А ничего. Было чертовски скучно, и я уснула. Что в этом такого? она грациозно поднялась с кушетки и прошла мимо него на кухню, покачивая бедрами. Вновь повеяло резким запахом, словно каким-то тошнотворным снадобьем. Догадка вызывала дурноту. Я сварила кофе. На полке холодные тосты. Масло и мармелад в кладовке в шкафу.
Она озлоблена. Хочешь, приготовь сам себе завтрак, не хочешьходи голодный. Вот так же вела себя Джули в последние дни их совместной жизни. Внутри у Саймона все оборвалось, он машинально прошел на кухню вслед за ней. Андреа возилась в мойке, уставившись в окно, словно завороженная видом цветущей клумбы в дальнем углу сада.
Еще раз прошу тебя, он облизал пересохшие губы, скажи, что случилось ночью?
Я беременна, ответила она со злорадным торжеством.
Нет! Это невозможно, ведь
Ну, опять понес чепуху, что я не могу забеременеть, потому что ты усох после своей замечательной операции, ее гримаса отражалась в оконном стекле, рука нащупывала что-то в грязной воде. Ты идиот, Рэнкин! До тебя еще не доперло, что в Англии тысячи, миллионы настоящих, здоровых мужиков, готовых удовлетворить бабу, когда ей приспичит?
Глупости, он заметил, как Андреа напряглась, сжимая что-то в воде. Это просто нервный срыв, тебе слишком многое пришлось пережить.
Ночью приходил мужчина, она расхохоталась, откинув голову, но этот смех больше напоминал звериный рык. Я ему дала, и он меня трахнул лучше, чем кто-либо за всю мою жизнь. И я теперь беременна, я знаю.
Саймон подавленно молчал. Он понял: все так и было, они достали Андреа этим способом. Самое уязвимое в женщинесекс и материнский инстинкт. Многому он мог противостоять, но не этому. И они держали его у шахт, пока не закончили свое гнусное дело. Теперь она отречется от Бога самыми мерзкими и кощунственными словами, какие только выговорит язык.
Наверно, у меня были не все дома, что я связалась с гребаным святошей, продолжала она. С заштатной церковной крысой! Он, видите, ли, хочет, чтобы женщина всю ночь торчала посреди мазни на полу, а сам уходит помолиться. Или ползет тайком к какой-нибудь сифилитичке, паршивый ханжа. Думаешь, я в самом деле верю в твоего боженьку, а, Рэнкин? Я тебе вот что скажу, чтоб тебя пробрало до самого твоего стерильного нутра. Я атеистка! Я не верю в бога. Теперь дошло?
Все было рассчитано на то, чтобы ошеломить его, застать врасплох. В большинстве случаев расчет был бы верен, но с Саймоном этот номер не удался. Опытный экзорцист, закаленный в борьбе со злом, вовремя заметил в стекле отражение острого, как бритва, кухонного ножа, выхваченного из мойки. Истошно вопя, Андреа замахнулась.
Ты, вонючий церковный козел!
Он молниеносно увернулся, перехватил ее запястье и стиснул изо всей силы. Андреа завизжала и разжала пальцы, нож ударился о кафельный пол и завертелся волчком.
С воплем "Ублюдок!" она пнула его в голень, но удар босой ногой не причинил ему особого вреда. Они сцепились; Андреа боролась с нечеловеческой яростью, как волчица, сражающаяся за жизнь. Ощеренный рот извергал проклятья; один раз она чуть не вцепилась Саймону зубами в горло, но он успел увернуться. Наконец ему удалось скрутить ей руки за спиной и распластать на истертой сосновой столешнице. Вопли Андреа перешли в невнятное бульканье, на губах выступила пена. Но она еще сопротивлялась, не желая сдаваться.
Бедняжка, ему больно было так обращаться с ней, но это был единственный способ.
Убери руки, грязный ублюдок!
Саймон не обращал внимания на брань. Сжав ее запястья, свободной рукой дотянулся до буфета и нашарил моток веревки. Кое-как связал руки, после этого ноги были уже сравнительно легкой задачей. Лежа на полу, она не сводила с него горящих ненавистью глаз.
Я вызову полицию!
Пожалуйста, дорогая, он бледно улыбнулся, если, конечно, потом твое отношение ко мне не изменится.
Не слушая проклятий, он приступил к задуманному. Принес из комнаты потир, вновь наполнил водой и освятил ее. Андреа выкрикивала богохульства, но теперь ее слова были бессильны. Он запер дверь и вернулся.
Будет больно, в его голосе слышались слезы, но с Божьей помощью я изгоню из тебя демона и мы снова будем вместе.
