Сука! Хряк Ха. Ха-ха-ха-ха
Тень не слышала. Она, обхватив себя за плечи, маниакально раскачивалась и тихонько всхлипывала, периодически бормоча:
Брат. Куда Не бросай, не бросай. Боооольно. Ииииии, не надо больш больше
Кулон сам скользнул мне в руку. Я уже раскручивал его, готовясь перерезать твари шею, как вдруг почуял От неё веяло такими (СЛАДКИМИ) шокирующими ужасом и болью, что мне будто молот врезал под дых. Эмоции накатывали волнами, через равные промежутки. Существо передо мной явно раз за разом переживало момент собственной смерти, поставленный на повтор. Я осел на колени, задыхаясь от эмпатического страдания, смеясь и с трудом выдавливая слова сквозь (КЛЫКИ) зубы:
Сука, а я ещё жалел, что не могу снова тебя «порадовать»! с огромным наслаждением я плюнул в то место, где раньше было его одутловатое лицо. Не убью тебя. Ха-ха-ха-ха-ха! Так нельзяяяя! Да? ДА, СУКА?!
Продолжая хохотать, я бросил факел в канаву и пошёл дальше, среди пляшущих улиц, доверив «чуйке» выбирать направление. Получалось у меня всё лучше и лучше.
Следующий Звон я пережил с трудом. Двое Расколотых (хорошо, что лезвия их хотя бы тормозили) загнали меня в осыпающийся, почти прозрачный от трещин двухэтажный, ветхий домишко. Я в панике метнулся вверх по шаткой лесенке, в конце центрального холла и оказался посреди уходящего в бесконечность коридора, с единственной зелёной дверью в конце. Я бежал к ней. Сколько? Час? Два? Она не становилась ближе. Коридор будто светился сам по себе, мягким жемчужным мерцанием, но оглядываясь, я видел только тьму, и с каждым взглядом она становилась на шаг ближе. И слышались неторопливые, спокойные шаги. Оттуда, из темноты с плавающими фрагментами масок. Выпуская ещё пару лезвий наугад, я бежал дальше. Спасла меня случайность: ноги заплелись, и я ощутимо приложился лбом о покрытый пыльным ковром пол. Увидев чёрное, в испуге отшатнулся, пока не понял, что это что-то вроде узкой вентиляционной шахты, у самого пола. Молясь всем силам этого тёмного мира, чтобы она была тупиковой, спасаясь от внезапно ускорившегося пятна темноты, я нырнул в неё, вперёд ногами и испытал огромное облегчение, когда ступни упёрлись в кирпичную кладку. Скрючившись в жуткой тесноте, я сорвал плащ и сжавшись, как мог, закрыл отверстие. Несколько ужасных часов. Стены, как огромный пищевод, будто ритмично сокращались вокруг меня, алчно царапая плечи и бёдра кирпичными зубами. Руки отваливались, но я боялся отпустить ткань хоть на секунду. Снаружи сперва раздавались дикие, разрывающие перепонки вопли. Я (С УДОВОЛЬСТВИЕМ) истерически им (ПОДПЕВАЛ) подвывал. Но потом я услышал голоса
Эй, Котяра, вылезай, пора в рейд. Давай, остальные ждут! Улыбака.
Не спеши. Видишь дымку? Это Морок. Попадёшь туда, тыовощ. Обойдём. Мумия.
Хэй, бро, гляди! Я вискарь нашёл! Вожак сказалможем праздновать! Сегодня никакой грибной бурды! Ееееее! Бухалово! Дятел.
Кот, а у меня будет такая же коса, как твоя? Страшно Терьер говоритя облысею скоро и покроюсь язвами А я не хочу! Не хочу! Розочка.
Это, спасибо, что вытащил. Возьми нож. Не, не, нех*р мазаться, от подарков не отказываются! Вот тебе ещё один, на халявуЛиса с тебя давно глаз не сводит Подумай об этом, Котяра! Пустельга.
Милыыыый. Киса. Открой. Мне тут холодно. Впусти меня, согрей. Пожалуйста. Я так тебя хочу. Прямо сейчас. Возьми меня (ВОЗЬМУ ТЕБЯ! ВЫПЬЮ! ВЫПОТРОШУ!!!)ЛИСА!
В итоге меня допекло. Я выхватил один из зеркальных стилетов и стал размахивать им вокруг, разбивая лезвие о стены, чувствуя, как острое крошево впивается в ладони(СЛАДКО!). Увидел, что падает вниз плащ, а за ним темнота, и боль, и алчное вожделение. Почувствовал на губах поцелуй фарфоровых губ и когти на шее. Почувствовал Звон. И всё закончилось.
