бл**ь! Есть свидетели, которые всё слышали и рассказали мне! Я решил! Сейчас, перед Звоном, ты выйдешь за ворота и никогда не вернёшься! Ни в бл***кий Шпиль ни в Свору! Пошёл отсюда!
Одобрительный шёпоток возникал то тут, то там в толпе, через которую понуро двинулся Терьер. Он уже почти дошёл до дверей, когда Хряк окликнул его:
Кстати, гнида, все лёжки в ближайших окрестностях мы разобрали. Кот издалека заметил сладострастную, жуткую, нечеловеческую усмешку, искривившую жирный рот, открывшую начинающие чернеть зубы. Так что приготовься очень-очень быстро, бл**ь, шевелить лапками, сучонок!
Кот замер. Даже в своём нынешнем состоянии он понимал, что этостопроцентный смертный (а то и хуже) приговор. Понял это и Терьер. Он на мгновение замер, потрясённый, потом повернулся обратно, к Хряку и Лисе:
Н-но Там же Я же Дайте хоть ветоши, прошу, прошуууу! Он опустился на колени и, подвывая, пополз обратно. Кот испытывал крайнее удовлетворение, смешанное с брезгливой жалостью. И всё ярче чувствовал вкус чужих эмоций. Сладковатый страх Терьера. Маслянисто-сальную возбуждённость Хряка. Ментоловый холодок общего потрясения Самой вкусной была Лиса: лёд потрясения, подгнившее яблоко глубоко спрятанной брезгливости. И странный, электрический привкус решимости. Ммммм
Терьер, тем временем, сквозь брезгливо расступающуюся толпу, подполз к Хряку, умоляюще протягивая руки. Только чтобы получить увесистый пинок в лицо. Кот со своего места хорошо слышал влажный хруст, а к калейдоскопу вкусов добавилась медовая патока пролитой крови.
А вот хер тебе, гнилой ублюдок! Хотяцепочка с кулоном скользнула сквозь пальцы-сосиски, чтобы повиснуть прямо перед размазывающим по морде слёзы и кровь, воющим Терьером. Я могу сделать это быстрее. И безболезненней.
Терьер, Кот внезапно осознал, какой тот маленький и жалкий, как загипнотизированный, следил за раскачивающимся серебряным месяцем. Несколько секунд молчания, и Кот почувствовал в сегодняшнем эмоциональном пире новые нотки. Они были как запах жареного, сочного куска мяса для человека, голодавшего неделю. Вкус ненависти. И убийства.
Т-тыыыпрошипел коротышка, переведя взгляд гноящихся глаз на Лису (Кот почувствовал, как та вздрогнулащепотка ванили), Ты-ы-ы Из-за тебя. Шлюха! Тварь! Сука!!!
Рука с коротенькими пальцами метнулась за пазуху и вынырнула оттуда со знакомым, иззубренным осколком стекла, на котором всё ещё оставалась кровь Кота. Быстро. Хряк нелепо всхрапнул и, оступившись, сел на задницу. Лиса продолжала стоять с высоко поднятой рыжей головкой (хотя вкус ванили стал очень сильным). Толпа качнулась вперёд, но слишком велико было расстояние. И тут, увидев несущийся к Лисе комок гнилой злобы с блестящим стеклянным жалом, Кот заорал
Крик многократно отразился от высокого свода зала и обрушился в толпу. Воплощение страдания, ужаса, безысходности. Так могло бы выть только животное, пожираемое живьём. Даже Терьер споткнулся и замер на мгновение. Хряку этого хватило. Он взмахнул рукой.
Вновь удлинившийся кулон хлестнул Терьера по коленям. Кот, срывая ногти, полз вперёд по каменному полу и, продолжая кричать, видел, как крик коротышки вплёлся в его собственный, алым росчерком на сером. Ноги Терьера будто пригвоздили к полу. А сам он падал вперёд. Вкус патоки стал просто невыносим
Всё кончилось быстро. Терьер умер, царапая руками камень. Кровь залила пол, зашипев и наполнив воздух зловонием, когда подкатилась к огню. Хряк встал и глаза его маслянисто поблёскивали, когда он смотрел то на труп, то на Лису. Кот, наконец, дополз до костра и, всхлипывая, ткнулся макушкой в родные, дрожащие коленки. Лиса отмерла, задышала и как-то нашла в себе силы ободряюще улыбнуться ему. Остальные отреагировали бы более бурно, но все были подавлены предчувствием Звона. Кости уже начинали привычно ныть, так что кто-то просто выпихнул труп и ноги в ближайшее окно, а после тщательно его закупорил. Терьер исчезнет после Звона. И даже плачущей Тенью не станет, ведь убили его люди. Такие же, как он.