Хрен тебе, она извивалась, когда он встал над нею на колени, словно собираясь делать искусственное дыхание. Я не верю в бога, и не поможет твое индюшачье кулдыканье! Я была с ним и рожу ему ребенка! И ничего ты не сделаешь!
Это будет вроде аборта, скажем так, бормотал Саймон, приподняв ей голову и святою водой рисуя на лбу крестное знамение. На всякий случайвдруг она в самом деле не христианканачертал также каббалистический знак Малхут, символ Царства Божьего, и тихим, ласковым голосом вознес благодарение. Она забилась, крича на душераздирающе высокой ноте, но он был неумолим. Потом Саймон применил самое мощное средство духовного очищения.
Боже непреоборимый, отразивший всех врагов Своих, смертью смерть поправший и победивший князя тьмы. Порази Сатану, повергни к ногам нашим, изгони силу злого и не дай места деспоту, но ниспошли нам Христа.
Тело Андреа судорожно дернулось, пытаясь оторваться от пола, веревки врезались в тело. Она корчилась, изо рта хлынула пена, казалось, сознание покидает ее. Она уже не визжала, захлебываясь яростью, а страшно хрипела, ясные глаза цвета морской волны полыхали ненавистью к человеку, подвергшему ее этой пытке. Но вот они помутнели, взгляд стал пустым, отсутствующим, потом веки упали и сомкнулись.
Андреа лежала неподвижно, едва заметно дыша, смертельная бледность разлилась по лицу. Саймон наклонился и коснулся губами ее губ.
Прости, любимая, прошептал он. Мне было так же больно, как тебе. Но теперь все позади. Мы победили, отдыхай.
Осторожно развязав веревки, он взял ее на руки, напрягая последние силы, отнес наверх и уложил в постель. С трудом переведя дыхание, разделся и лег рядом.
Им обоим нужно было выспаться, и единственно безопасным временем для отдыха были дневные часы. Вечером, с наступлением темноты все начнется заново. Силы зла разъярены своей неудачей, успешной контратакой противника на отвоеванном плацдарме. Они будут мстить.
Саймон проснулся первым, около полудня. Андреа мирно спала, краски вернулись на ее лицо. Она прошла тяжкие испытания, но теперь все будет хорошо. Когда он вылезал из постели, Андреа зашевелилась.
Мы где? она озадаченно смотрела широко раскрытыми глазами.
Все в порядке, он наклонился и поцеловал ее. Все хорошо.
Не знаю, она потерла лоб. В комнате внизу да, ты там меня оставил и ушел. Потом нет, не помню.
И не старайся вспоминать, ответил он с улыбкой, зная, что когда-нибудь все равно придется рассказать ей все, а до тех пор она будет переживать. Они напали. Я нарушил их планы в шахтах. До моего прихода там завалило еще четверых. Но совершить изгнание не удалось из-за нового обвала. Я выбрался наверх, уже зная, что они взялись за тебя.
Что со мной было?
Он коротко рассказал, опуская некоторые подробности. Упомянул и о шахтерской бригаде, встреченной на обратном пути.
Опять мы не победили. Но и не проиграли. Даже после сна Саймон чувствовал физическую и духовную опустошенность. Пока я не справлюсь с тем, что засело в пещерах Кумгильи, мы в настоящей опасности. Я и не сомневался, что ты ничего не помнишь о прошлой ночи.
Ты еще что-нибудь узнал о том случае в прошлом?
Не так уж много. Если бы выяснить, кто такой этот Джетро, я бы сильно продвинутся вперед. Ясно, это был какой-то негодяй-начальник, на всех наводивший страх. Широко применялся труд детей. И произошел несчастный случай, в котором винили Джетро. Шахты на нижних уровнях истощились, их стала заливать вода, но он по-прежнему гонял туда людей на работу. Злодей требовал вырубить весь сланец до последнего кусочка. Произошло несчастье, но он стоял на своем. Наверное, что-то случилось и с той группой, что я видел возможно, и с ним самим. Думаю, как раз перед тем мы встретились.
Может быть, Джо Льюис знает.
Скорей всего, и я думаюне попробовать ли еще раз что-то из него вытянуть. В любом случае, мы ничего не теряем.
Что ты собираешься делать в ближайшее время, Саймон? Ты ведь больше не оставишь меня одну? спросила она, бледнея.
Нет, твердо ответил он. Больше я не стану рисковать тобой. Ты будешь со мной везде, кроме шахт. А на то время, что буду внизу, оставлю тебя в надежном месте, с кем-нибудь вроде Фрэнсис Майетт. Впрочем, мне кажется, тебя больше не тронут. Теперь они набросятся на кого-нибудь другого.