Ещё какое-то время я выл и буйствовал, пока в кровоточащей ладони не осталась зажата искрошенная, оплетённая грязным скотчем рукоять. Какое-то время плакал, скорчившись в тесной темноте. Потом, обдирая локти, выполз обратно в коридор. Лестница, по которой я поднимался была в двух шагах слева. Дощатая дверь в хлопьях зелёной краскив трёх шагах справа. Я только плюнул на неё и, кое-как замотав кровоточащие руки в полы плаща, пошёл дальше
«Добрался!», подволакивая наспех перевязанную ногу, на которой алыми розами проступала кровь, я поднялся по крошащимся бетонным ступенькам и, обессиленно, трижды ударил лбом (руки не слушались) в обитую ржавой жестью дверь.
Кто? Куда? слабый, срывающийся голос из-за двери.
Мне нужен Хорь, пробормотал я, пуская кровавые пузыри. В голове мутилось, сознание уплывало. Быстрее
Дверь слегка приоткрылась, чтобы выпустить остро скошенный обломок ржавой трубы, упёршийся мне в рёбра. На другом её конце подслеповато щурились покрытые коростой мутные глаза, теряющиеся в клочковатой, грязной бороде. Я терпеливо ждал, слегка пошатываясь, пока бесцветные буркалы внимательно оглядывали меня. Наконец, дверь, издав мерзкий скрип, распахнулась. Привратником оказался сморщенный старик, с трудом удерживавший тяжёлую металлическую трубу узловатыми, трясущимися пальцами. (МОЖНО БЫЛО ПРОЙТИ ПРЯМО ПО ЕГО КРОШАЩИМСЯ КОСТЯМ):
С-спасибо. опираясь на стену, я поковылял вглубь усеянного грибами коридора, мимо многочисленных, покосившихся дверных проёмов. Некоторые открывались в пустые, пыльные комнаты, все окна в которых, тем не менее, были плотно и тщательно заколочены. Другие были занавешаны тканью, или закрыты кое-как смётанными дверьми, из-за них доносились приглушённые голоса и какая-то возня. Пахло пылью, плесенью, старостью дымом и безнадёжностью
Э, это, парень! Куда идти-то знаешь? я оглянулся на слабый голос кутающегося в рваный ватник старика. Попробовал воздух. От привратника веяло сладковатым тленом тоски и усталости. Он давно чувствовал себя никому не нужным, разваливающимся, и каждый новый цикл подкармливал его жажду смерти и покоя, который, как несчастный глупец думал, она должна принести. Я улыбнулся ему и, капая кровью на жадно пьющие её рассохшиеся доски, подошёл ближе. Старик задрожал и, закрывшись трубой, прижался спиной к двери и заскулил.
Знаю, радость моя плесневелая. Я уже был здесь. воздух с присвистом вырывался сквозь клыки. Не надо бояться. Его глаза, пока я смотрел в них, обрели облегчённо-бессмысленное выражение, а руки с трубой обессилено опустились. Этот Город всегда голоден, а вы уже у него в пасти. Всех ждёт одно. Страх, боль и зубы. Не стоит противиться, роли расписаны, ты ведь сам знаешь, да, хха? Ладно, подумай об этом, а я пошёл.
Подходя к двери Хоря, я оглянулся. Старик сомнамбулически покачивался и, вроде, что-то напевал. «И что это с ним?»: я совершенно не помнил, о чём мы говорили, да и не важно значит. Странный какой-то дед.
У дверного проёма, крайнего в тупиковом коридоре, меня встретил запах. У Хоря всегда воняло непонятно чем. Обычные запахи немытого тела и плесени смешивались с совершенно невообразимыми химическими ароматами, иногда приятными, но чаще, как сейчас, заставляющими жалеть о наличии обоняния. Я, не смотря на раны и муть в глазах, постарался соблюсти приличия и пару раз стукнул в насквозь прогнивший дверной косяк, из-под которого мне на ладонь тут же свалился огромный, жирный таракан. У него было лицо. Он показал мне язык и спрыгнул на пол, скрывшись в щели в полу, чтобы сделать там какие-то важные тараканьи дела. Ну и чёрт с ним, не до того.
Сейчас, минуту! голос из-за заменяющего дверь грязно-розового, несуразного одеяла, больше всего напоминал скрип ржавого велосипеда, который мы как-то нашли в подворотне, и Лиса умудрилась проехать на нём целых два квартала, буквально изнасиловав мои барабанные перепонки. Такой же резкий, жалобный и высокий.
Я настроился подождать, но тут в голове окончательно помутилось, подломилась раненая нога и я, сорвав одеяло, рухнул внутрь комнаты, прямо на покрывающие пол сырые опилки. Женский визг донёсся, будто откуда-то издалека, и мимо меня прошмыгнуло обнажённое тело, прижимающее к белой груди рваное платье неопределённого цвета. Последнее, что я видел, как голый Хорь (то ещё зрелище) вскакивает с кучи тряпок, заменяющих ему кровать, потом моё внимание привлекли маленькие белые червячки, густо снующие в опилках. Потом я отключился, услышав:
О, dios mio, какие гости!
