Дорогой свет, застывший в окнах, надменно смеялся, точно не зная более другой эмоции. Наблюдая, как он льстиво пробирается во двор, тихо касаясь давно заросшей сорняками тротуарной плитки, я продолжаю стоять на одном и том же месте, не решаясь сделать и шага в его сторону.
Что-то очень сильное внутри меня сдерживало всякие порывы на эту бессмысленную радость, в липких сетях которой я не хотел оказаться.
И тогда, когда я остался один, какое-то легкое чувство тоски коснулось меня своими жадными ручищами, из которых я, как ни странно, не хотел вырываться.
Едва ощутимый прохладный ветерок, беззаботно треплющий пряди моих волос, незаметно перерос в яростный шквал, вырвавший из моей руки маскарадную маску. Он шаловливо бросил ее на землю, а затем, когда я протянул к ней руку, чтобы поднять, снова подхватил ее, закружил и игриво положил на холодную гладь фонтана. Вода, застывшая в квадратной белокаменной клетке, от струящегося из окон поместья света казалась золотой.
Когда моя рука коснулась края маски, готовая поднять ее из воды, позади себя я почувствовал чье-то присутствие, от которого я медленно начинал задыхаться.
Схватившись за шею, я был готов в одно мгновение разодрать ее, превратив в бесформенное месиво. Перед глазами медленно стелилась кромешная тьма, нашептывая какие-то невнятные, казалось, лишенные всякого смысла, слова. Тогда, желая увидеть того, кто был так властен надо мною, я не без труда обернулся назад, замерев от неожиданно увиденной картины.
Темный силуэт, который я недавно повстречал в стенах своего поместья, молчаливо смотрел на меня из темноты. Стоило мне увидеть его, как он тут же начал медленно рассеиваться, исчезая в ярких бликах света Лаограсс.
Ледяное чувство опасности уже не могло оставить меня в покое. Оно буквально проедало меня насквозь, лишая всяких здравых предположений. Не зная, что и думать, я начал медленными шагами отступать от темноты, нависшей шатром вокруг золотого поместья, приводя свое дыхание в прежний ритм. Сердце учащенно билось, не в силах уже успокоиться.
Я чувствовал, как по моим венам быстро распространяется страх, бросить вызов которому я просто не мог.
Белые двери с золотой отделкой открылись передо мной, и я, поспешив надеть свою маскарадную маску, сделал неторопливый шаг в разгоряченную атмосферу изящного поместья. Волна света и чарующей музыки ударила по мне, заставив позабыть о таинственном силуэте, яростно желающем меня убить.
Проскользнув мимо оживленно о чем-то беседующих надменных парочек, я вышел на пустую площадку бального зала, на которой вполне можно было свободно дышать. Неожиданно появившаяся передо мной девушка, одетая в золотистое платье, слегка поклонилась мне, предложив бокал игристого шампанского, безудержно шипящего в тюльпановидном хрустальном бокале. Молча посмотрев на нее, я поспешил отказаться от предложенного напитка, грубовато бросив:
Не надо.
Тогда, так же учтиво поклонившись мне, она поспешила удалиться, предложив бокал Лео, который не мог отказаться от кисловатого содержимого бокала, легко пленившего его своей напыщенностью.
Бросив взгляд в сторону оживленной толпы, я сам не знал, что ищу, требовательно вглядываясь в незнакомые мне лица.
Я бы так и продолжал медленно угасать, растворяясь в ядовито-сладком воздухе здешнего мирка, если бы не внезапно прекратившаяся музыка, предвещающая появление новой драмы.
Глава семейства Лаограсс появился на центральной лестнице из чистого золота, медленными, уверенными шагами спускаясь к дорогим гостям этого вечера. Держа в руках бокал с игристым шампанским, он терпеливо искал глазами в толпе того, кого он уже давно не видел в своем доме.
Зная об отношении к себе собственного сына, Эрхард все же надеялся, что тот за все это время, проведенное вдали от него, вдали от болезненных воспоминаний, смог наконец-то простить его.
Золотая цепочка на его жилете, связанная с древней семейной реликвией часами, несколько раздражительно и вычурно сияла на ярком свете изящных настенных канделябров, привлекая к себе большую часть общественного внимания. Ни для кого не секрет, что жизнь в роскоши и свете была для него настоящим наслаждением, которого ему постоянно было мало. Ему было мало всего: свечей, цветов, штор, статуй Всего, что имело свою ценность.