Например?
На Джули. Или на детей. Через них проще всего нанести мне действительно внезапный удар. Сейчас они моя главная тревога. Я бы мог позвонить и предостеречь Джули, но что толку? Она с презрением отвернется от любых моих советов и будет делать все наоборот, а это еще опасней. Нет уж, лучше вовсе не предупреждать. Мы просто помолимся за нихмы с тобой вдвоем. Кстати, Андреа, я никогда не спрашивал, ты веруешь в Бога?
Да, она выдержала его взгляд. Да, Саймон, хоть у мессы я не была с тех пор, как ушла из дома, в основном потому, что в детстве мать меня заставляла и грозила вечным проклятием. Но я верую.
Вот и хорошо. Теперь давай поедим. Потом помолимся за Эдриена и Фелисити. И за Джули. А после поищем старого Джо Льюиса. Как знать, вдруг именно ты вдохновишь его на воспоминания, и он все-таки что-то сообщит.
А после всего этого, она спустила ноги с кровати, пережидая головокружение, опять в пещеры?
Увы, да. Я не позволю себе отступить в борьбе с этим страшным демоном. Только вряд ли Мэтисон даст мне шанс спуститься во второй раз. А может быть, это и не выйдет из-за новых обвалов, к тому же фуникулер заглох.
И что, если тебе не удастся глубокий спуск? спросила Андреа с тайной надеждой.
Тогда воспользуюсь "шахтерским трамваем". Вся гора пронизана сетью сообщающихся ходов. Если понадобится, найму проводника, какого-нибудь скалолаза из местных, и с ним заберусь поглубже. В этот раз осечки быть не должно. В пещерах Кумгильи любой рискует жизнью. Ежедневно сотни людей под угрозой!
Глава девятая
Мэтисон взял у одного из спасателей фонарь и направил слабеющий луч в шахту фуникулера. Черная дыра была пуста, за границами светового пучка уходила кверху бесконечная тьма. Священника нигде не было видно. Но они не слышали и шума падения. Значит, он еще ползет и, быть может, доберется до цели.
Черт знает как холодно, пожаловался кто-то, и эхо подхватило его слова, как будто желая до всех донести их смысл: "Черт холод черт холод"
Они сидели, съежившись, в молчании: ни разговаривать, ни спать уже не хотелось. Артур Мэтисон давно перестал поглядывать на часы; они выключили фонари, чтобы экономить батарейки. Потные тела промерзли до костей; в застегнутых куртках, с поднятыми воротниками люди тряслись от холода.
Должно быть, уже вылез, буркнул один. Вот тебе и церковная крыса. Раз не свалился нам на головы, значит, вылез.
Ответный гогот прозвучал жутко. Мэтисон включил фонарь и почти завизжал: "Да помолчите вы, Христа ради!" Но ссориться было не время, нервы у всех были на пределе.
Прошло несколько часов с тех пор, как Саймон Рэнкин начал восхождение. Они отчаялись когда-нибудь выбраться, всех била нервная дрожь.
Может, наверху тоже нет тока?
Не мели чепухи. Лебедка работает от собственного генератора.
Все предположения были исчерпаны, они осознали собственную беспомощность. Все зависело от тех, кто наверху. Ясно, в скором времени придется что-то предпринять. Но они ничего не делали. Слышно было лишь монотонную капель с кровли и стен, да изредка кашель.
Я пошел наверх!
Головы повернулись на голос из вагончика, луч фонаря осветил невысокого коренастого человека, перебирающегося через вытянутые ноги и полулежащие тела. Билл Эндрюс был новичком в шахтах, раньше он держал на побережье модную ракушечную лавку, но экономический спад погубил его дело. Обиженный судьбой, он в каждом подозревал недоброжелателя.
Нет смысла, Билл, вяло отозвался Мэтисон, священник вылез, иначе мы бы услышали падение. По времени он должен быть уже наверху.
Значит, они нас в гробу видали. Все лучше, чем торчать тут и замерзать в потемках. Видно, в конце концов все равно придется лезть самим, так я лучше начну сейчас, пока совсем не закоченел.
Как знаешь, Мэтисон отвернулся, потеряв к беседе всякий интерес. Лично я считаю, лучше нам усесться потесней.
У Билла Эндрюса был свой фонарь. Он зашагал к рельсам, не оборачиваясьговорить было не о чем.
