Лия криво улыбнулась, глаза ее стали по-особенному пустыми, а затем она сжала руку, и я услышал треск лопнувшей плоти. Я ожидал какой-то космической жижи, как в мультиках, но из-под пальцев Лии вырвался сноп искр. Все это резко стало похоже на магию, Лия с визгом разжала руку, и я увидел, как трупоеды в земле взрываются один за другим. Смотрелось как ювелирно-крошечные салюты. Мы все отскочили, но не слишком далеко. Искры взлетали вверх, и я понимал, что эти штуки не умирают. Не в традиционном смысле, во всяком случае. Они уходили.
Подземные звезды, подумал я. Сколько их, наверное, должно быть под местом, где были башни-близнецы или, может быть, на руинах газовых камер Освенцима-II.
Ты чего наделала?!
Ты убила его!
Блин, Лия!
Я сказал:
Отставить панику, дамы и господа. Эта хрень живет и здравствует, она просто отчалила. Не думаю, что проблема решается так просто.
Лия вытянула руку, и Рафаэль направил на нее луч фонарика, я увидел кучу маленьких ожогов, как прыщики или веснушки. Лия не выглядела так, будто ей больно. Белые браслеты шрамов, идущие по запястью вверх, красноречиво говорили о том, что Лия умеет терпеть боль.
Ладно, сказал Саул. Вы лучше подумайте. Если они сразу все так среагировали, то, может, они какая-то одна штука и...
Он не закончил, потому что мы все это поняли, переглянулись, блестя белками глаз в темноте. Кто-то или что-то, частью чего были трупоеды должно было, в таком случае, заметить нас. Мы посмотрели на небо, все вместе, как будто это было движение в заранее разученном танце. Я увидел далекую красную точку самолета посреди белых звезд.
Все плохо, сказал Леви. Все очень, очень, очень плохо.
Кто поверит чокнутым? спросила вдруг Вирсавия. Ну, то есть у нас же нет доказательств.
Две чокнутые мелкие телки в Салеме устроили такое шоу, что из-за них погибло двадцать человек.
Это было в семнадцатом веке, Макси!
Я пожал плечами и понял, что мы все еще стоим в правильном кругу у могилы, будто какие-то культисты.
Давайте успокоимся! сказал Эли, голос у него был такой жизнерадостный, словно он не стоял на кладбище после наступления темноты, только что посмотрев прощальный личиночный салют. Я взял лопату и принялся возвращать землю с могилы Калева на место, приглаживать ее. Мне хотелось навести порядок. Так делала мама, когда нервничала. Пожалуй, это были единственные моменты, когда она и вправду наводила в нашем доме порядок.
Я не знал, что делать дальше, как действовать, и это приводило меня в отчаяние. Некоторое время все мы молчали, обуреваемые, наверное, похожими чувствами. Кажется, если с тобой случится что-то особенное, то отреагируешь так же, как в любимом фильме. И поэтому даже как-то нарциссически обидно, когда вместо этого просто люто тормозишь.
Ну, давайте, расслабимся, сказал Саул. И мы сразу все успокоились, и благодать такая наступила, но на самом деле нет. Я вспоминал вырывающиеся из-под земли снопы искр. Словно Тинкербелл восстала из мертвых.
Если мы не можем это сфотографировать, сказал Рафаэль. Может, нам нужно сказать людям, чтобы они посмотрели сами?
Да, конечно, все так и бросились разрывать могилы жертв недавнего взрыва в торговом центре, сказал я. Зато попадем в сообщество "Пранки, которые зашли слишком далеко". Что тоже приятно.
Лия поднесла ладонь к губам, словно хотела попробовать ожоги на вкус. Вид у нее был совершенно первобытный, и я подумал: ты, дикая тварь, непременно понравилась бы этому стремному богу.
Леви с надеждой спросил:
Ну что, расходимся?
Саул сказал:
Пойдете ко мне в гости? Там все обсудим.