Спустившись вниз, он торжественно озарился наигранной улыбкой. Даже в глазах его сверкнули блики его дорогих медовых глаз, в которых уже давно не было ничего настоящего.
Сделав плавный жест рукой, он приказал музыкантам продолжить свою чарующую бальную музыку, при жизни не мирясь с тишиной. Мелодия снова налила собой каждый уголок огромного светлого зала, наполненного цветами и роскошными золотыми вазами с искусной росписью.
Приметив в толпе своего сына, он как-то сразу оживился, расставшись со своим еще не допитым шампанским:
Как же неумолимы годы. Приблизившись к Эндиану, он попытался по-отцовски обнять его, но Эндиан, нахмурившись, попятился назад, точно обозначив между ними границы «холодной войны». Я переживал, боялся, что не увижу тебя сегодня. Это было бы очень досадно. Посмотри, какой бал я устроил в честь твоего дня рождения! Все, как и всегда, на высшем уровне.
Все о балах и о высшем уровне печешься?! Хотя, это неудивительно, если рассматривать твои приоритеты, язвительный тон Эндиана не мог не задеть такого себялюбивого эгоиста, который никогда не задумывался о более высоких целях, чем развлечения и бесполезная во многом роскошь.
Больше всего на свете Эндиан не мог вынести своей похожести на отца. Он бы мог еще смириться с этими непослушными курчавыми медовыми прядями своих волос, постоянно переливающихся всевозможными золотыми оттенками, но вот этот особенно ненавистный им золотисто-медовый цвет глаз уже значительно портил ему жизнь. Единственное, в чем он видел утешение, были его миловидные черты лица, румяные губы и тонкий нос, став бесценным наследством его давно погибшей, но до сих пор горячо любимой матери, которая всегда была для него неким особенным божеством.
То, что было, давно прошло. Эндиан, если бы ты знал, как я хочу снова стать частью твоей семьи, голос Эрхарда звучал как-то неестественно, мягко и одновременно серьезно. Даже если бы помыслы его были чисты, Эндиан уже никогда не смог бы принять проклятые слова извинений.
Я давно перестал считать тебя своей семьей. Настолько давно, что временами я забываю о том, что у меня есть отец. Я бы мог простить тебе все, что угодно, но, Эндиан в какой-то момент остановился, опустошенно опустив голову. Я помню тот жалостливый крик, медленно растворяющийся в огне. Перед его глазами снова встали жуткие эпизоды его раннего детства, заполоненные предательским огнем. Сквозь шумную толпу я слышал, как бешено стучало его отравленное дымом сердце. Тогда ты сказал, что она предала тебя, поэтому ты был вынужден так поступить с ней, голос Эндиана дрожал, становясь все тише. Вынужден был? Но в честь чего? Она лишь сказала тебе, что ей не нравится то золотое колье, больно сжимающее ее шею, а ты ты так легко поднес к ней свечу, нисколько не сожалея после о сделанном. Его обожженные руки затряслись, уже не зная, как остановиться. А сейчас ты просишь у меня прощение? Да ты ведь никогда не испытывал то, что мне пришлось тогда испытать мне, будучи ребенком. Знаешь, что тебя должно было тревожить в течение этих лет больше всего? Эндиан поднял на него взгляд, в котором внезапно загорелась ярость. Чарлз легко смог заменить мне тебя, что временами я считал его своим отцом, а Энгиса, он почему-то замолчал, посмотрев на меня сквозь толпу, который было все равно, что происходит в семье Лаограсс в эту минуту, своим братом.
Некоторое время, не говоря ничего, Эрхард молча смотрел на сына, точно пытаясь ощутить на себе все то, что когда-то пришлось испытать ему, став невинной жертвой дьявольского всепожирающего огня Лаограсс. Мог ли он вообще понять ту стихию, что бушевала в душе Эндиана? Он никогда бы не смог поверить в то, что его родной сын вот так легко мог позабыть его, найдя свой приют в некогда светлых стенах поместья Кёллер, свет и надежду которому придавала Тереза.
