Не уверен про джедаев, отвечал я.
Леви, судя по всему, ценил мое мнение, потому что джедаев не было. Был странный, кислотный парк Юрского Периода с разноцветными динозаврами плоть которых перемежалась разнообразными механизмами, были глазастые, мультяшные цветы. Динозавры были выполнены с анатомической точностью, они смотрелись как фотографии в центре 2D картинки. Комната казалась меньше, чем она была, из-за этих огромных, доисторических зверей на стенах и потолке. Стеллаж с книжками по форме напоминал скелет мегалодона, только масштаб был не тот. Я увидел длинные ряды фантастических книг, которые Леви выстраивал в своем, особом порядке: от треша в мягких обложках до классики вроде Лема или Азимова. Комната Леви была так похожа на тематический парк развлечений, что я никак не мог принять ее, как должное. Над кроватью висел светильникраскрытая пасть тираннозавра со светящимися зубами. Под подушкой я нашел "Падение Гипериона" Стивенса, немного полистал его, пока Леви устраивался поудобнее, но взгляд мой неизменно возвращался к ботинкам, стоящим у кровати.
Я снова попытался думать о комнате Леви, об этом странном, фантазийном пространстве, вырванном из его сознания и помещенном прямо в реальный мир. Повсюду лежали упаковки с таблетками, у каждой была особенная функция. У своего компьютера Леви проводил большую часть времени, там лежало сразу несколько пачек, на книжной полке было то, что ему нужно было выпить незадолго перед сном, а все, что необходимо употребить перед ним непосредственно, лежало на тумбочке. Отчего-то это неуловимо напоминало "Матрицу". Добро пожаловать в пустыню Реального, таблетки и фантазии.
Вот почему, подумал я, у меня не получается перестать думать об этих дурацких ботинках. Это они здесьреальное, они из мира земли и крови. Доисторический рай Леви не выдерживает этого давления. Я повернулся к нему, лицо у Леви было совершенно безмятежное, можно каждую веснушку посчитать и ни разу не сбиться. Одна рука покоилась на подушке, другой он сжимал ткань толстовки на моем плече.
Ну, ну, сказал я. Все уже в порядке.
Он меня не услышал, и мне вдруг стало так пронзительно жаль его. В этой комнате, выдранной из его мечты, в богатом и безупречном доме, в жизни, где у него все получится, он оставался таким беззащитно-больным.
Все будет нормально, сказал я, и мне вдруг стало стыдно, что я не вставил никакой шутки про его мамку и про то, как вставить ей. Но я мог себе это простить, Леви ведь меня не слышал.
В комнате Леви был странный порядок, посреди взрывного китча его воображения все все равно на своих местах, книжкикорешок к корешку, коллекционные фигурки из "Звездных войн"как на параде, вещи разложены в шкафу по цветам и сезонам. Я осторожно разжал пальцы Леви, пленившие мою толстовку, встал, прошелся по пушистому, похожему на шерстяную траву ковру к окну и увидел, что идет снег. Он шел непрерывным потоком, толстыми хлопьями, будто праведники устроили там, наверху, бой подушками.
Папа говорил, что в мире всегда должно быть как минимум тридцать шесть праведников, и на них он держится. Таково было одно из его обрывочных знаний об иудаизме, почерпнутое из тех пяти раз, когда он от отчаяния ходил в синагогу. А я думал, что тридцать шесть для нашего маленького шарика это даже многовато.
Миссис Гласс мягко, почти неслышно открыла дверь, я увидел ее отражение на стекле, она поманила меня за собой. Я аккуратно взял свои ботинки, прошел мимо спящего Леви и вышел в коридор, смутный, темный по сравнению с комнатами и гостиной. Миссис Гласс сказала:
Пойдем на кухню, Макс. Тебя нужно накормить.
Я уже ел.
На кухне я сел за высокий стул (впрочем, надо сказать, маленькая миссис Гласс смотрелась на нем куда более нелепо), подтянул к себе чашку.
С сиропом? спросил я.
С сиропом, она кивнула и улыбнулась. Мне казалось, она хочет о чем-то со мной поговорить, но не знает, как начать. Она водила пальцем по столешнице, и я мог наслаждаться блеском прозрачного лака на ее ногтях. Моя мама бы такого не потерпела. Если бы у нас было побольше денег, мама купалась бы в блестках каждое утро.
У Леви сейчас новая терапия, сказала миссис Гласс, наконец.