Очнулся я совершенно голый, на полу той же квартиры. Подо мной был подстелен мой же плащ, хотя даже сквозь него я чувствовал тошнотворное копошение насекомых. Первым чувством стала паника: «Обворовали!». Ведь содержимое моего мешка, по меркам Города, составляло немалое состояние. Я резко сел, заработав приступ головокружения и, с облегчением, увидел, что моя одежда сложена рядом, а поверх неё лежит мешок, по виду всё такой же полный. Хорь, одетый только в обёрнутое вокруг бёдер грязное полотенце, стоял ко мне спиной у добротного, массивного стола, хаотично заставленного какими-то колбами, ретортами, змеевиками и спиртовыми горелками. Под толстым стеклом что-то противно пузырилось, булькало и смердело. Освещённая грибами и стоящей у двери керосиновой лампой тощая спина щерилась кинжально острыми позвонками, и будто подмигивала отвратительными, сырыми, влажными пролежнями. Мне даже казалось, что я увидел блеск обнажающихся рёбер. Услышав, что я зашевелился, Хорь, не отрываясь от своих манипуляций, проскрипел:
Не ссы, Кот. Никто ничего не трогал, я честно дела веду, сам знаешьпрофессиональная этика. Хотя теперь ты мне должен за цикл проживания и Жвачке, за то, что она тебя подлатала. Хотя она, я думаю, с тебя другим возьмёт, весь пол слюной залила, пока тебя раздевала, сволочь похотливая. Жвачка, сечёшь? То, что каждый может купить.
И тебе привет, меняла. сморщившись от его хихиканья, проскрипел я. Воды не найдётся?
Сначала плати, знаешь же правила. Судя по мешку, он дёрнул костлявым плечом в мою сторону. есть чем.
Зная, что иначе от этого прогнившего ублюдка ничего не дождёшься (ПРОСТО ПОРВИ ЕГО! НЕТ! НУЖЕН, ЕЩЁ НУЖЕН!), я дотянулся до мешка и, выудив из середины банку тушёнки, с глухим шлепком впечатал её в опилки. Хорь повернулся.
Хм, интригует. Зубы у него были крепкие и белые, но почти половина отсутствовала. Вообще, по нему никак нельзя было угадать возраст. Старческая кожа, покрытая язвами, но движения быстрые и плавные. Бесцветные, будто бельмастые глаза, но острый, цепкий взгляд. Зубы, опять же. Что хочешь взамен?
Отлежаться. Воды. Пожрать. И разговор, но позже, сейчас я немного не в форме.
Да, выглядишь дерьмово. Ещё и орал что-то в отключке, у меня все соседи пересрались. Ну да этого хватит. Он подошёл и взвесил банку в руке. И за постой, и за жратву, и за разговор. Сейчас чаю налью. Добавить тебе туда для сна?
Пыль? Нет, не притронусь к этому дерьму (УЖАСУ)! я вздрогнул, вспомнив, как выблёвывал вонючую серую муть.
Да не ссы, Пыль ценная, за неё пришлось бы доплатить. Мне тут грибочки интересные приносят, я из них капли варганю. Он махнул рукой в сторону стола с химическим оборудованием и смачно причмокнул. Мощные. Хороших снов не обещаю, но спать будешь, как убитый. И боль снимет.
Ладно. Давай своё пойло.
Пока Хорь, почёсывая лысую голову, кипятил чай, поставив металлическую кружку прямо на одну из горелок, и добавлял в него пару капель кипящей бурды, прямо из змеевика, я проверил свои вещи. Телефон лежал в кармане куртки, а кулон смертельно опасной змейкой свернулся на штанах, я повязал его на шею, на всякий случай. Ножи и содержимое мешка тоже были в порядке, так что, успокоившись, я запихнул сумку под спину и принял из изъязвлённых рук Хоря снятую с огня чашку, обёрнутую в какое-то грязное тряпьё.
Говорят, скрипел Хорь, пока я пил. Что Шпиль теперь изменяется вместе с Городом. Твоя банда что, переехала?
Кто говорит? вкус у грибного чая был дерьмовый, но он смочил пересохшее горло и по телу разлилось облегчение и мгновенный паралич сонной истомы.
Люди. Хорь сплюнул на пол через гнилую дыру в верхней губе и пожал плечами. Рейдеры в основном. Говорят, он теперь необитаем.
Своры нет больше. Я теперь, вроде, сам по себе. язык уже заплетался.
Ну, это не хорошо. Ваша плесень долгая хорошо расходилась. Надо намекнуть парням, чтоб в следующий раз полазали по Шпилю, может насобирают. Что, и Лисы нет? Теперь ты свободен как ветер?