Его смиренный взгляд был непоколебим, как-то особенно бережно касаясь Эндиана.
Кем бы ты ни был, кого бы ни поддерживал, чью жизнь бы ни проживал, я всегда буду помнить даже твой бунтарский характер, голос Эрхарда стал настолько тихим, что Эндиан едва мог расслышать его, ведь на то я и отец, который никогда не позабудет, как когда-то твое лицо было усыпано забавными веснушками. Слова его въелись в голову Эндиана, напоминая о себе каждую секунду, заставляя весь мир вокруг замереть, стать с ним единым организмом.
Он не понимал, лукавил ли сейчас Эрхард, говоря эти слова так, словно все эти потерянные годы он действительно страдал, желая хоть раз увидеть сына, страшно ненавидящего его с самого детства.
Для чего он вообще сказал это? Что он имел в виду? Какой реакции он ожидал от сына, в чьей жизни он всегда был монстром, случайно выпущенным из темного шкафа какого-нибудь маленького, душного мирка, в котором существуют такие, как он, бредя лишь идеей о своем обогащении?..
Голова Эндиана гудела, как переполненный пчелами улей, никак не находя здравой мысли или хотя бы предположения. Зачем он вообще приехал сюда в этот вечер? Это все ради него, не так ли? Но обманывает ли его отец, говоря таким убедительным тоном, не довериться которому было просто невозможно.
Пальцы рук на его ладонях заледенели, казалось, от его внутренней пустоты и неопределенности, которые безжалостно изматывали его и без того одичалую душу.
Мог ли Эрхард вот так чисто, от всего сердца, говорить, не заподозрив ни капли зла и корысти по отношению к Эндиану? Он всю жизнь лгал и лишь сейчас нашел оправдания всему, что творил ради самого себя? В это Эндиан поверить не мог, как бы не хотел прекратить эти ненавистные отношения с отцом. Они давили на него, выедали изнутри, но сделать он с ними ничего не мог, ведь о прощении он никогда и не слышал в стенах своего кукольного дома. Да и стоит ли простить того, кто всегда думал лишь о себе?..
Красивая музыка, как и дорогое игристое шампанское, лилась через край, не зная меры и большей дозволенности. Кукольный домик с его жителями был фантастичен, настолько искусственен, что вряд ли можно было бы подумать, что весь этот бал в честь Эндиана был всерьез.
И это то, что называется радостью? Почему-то мне невесело наблюдать за неунывающим блеском золота, за трепетными огоньками позолоченных свечей, за движениями каждого гостя, которому было все равно на повод для радости. Каждый хотел попробовать это чувство на вкус, каждый хотел испытать его снова, но сами того не замечая, многие стали заложниками в цепких позолоченных лапах этого чувства. Радость была дозволена лишь людям, мы учились у них, наблюдали, перенимали опыт на свою сторону, но мы не поняли того, что стали шутами своего достижения.
Радость была придумана не для нас, а для тех, кто знает, что это такое на самом деле. Как так можно было ошибиться, проделав долгий путь к изучению человеческих чувств? Это слепота, которая была с нами с самого рождения. Мы слепы, но не потому, что не хотим открыть глаза от страха этого мира, а от того, что попросту не можем этого сделать. Находясь здесь, в мире, полном лицемерия и фальши, я все сильнее убеждаюсь в том, что радость придумали не для нас.
Кукольный мир поместья Лаограсс оказался не тем безобидным местом, как казалось всем. Тисненое чувство озлобленности я почувствовал сразу, как только смог прислушаться к учащенному дыханию старого дома, полного притаившейся угрозы. Она исходила отовсюду, тихо посмеиваясь и нагло обсуждая каждого из присутствующих.
Не зная меры, тайная озлобленность на все живое легко касается каждого, точно изучая слабые места навязчивых гостей. Пробираясь под кожу, она самовольничает, медленно подбираясь к животрепещущему сердцу, а после вонзает в него свои острые клыки, яд которых быстро отравляет разум.
Мое внимание ненароком привлекает фигура Эрхарда, сияющая золотом. Хозяин поместья плавными шагами ступает по лестнице из чистого золота, останавливается посередине, медленно разворачивается в сторону гостей, окидывая каждого каким-то неживым взглядом. Никто не обращает на него внимания, не отрываясь от своих пустых разговоров, идеально отточенного вальса, который мне кажется излишне вычурным. Он продолжает наблюдать за каждым, точно ожидая какого-то удобного момента, но для чего?..