Первые пятьдесят футов были преодолены с ходу, на удивление быстро. Возникло обманчивое ощущение легкости, словно он взбирался по лестнице. Но еще через несколько шагов все мускулы заныли; сухожилия, казалось, вот-вот лопнут, как измочаленные веревки. Он остановился передохнуть. Господи, шахтный ствол кажется, стал еще круче, почти отвесный. Но это же ерунда, угол наклона должен быть стандартный! Билл опять замер, жадно глотая холодный воздух, по затылку текла вода из крошечного водопада в скале. Натруженное сердце колотилось, как отбойный молоток, отдаваясь во всем теле. Он пожалел, что не остался со всеми. Прав был Мэтисон: рано или поздно кто-нибудь их вытащит. Но думать о возвращении было поздно, путь наверх короче, чем вниз.
Еще несколько футов, и опять пришлось отдыхать. Господи, это никогда не кончится! А если поскользнуться, полетишь вниз до самой воды, затопившей нижний уровень. Не думать об этом! Билл обливался потом. Надо напрячь все силы и думать о чем-нибудь другом. Боже правый, а о чем тут еще думать?
Он полз впереди останавливался. Если бы дать отдых рукам Нельзяими он цеплялся за жизнь.
Шум в ушах пугал его. С дыханием тоже было худо, не хватало воздуха. Он быстро слабел.
Что-то послышалосьон не понял из-за шума в голове, похожего на вой ветра. Прислушался; показалось, опять. Будто чей-то разговор. Он почувствовал внезапный прилив надежды. Значит, он ближе к поверхности, чем думал. Надо пару минут передохнуть и покричать наверх, пусть услышат, что он здесь.
Эй! из-за адского шума в голове он не понял, громко ли крикнул. Я ту-ут!
Разговор продолжался. Его не слышали. Надо зажечь фонарь, может, свет заметят. Он с трудом вытащил фонарь из кармана, нажал кнопку. Слабый желтый лучик уперся в сланец, блеснул в каплях воды, ослепил Билла. Великий Боже, он и забыл, что такое свет, как какой-нибудь вшивый крот. Держась одной рукой, он направил фонарь вверх. И тут же разинул рот и едва не потерял равновесие, не веря своим глазам.
Кто-то сидел на узком выступе. Девочка в жалких лохмотьях, вся в волдырях, проступающих из-под слоя сланцевой пыли, как лунные кратеры. Не старше тринадцати, но с высохшим личиком старой карги, от запавших глазниц разбегались складки морщинистой кожи, широкие ноздри запеклись кровавой слизью. Губы раздвинулись в улыбке, открыв черные щербатые зубы и язык, двигавшийся взад-вперед, как у ящерицы. Она смотрела в упор.
Билл Эндрюс задохся от ужаса, рука затряслась, луч света заплясал по девочке, искажая ее черты, как стекло волшебного фонаря. Она засмеялась жестким, нечеловеческим смехом и грязными, поломанными ногтями отлепила от лица прядь тусклых волос.
Ты кто? прохрипел Билл чужим голосом, пытаясь сглотнуть комок в горле.
Я тебя предупреждала, дядя Джетро, улыбка на ее лице сменилась ненавистью, в пляшущем луче глаза вспыхнули зеленым огоньком. Я говорила, а ты меня бил, и все. Теперь ты понял, да уже поздно. Ты отсюда не уйдешь живым!
Послушай, выдавил он, пытаясь отодвинуться, но это была бы верная гибель, я не твой дядя, я вообще не понимаю, о чем ты
Иуда! она оскалилась, как зверь. Иуда или Джетрочто за разница? Душегуб! По твоей милости мы стали живыми мертвецами, и ты еще думаешь уйти. Много раз ты пытался вылезти через старые штольни, но так далеко еще не забирался. Назад, сатанавот твое настоящее имя!
Нет послушай меня! голос Эндрюса выдал его отчаяние. Я Билл Эндрюс. Мои товарищи там, внизу, они в ловушке.
Ясное дело, в ловушке, думал, я не знаю? А все твоя проклятая жадность. Они не спасутсяно и тебе не уйти!
Боже, безумие какое-то. У этого ребенка не все дома, это, должно быть, местная деревенская дурочка, может, внучка того старика, что иногда приходит ругать Мэтисона за гибель шиферного дела. Достаточно, чтобы нагнать страху в таком месте.
Девочка, он постарался говорить строгим голосом, что давалось нелегкопо телу бегали мурашки, а внутренности словно рвала стая голодных крыс. Ты мне не грози, девочка, я все равно поднимусь, и если ты к тому времени не унесешь отсюда ноги, я тебя так отделаю, что неделю не сможешь сидеть. Поняла? Теперь проваливай наверх, откуда пришла!