Я знаю.
Просто это ведь не могло произойти просто так, ни с того, ни с сего. Это может значить, что ему становится хуже. Макси, пожалуйста, ты не должен скрывать от меня подробностей. Я его мать, и...
И поэтому спала с ним в одной кровати до десяти лет, или что?
Я сказал:
Мы говорили о Калеве.
Она задумчиво кивнула.
И?
Я обещал его раскопать, потому что соскучился.
Миссис Гласс неожиданно, наверняка даже для самой себя рассмеялась. Я отпил кофе, ощущая тягостную сладость сиропа.
Макс, он мог сильно чего-то испугаться.
Вы хорошо его знаете.
И хорошо знаю тебя.
Я был близок к тому, чтобы рассказать. Это было странное ощущение непреодолимости (словно перед тем, как кончить), даже какой-то неизбежности. Миссис Гласс мастерски давила на мое чувство вины, мне казалось чудовищной сама мысль о том, что она не знает причину припадка Леви, и это заставляет ее волноваться. Но, к счастью, в этот момент мне дал отсрочку для внутренней борьбы отец Леви. Мистер Гласс вошел на кухню быстро и решительно, как в политику Ахет-Атона, как в свою миленькую женушку, как в список самых богатых людей нашего городка.
Доброе утро, сказал он, затем посмотрел на меня с некоторым удивлением. Леви говорил, что у его отца скорее всего синдром Аспергера. Я охотно в это верил.
Что ты здесь делаешь так рано, Макс? спросил он, загружая капсулы в кофе-машину.
Думал, вы уже на работе.
Прекрати, Макс.
Мистер Гласс все слова произносил с одной и той же предельной нейтральной интонацией, так что его злость решительно нельзя было отличить, скажем, от дружелюбия. Я вообще не был уверен, что и то, и другое существовало. В детстве мистер Гласс даже пугал меня.
В Леви не было буквально ни единой его черты, он весь был репродукцией матери. Мистер Гласс был светловолосый и светлоглазый, Мистер Гласс был по-блокбастерному красивый мужчина, совершенно, впрочем, лишенный лживого обаяния, присущего политикам. Зато он был классным администратором, а это, в сущности, единственное, что требуется от мэра крохотного городка.
А вы что здесь делаете так рано? спросил я.
Работаю над предвыборной речью. Мне нужен слоган.
Как вам "безрадостный мэр для безрадостного городка"?
Мистер Гласс на секунду задумался, затем совершенно спокойно сказал:
Мне не нравится. Это не привлечет избирателей.
Честность недооценивают, как добродетель совершенного истеблишмента.
Миссис Гласс сказала:
У Леви был припадок.
И мистер Гласс тут же повернулся к ней, посмотрел на нее странным взглядом, пустым, каким-то особенно заброшенным, вырывающим из позвоночника искры мурашек. Грустил мистер Гласс, надо сказать, пронзительно.
Я в очередной раз повторил историю о ранней прогулке и печальных разговорах, на этот раз почти поверил в нее сам. К тому времени, как я закончил, в моей чашке осталась только кофейная гуща. Я протянул чашку миссис Гласс.
По-моему, это лягушка, сказал я. Или пудель. Не понимаю. Я думаю, это значит, что кофе закончился, и мне пора.
Как только я встал, мистер Гласс сел на мое место перед миссис Гласс. Теперь выражение его лица снова было задумчивым.
До свиданья, Макси, сказал он. Я еще поговорю обо всем этом с Леви.
Удачи, сказал я. Мы с Леви прекрасно лгали, не договариваясь о деталях. Эли и Калев считали, что у нас есть какая-то телепатическая связь. Я вспомнил, что Эли должен уже давно быть в школе, написал ему, что не приду, и он ответил мне смешными стикерами с грустными котами. Я сказал, что расскажу ему кое-что вечером, и чтобы он был ко всему готов. Мое загадочное сообщение так и осталось непрочитанным к тому времени, как я вышел из дома Леви.
Эй, миссис Гласс! крикнул я. Могли бы предложить отвезти меня обратно!
Она выглянула в окно.
Я не могу, Макс, скоро у меня клиент!
Так же сказала мне проститутка!
Окно с треском закрылось, и я пошел по усыпанной гравием дорожке к воротам.