Пламя в его глазах становится все сильнее, и Эрхард, легко выдыхая горячий воздух, закрывает глаза. Я вижу, как хрустальная капля бежит по его щеке, невольно разбиваясь о золотую ступеньку изящной лестницы. Музыка наполняет собой каждый уголок кукольного домика, и бледные губы Эрхарда болезненно искривляются от какой-то терзающей его боли.
Когда его глаза, поглощенные жадным огнем, вновь открываются, яростное пламя вмиг охватывает все вокруг, набрасываясь на каждого, словно голодный зверь, внезапно сорвавшийся с цепи. Бросаясь с места, я со всех ног бегу в сторону Джорджии, на которую едва не падает горящая дама, готовая с минуты на минуту обраться в золотую пыль. Хватая ее за руку, я резко толкаю ее назад.
Не устояв на ногах, она была готова повалиться на разгоряченный пол, как ее тонкое тело внезапно подхватывает из ниоткуда взявшийся Эндиан.
Я чувствую, как позади меня полыхает жаркое пламя, настигая меня с каждой секундой. Озираясь по сторонам, я пытаюсь понять, где сейчас находятся Лео и Рене, но стоило мне только на секунду задержаться на месте, как плотная завеса огня лишила меня поля зрения. Загнанный в угол, я едва дышу, не веря, что все это происходит на самом деле. Жар подходит ко мне все ближе, и я уже медленно начинаю терять всякую надежду на спасение.
Энгис?! сквозь яростный треск огня я слышу, как голос Эндиана разрывается на части в бешеном крике.
Люстра, не выдержав смертоносного огненного гнета, пошатнулась и в один миг слетела со своего прежнего места, стремительно полетев в мою сторону.
Глава 12
Холодный полумрак, застывший вокруг меня таинственной дымкой, настораживал. Он не был чем-то особенным или новым для здешнего мира, но именно сейчас, когда глаза мои с трудом распахнулись, он казался мне по-особенному завораживающим. В какой-то мере он успокаивал, заглушал мою боль, расползающуюся по всему телу сильными ожогами, непристрастно продолжающими изнывать от внутреннего жара.
Когда я был в силах вспомнить все то, что недавно произошло в поместье Лаограсс, я невольно зажмурил глаза, пытаясь избавить от неприятного чувства, разрывающего меня на части. Огонь до сих пор мелькал у меня перед глазами, и я ничего не мог с этим поделать. Мне оставалось лишь выбросить это несчастное окончание бала, просто постараться забыть, чтобы окончательно не сойти с ума.
Тело изламывала капризная боль, не позволяющая мне даже пошевелиться. Она была настолько сильна, что я едва мог дышать, элементарно наполняя свои легкие воздухом. Впервые я ощущал неведомую прежде всепоглощающую слабость, сумевшую легко подчинить меня себе. Не зная, как с ней бороться, я закрыл глаза, расслабившись, надеясь, что игнорирование этих болезненных горячих покалываний хот как-то сможет мне помочь.
Однако эту боль ничто не могло унять, лишь усиливая пронизывающую пульсацию в моей голове.
Не найдя спасения, я отчаялся избавиться от воспоминаний об испорченном вечере, оказавшемся ловушкой. Но мне почему-то в этот момент стало жутко не по себе. Эрхард был по праву настоящим чудовищем, в чем всегда был уверен Эндиан, но я никак не мог выбросить из своей головы его выражение лица, истерзанное каким-то тайным чувством, умело управляющим им, точно марионеткой.
Огонь для семьи Лаограсс всегда был чем-то особенно значимым, что сохранилось в их венах с давних времен, когда наши несчастные души получили шанс на спасение. Проще говоря, их слабость стала управлять ими, лишив всякой возможности быть по-настоящему свободными.
Холод неприятно покалывал меня, истязая не хуже самого изощренного механизма для пытки. Тогда, не желая мириться с его издевательствами, я, не обращая внимания на боль, пронзившую все тело, поднялся на ноги, на минуту задержавшись на месте.