Нет Она есть! Мы потом поговоримкружка, звякнув, покатилась по полу, и я погрузился в сон.
Он летел над мостовой. Каждый шаг подбрасывал его на несколько метров вверх, оставалось только удачно спланировать. За плечами бился плащ из волокон темноты, а Тени, суетящиеся под ногами, завидев его выли и пытались поглубже забиться в какие-нибудь щели. Их страх был сладок, хотелось (СОЖРАТЬ! ВЫПИТЬ!) задержаться и насладиться им подольше, но он знал, что у него было дело. Не оставляя следов, кошачий, извивающийся силуэт скользил прямо по живым стенам строений, потихоньку привыкая к новому способу перемещения. Невидимый и неощутимый для живых, он стремился к раздражающему, отталкивающему желтоватому свету, который уродливым прыщом на прекрасном лице ночи маячил где-то впереди. Найдя нужный, «светящийся», дом, он сполз по стене до ближайшего окна и втёк внутрь, сквозь оскаленные стеклянные зубы, щерящиеся в раме, и удобно устроился на потолке. Большую комнату заливал тошнотворный свет, полотнищами вьющийся вокруг тел сидящих кругом людей в несуразных белых простынях. Несколько Теней бесцельно бродили вдоль очерченной кругом границы, но сейчас, почуяв его голод (МОЁ! ЭТО МОЁ!!!), ретировались, горько жалуясь на судьбу. Сидящие светились неравномерно. То один, то другой клали что-то сверкающее в рот, жевали, и тогда свет вспыхивал ярче, заставляя его морщиться. Но для него (ДА! ТОЛЬКО ДЛЯ МЕНЯ!) существовал путь. В центре круга, сломанными игрушками, лежали несколько спящих детей. Почти все они пытались прижаться к лежащей в середине, беспокойно мечущейся женщине с рыжими, полыхающими тёмным огнём волосами. От неё, пробивая купол света, испарялись тёмно-фиолетовые сны. Сны о нём. Продравшись сквозь ненавистное сияние, сквозь крошащую кости боль, он скользнул в этот сладкий, хаотичный поток подсознания и оказался внутри
Пасть, открывшаяся под ногами, засосала край моей штанины, а руки у меня были занятыя разбрасывал старой деревянной битой наползающих Теней. Лиса развернулась, подбежала ко мне (я удачно сбил тянущиеся к ней чёрные лапы) и, обхватив меня руками так, что я почувствовал её горячее тело сквозь служащие нам одеждой мешки, резко опрокинулась на спину. Штанина лопнула по шву, тут же исчезнув в жадном зёве. Я вскочил, и, найдя свободной рукой тонкие пальцы, потащил её по мостовой, в сторону убежища.
Мы счастливо хохотали, за надёжной стеной старых бархатных штор, закрывших по периметру старый чердак. За тканью слышались плач и вопли, но мы, освещённые зелёным светом её поясного фонаря, всё продолжали смеяться. От ужаса и облегчения.
Сил не осталось, и мы повалились прямо в пыль, обнявшись и продолжая смеяться. Я зарылся носом в её пахнущие соломой волосы и обнимал тёплое, живое тело всё крепче. Мы как-то не обратили внимания, поначалу, что на ней только бессовестно короткое платье, а мои штаны почти полностью съела мостовая. Когда поняли это, наши губы уже жадно искали друг-друга, а руки скользнули вниз. Моипод её короткое платье. Еёв то место, которое раньше прикрывали штаны. Была ли это просто потребность в разрядке, после пережитого страха? Животный инстинкт? Не знаю. Что бы это ни было, я был благодарен за это, ведь, когда её податливое тело извивалось в моих руках, а стоны ласкали уши, я, впервые за долгое время, почувствовал, что и правда жив
но, стоило мне оказаться здесь
Пасть, открывшаяся под ногами, засосала край моей штанины, а руки у меня были занятыя разбрасывал старой деревянной битой наползающих Теней. Лиса развернувшись, побежала ко мне, но (Я ПРОМАХНУЛСЯ!) её сграбастали жадные, искривлённые пальцы ближайшей Тени и бросили на мостовую. Её крик становился всё тише, по мере того, как новые и новые призраки падали сверху, пытаясь добраться до жизни и тепла сквозь её рвущуюся кожу
Мы счастливо хохотали, за надёжной стеной старых бархатных штор, закрывших по периметру старый чердак. За тканью слышались шепотки и шорохи. Внезапно, шторы перед нами раздвинулись в стороны и глаза резанул свет искрящих софитов, направленных на сцену. В огромном зрительном зале, поднявшись с поеденных молью кресел, нам аплодировали разлагающиеся мертвецы. Мы поклонились. Кланялись, раз за разом, пока эта гнилая толпа поднималась к нам