Я дошел до остановки, обстоятельно выкурил три сигареты прежде, чем дождался автобуса, и отправился домой. К концу моего ожидания я оказался присыпан снегом, как рождественский сувенир. Замерзший еврей, кстати, отличная идея для сувенирной продукции. Когда автобус проезжал через кладбище, я все думал, как там Калев. Это ведь была его кровь. Наверное. Затем я вспомнил о Сауле и разозлился еще больше, чем прежде. Хотя, надо сказать, исполнено было тонко.
Однажды я обклеил весь класс фотографиями мертвой бабули Рахиль (вторая уже на исходе, но повторять шутку дваждыдурной тон). Вернее, на них бабуля была живая, фотки я взял из Фейсбука, однако контраст получился годный.
Все потому, что Рахиль не пригласила меня на вечеринку. Правда, возможно, она не пригласила меня как раз потому, что я шутил про ее мертвую бабулю, и про тампоны, а ведь у бабули Рахиль был рак матки, и все это выходило весьма двусмысленно.
На следующий день мне было так стыдно, что хотелось убить себя.
Словом, я мечтал отомстить Саулу. Даже если после этого жизнь станет нестерпимой.
Дома папа спал на диване, горел свет и работал телевизор, показывали какой-то ситком с закадровым смехом про далекое будущее. Основная его комичность заключалась, видимо, в низкобюджетности. Я сказал:
Привет, папа, зная, что он, скорее всего, не отреагирует. Пришлось укрыть его пледом, усыпанным крошками от чипсов, и только затем двинуться дальше. Мне вдруг стало необъяснимо приятно, так бывает, когда по какой-то причине оказываешься дома слишком рано, и по телику, пока все на работе, идут глупые комедии, а день в самом разгаре, и есть оптимистичное представление о том, что у всего существует только начало.
Я взял из холодильника банку имбирного эля, поднялся к себе и некоторое время валялся на кровати, наслаждаясь газировкой.
Я смотрел в потолок, наблюдая за движением крохотных мошек, пришедших из маминых роз в горшках, которые она упрямо продолжала привозить домой. Мама хотела превратить свою комнату в розарий, но она скорее была хосписом для цветов. Это были отбитые розы-наркоманы, так перекормленные удобрениями, что дольше недели не протягивали ни в коем случае, однако каждая из них привозила в наш дом новых мошек. Впрочем, их жизнь тоже была очень короткой.
Парочка сейчас путешествовала по потолку, они были такие незначительные, едва существующие, что могли показаться (могли и являться) обманом зрения. Я вдруг подумал: Саул совершенно точно ни при чем. Мы ведь увидели спирали на стенах и потолке комнаты Калева. Вряд ли Саул спланировал свою шутку настолько хорошо, что пробрался в дом Калева, раскрыл его загадку с невидимыми чернилами и предугадал, когда мы появимся на кладбище. Это уже не говоря о том, что за механизм находился под землей, и как он выбрасывал кровь.
Саул вообще, строго говоря, не был похож на человека, любящего шутки (хорошие, плохие и злые). Мне стало стыдно, я подумал извиниться перед ним, затем с облегчением вспомнил, что Саул мне не нравится.
Еще я подумал, что мне страшно. Вот почему я так медленно соображал, вот почему я так спешил обвинить Саула во всем. В таком случае у меня появился бы шанс забыть навсегда о спиралях, и о том, что Калев называл голодным желтоглазым богом.
Если у всего есть объяснение, можно спустить эти воспоминания в темные воды памяти и опорожнить только при встрече с психотерапевтом.
А если ничего не ясно? Если все так сложно, и я не готов дать ни одного ответа даже самому себе?
Я вскочил с кровати, принялся расхаживать по комнате и подумал, что если бы здесь был Леви, он непременно считал бы мои шаги. Леви спал, и я завидовал ему. У него был шанс, пусть и крохотный, не вспомнить о том, что случилось на кладбище. Я никак не мог остановиться, я захлебывался в диком желании делать хоть что-то: двигаться или говорить. В то же время мне было сложно сосредоточиться, и я подумал, что все это похоже на гипоманию, только на этот раз у меня правда имелась нехилая такая причина немножко сойти с ума.
В конечном итоге я заставил себя сесть за компьютер, на некоторое время отвлекся от всего, монтируя видео. Один раз в мою комнату заглянул папа, посмотрел на меня, но, когда я спросил, что у него случилось, собрался ретироваться.
Класс, сказал я. Не забудь обсудить с мамой Леви проблемы с доверием, и то, что она делает, что Бог запретил с твоим сыночком.