Все стремительно расползались по каморкам и углам. Подбросив значительную часть топлива в общий костёр, чтобы хватило до «утра», Лиса тоже отвела Кота в пещерку и насыпала себе на ладонь немного заветного порошка:
Давай, милыйКот ткнулся носом в мягкую ладошку, вдыхая её запах, пополам с порошком. Он протянул руку за пакетиком, показывая, что хочет так же. Чтобы она вдохнула с его ладони, а он насладился мягкостью, бархатистостью её кожи. Кости словно скручивались винтом, паника усиливалась. Вот-вот должен был грянуть Звон.
Но Лиса убрала порошок и обняла его, положив свою головку на его всё ещё широкое плечо:
Мне надо уйти. Поспишь сегодня без меня, хорошо, Киса? она была единственной, от кого такое обращение было приятно слышать. Но при мысли о сне без неё, в одиночестве, в темноте, Кот протестующе замычалединственное, что он мог сделать.
Нет-нет-нет, правда. Сегодня ты будешь сам. Ты же справишься, я знаю! И я справлюсьотрывая от своего балахона его скрюченные пальцы, она продолжала увещевать, хотя воздух пронизывал кислый оттенок неуверенности:
Ну, любимый, ну пойми. Пожалуйста. Я никуда не хочу уходить, но Но
Кот не отпускал. Он вжался лицом в её раскалённый, даже сквозь мешковину, животик и протестующе мотал головой.
И тут она в первый раз закричала на него. Запах раскалённого металла:
Отвали!
Пощёчина!
Зае**л!
Пощёчина!
Кретин!
Пощёчина! И привкус крови на губах. Солёный, без патоки.
Ничего не понимая, скорчившись от горькой обиды и ужаса, Кот забился в дальний угол, подтянул к подбородку их «одеяло» и уставился в её родные, любимые, турмалиновые глаза.
Спи! она зарыдала и оттолкнула его, когда он всё таки сунулся вперёд. Прошу тебя, просто спи!
С этими словами, мелькнув рыжей шевелюрой, Лиса бросила ему пакетик с остатками порошка и, опрокинув по пути ковшик с водой, выскользнула сквозь занавес.
Сегодня Кот вынюхал всё.
Что-то внутри пищало, что нельзя, но его безумие и обида требовали лекарства, которым с радостной готовностью стала Пыль. Приятное, морозное онемение распространилось от ноздрей прямо в мозг, потом до кончиков пальцев. Жадно поедая то, что ещё оставалось в пакете, Звона он уже не почувствовал.
Хотя нет. Почувствовал. Но это был какой-то другой Звон. Будто множество колоколов лениво пытались заполнить тишину, но строго по-очереди. Динь здесь. Дон там. Бом тут. Ни пронизывающего нутро инфразвука. Не рвущего перепонки ультразвука.
Кот просто лежал с закрытыми глазами, ожидая возвращения сладких грёз, где он только что, пробегая по бесчисленным коридорам каменного замка, подметая хвостом пыль, наткнулся на барную стойку, за которой стояла, протирая стаканы, его давно умершая бабушка. Она улыбалась, и вечные морщинки вокруг её бледно-голубых глаз были такими же, как при жизни. И, хотя когтистыми лапами было трудно держать стакан, он заказал джин с тоником и.
Не спи! чувствительный удар чем-то твёрдым по макушке (слишком часто мне достаётся в последнее время) вернул его к реальности и Кот открыл глаза.
Лучше бы не открывал.
На одном из подпирающих «стену» ящиков, не обращая внимания на то, что подгнившие доски готовы были вот-вот подломиться, сидел ОН и, как ни в чём не бывало, болтал ногами
Остроконечная шляпа, длинный плащ. Старомодный, серый сюртук. Белые чулки. Несуразные, средневековые башмаки с массивными пряжками и задранными носами. Клювастая маска Чумного Доктора. Горчично-желтые круглые линзы, за стёклами которых, будто горело по маленькой свечке. Трость с набалдашником в виде испещрённого пульсирующими, фиолетовыми (живыми!!!) сосудами глаза из серебра. Бронзовый, с зеленью, колокольчик с длинной ручкой, подвешенный на ремне Это был ОН. Последний Судья. Тень Теней. Песочный Человек. Великая Маска. Отец Паранойи. Погонщик Кошмаров. Кто-смотрит-из-Тьмы, Мучитель
ЗВОНАРЬ.