Тымой сыночек, сказал отец и крепко закрыл дверь. Ничего нового мы друг о друге не узнали. Я выставил видео и стал ждать комментариев. Процесс этот был довольно-таки волнительным, я отходил от компьютера и возвращался к нему, делал вид, что мне все равно, стараясь посмотреть сериал, и сдавался, обновляя страницу снова и снова.
Все комменты с призывами к ненависти относительно меня я пропускал, поскольку не был способен к самокритике. Обычно меня интересовали комментарии, где меня хвалили, или споры, из которых можно было узнать что-нибудь интересное.
Но сегодня было кое-что еще. Над последним видео, в котором я превратил свой ужас перед кровью, выходящей из-под земли, в сон, я сидел особенно долго, думая, выставить его или нет. В конце концов, было решено рискнуть. Я, конечно, вызвал к социальной жизни огромное количество исключенных из нее шизофреников. К двум часам дня я узнал примерно вот что:
1. Правительство нас обманывает, земля не круглая.
2. Правительство нас обманывает, Элвис не до конца покинул зал, он скрывается где-то в Латинской Америке.
3. Как и Гитлер.
4. Правительство нас обманывает, нефть на Земле давным-давно закончилась, и теперь в качестве топлива используют маленький подземный народец.
5. Правительство фторирует воду, чтобы сделать нас покорными.
6. Бойни в Заливе Свиней все же не было.
7. Она была, но в другом измерении.
8. Возможно и даже необходимо установить ченеллинг с Землей-0, точно такой же, как наша, только с другой стороны Вселенной.
9. Линдон Джонсон и ЦРУ подстроили убийство Кеннеди ради войны во Вьетнаме.
10. Глобальное потепление нужно, чтобы сократить население Нового Мирового Порядка, когда наступят проблемы с ресурсами, и оно поможет сохранить единство страны и видимость законности.
11. СПИДа не существует.
12. Меня не существует.
13. Зато существуют глобальные предикторы.
Словом, я был в полном восторге от количества дезорганизованных людей, имеющих доступ к интернету. Они делали его прекраснее. Все эти теории заговора не имели ни малейшего отношения к спиралям, желтоглазым голодным богам и мальчикам-убийцам, однако я все равно отлично развлекся. Я качался на стуле, потребляя мамин диетический салат, которого она не заслужила, бросив меня один на один с папой в период обострения, когда мой взгляд, путешествующий по странице с комментариями, наткнулся на слово "спирали" в довольно большом тексте. Сначала я глянул на ник человека, не поленившегося написать очередной длинный, безумный пост.
Его, или ее, звали "Сахарок". Почему-то мне стало неуютно от этого простого слова. Может быть, я просто подозревал, что обладатель этого сладкого имечка не совсем здоров психически.
С другой стороны, и у меня был сладкий ник в интернете, и я был не совсем здоров психически, за сим было решено отставить интроецированную ненависть и посмотреть в глубину ужаса перед...
Перед спиралями, нарисованными ребенком на потолке.
Я отошел к окну, широко открыл его, закурил и вернулся к компьютеру. Волнение мое, если вдуматься, было беспричинным. Максимум событий, которые могли случиться со мной оттого, что я прочитаю чьи-то психотические размышления в интернете заканчивался на безудержном смехе, который разбудит папу. Я глубоко затянулся, отчего-то почувствовал себя очень взрослым и начал читать:
"Ты спрашивал про спирали. Привет."
Начало было не слишком жизнеутверждающее. Мое глубинно нежное отношение ко внутреннему синтаксису было попрано, но думать, почему Сахарок начинает свой текст с тезиса, а приветствие вставляет потом, времени не было.
"Ты должен знать, что такое спираль. Кривые удаляются от точки или приближаются к ней. Спиральэто не круг. Она никогда им не станет."
Вот это жизнеутверждающее, полезное утверждение. Здесь мне стоило бы промотать пост, почувствовать скуку, вспомнить про тошнотворно скучные уроки геометрии, но почему-то перед глазами всплыли эти чертовы светящиеся спирали, которые никогда не станут кругами. И еще одна чертова спираль на чертовом кладбище, которая кругом, быть может, никогда не станет, но другие невозможные вещи совершает с легкостью.
"Нужно прийти в точку или убежать от нее. Точка это сердце, цель для ружья. Дошедший до цели становится недостижим для смерти. Но затем он удаляется. Это путь крови."