Тот, кто лишил Кота рассудка
Интерлюдия: Разбитая Улыбка
Прибой вляпался в Морок. Я не сразу понял. Только мы с ним несём по трухлявой лесенке ящик, полный мясных консервов (редкая и ценная добыча!), и вот он уже (ящик упал мне, аккурат по голени) хлопает ладонями, будто ловит несуществующих в этом жестоком мире бабочек. И смеётся. Я на мгновение теряюсьнастолько этот смех бессовестно счастливый. Но тут же прихожу в себя: смех сменяется негодующими вскриками, руки, до этого беззаботно хлопающие, теперь пытаются что-то оттолкнуть, пальцы скрючены когтями, фигура парня как будто размывается. Меня Прибой, даром, что я крупнее, почти сбрасывает с лестницы, но я удерживаюсь и, умудрившись прижать его предплечья к ветхим перилам, кричу:
Люшер!
Это наш сигнал при Мороке. Не знаю почему. Первым появился Мумия. Он молча (как обычно) взял Прибоя в обратный захват, позволив мне наконец-то растереть больную ногу и, матерясь, взгромоздить ящик на те же прогибающиеся перила, сквозь которые я только что чуть не перелетел.
Потом подоспел Дятел. Он отбросил многообещающе звякнувшую (опять алкоголь, наверное! Везёт засранцу!) котомку и выхватил из заплечного мешка старый плед. Совместными усилиями замотав буйствующего Прибоя в шерстяной кокон, мы вывалились на улицу (я умудрился выволочь ещё и ящик с консервами) и наткнулись на Улыбаку, Суслика и Лису
Ох, как не к местуЛиса, будто надеясь, что это приведёт парня в чувство, дернула за серо-волнистую прядь. Но нет, Прибой всё так же дёргался и выгибался в своём коконе. Хорошо, хоть, молчал, обычно морочные орут.
Так! Улыбака прекрасно, как и остальные, знал, что сегодня они забрались далековато на «восток» и подготовленные убежища далеко
Бросайте добычу, оставляем самое важное! И бежим
Я немного погрустил о бросаемых бутылках, взваливая ноги Прибоя на плечо. Но Свора не оставляет своих! Близящийся Звон заставлял черепа вибрировать, как мыльные пузыри на ветру. Мы с Сусликом взяли Прибоя, как бревно, и побежали.
Ффух! злобно сопела моя Лиса, на которую навесили большую часть мешков с самыми ценными находками. И свин сегодня, как на зло, не с нами. Как чувствовал. Говорят-же, что свиньи трюфели чуют. А нашнеприятности, блин. Ффух
Раздалось несколько смешков, но все они прозвучали довольно нервно. Каждый чувствовалне успеваем! Искать место, где отсидеться? Слабый вариант, обычно все убежища готовили долго и тщательнобеда, если хоть трещинку в стене пропустишь, а она окажется сквозной. После такого, потом обычно находят В общем лучше, когда ничего не находят.
Глухая, злобная вибрация прервала мои размышления и, вспыхнув огнём в нервах, бросила нас всех на мостовую. Лиса застонала, Улыбака сплюнул слюну пополам с кровью. Хреново попасть под Звон на улице. Тени, до того почти неразличимые в тёмных подворотнях и переулках, наоборот, взбодрились. Еле слышные причитания стремительно превращались в маниакальную симфонию стенаний, и чёрные силуэты (как же их много!), загребая ногами, побрели по направлению к нам. Вибрация нарастала, и я еле расслышал голос вожака:
Закройте глаза! Сейчас будет фарш!
«Фарш». Так он называл то, что происходит с Городом, когда Звон достигает апогея. Сам я, слава всем богам (которые, правда, похоже, забыли это проклятое место), не видел, но Крыс (к тому моменту уже покойный в лучшем случае) рассказывал, что стены, дороги, фонарные столбы, дома, кривые башенки, сами люди, будто дрожат, скручиваются в безумные, невозможные спирали, и самое жуткое то, что в какое-то неуловимое мгновение, тебе начинает нравится этот агонизирующий танец А потом вибрации стихают и окружающее просто плавно колышется, будто повсюду вокругмарево горячего воздуха, оставляя тебе на память жуткую боль, слабость и мучительное чувство, будто ты почти вспомнил что-то крайне важное
Я закрыл глаза. И ждал, пока не стих Звон, аккомпанементом которому служили наши стоны и какой-то тонкий свист. Двое глаза не закрыли. Первым делом (не считая вызывающих дурноту дрожащих стен) я увидел Прибоя. Парень, когда мы все упали, отлетел вправо к бордюру. Из раны на ушибленном о камень виске капала кровь, а плед, в который он был завёрнут, разметался по булыжникам сломанными крыльями. Глаза, ввалившиеся и наполненные ужасом, вперились в чёрно-багровое небо, а сам он как-то искривился и застыл, будто все его конечности свело. Над ним, обняв покосившийся столб с газовым фонарём, стоял Улыбака и, скаля окровавленные зубы, раз за разом взмахивал своей цепочкой, разрезая приближающиеся Тени. Цепочка свистела над самой головой, так, что никто из нас не мог встать.