Тут, конечно, Рафаэль не выдержал.
Ты живешь в моем доме! В моем!
Мы двинулись к дорожке, которая должна была вывести нас с кладбища, но я уже ни в чем не был уверен. Мне казалось, что земля подо мной плывет.
Мои родители ни за что не отпустят меня так надолго в день, когда у меня случился приступ.
Тогда не спрашивай у них, я ему подмигнул. Леви цокнул языком, но к телефону не потянулся.
Лия шла позади нас, как маленькая хищница. Это вызывало смутную тревогу. А может, из-за ее остеомиелита она просто была прекрасным персонажем для зомби-апокалипсиса.
Поднимете руку те, у кого сейчас синдром деперсонализации-дереализации?
Чокнутые взметнули руки вверх в едином, тоталитарном порыве, только Эли продолжал идти, как ни в чем не бывало, но исключительно потому, что не знал значения этих слов.
Знаете, сказал он. Теперь я, по крайней мере, знаю, что мой друг не был какой-нибудь мразью. Все случилось не просто так. И с этим нужно разобраться. Чтобы таких вещей больше не повторялось.
Вирсавия пожала плечами.
Может, это мозговые слизни? И они заставили его?
Она вытащила из кармана прозрачный бальзам для губ с крохотными блестками, принялась мазаться им на ходу и вслепую, но так ловко, что ее движения вызывали восхищение. Я понял, что мне придется в очередной раз повторить всю эту историю с самого начала.
Я говорил, пока мы ждали автобуса, и к концу моего рассказа все, кажется, начали понимать еще меньше, чем в начале.
Рафаэль (а теперь и Саул) жил рядом с озером, на самой окраине города, так что в автобусе мы ехали долго. Леви иногда доставал телефон, вертел его в руках, но родителям не звонил. В конце концов, он отключил телефон, поводил пальцами по бесчувственному экрану, и я вдруг почувствовал особенность момента.
Мы вышли на конечной остановке, под ругань водителя, считавшего, что нам совершенно зря не сидится дома. Двое из нас, Рафаэль и Леви, я знал, с ним солидарны.
Дом Рафаэля, казалось, выражал его стремление к одиночеству. Он стоял на отшибе, далеко от остановки, далеко ото всех других домов, далеко от цивилизации вообще, среди такого количества деревьев, что можно было сказатьв лесу. Мы пошли по дорожке, которую летом окружала настолько высокая трава, что казалось, эта тропинка непременно должна вести к ведьминскому пряничному домику.
Мы с Леви были у Рафаэля один единственный раз, еще в детстве, когда его мамуля-энтузиастка решила подружить его с какими-нибудь другими, рандомно выбранными, младшеклассниками. Мы ели торт, играли и смотрели представление с чуточку пьяным клоуном, а Рафаэль закрылся в своей комнате. Это, конечно, было фиаско, и больше нас не звали.
Однако я однозначно вел себя лучше, чем Гершель, разбивший проигрыватель отца Рафаэля.
Дорожка была узкая, и мы шли по ней, растянувшись длинной процессией. Я шел первым и снова закурил, так что можно было представить, что мыиграющие в паравоз детишки. Темные тени деревьев вокруг казались мне совсем жуткими, и я вздрагивал всякий раз, когда протянутые, как пальцы, ветви, касались меня.
Так что могло случиться с Калевом? Он сказал: этого достаточно? Неужели голодный желтоглазый бог просил его: покорми меня.
Дом Рафаэля (и Саула) был небольшим, он уютно подмигнул нам глазами окон (с электричеством у них всегда были небольшие проблемы), и я почувствовал облегчение. Я вдруг понял, как был напуган все это время. Лия сказала:
Эй, Рафаэль, уверен, что пустишь меня в дом?
Пустит, если не будешь оставлять за собой зеленую слизь, триппер-герл.
Заткнись, Шикарски.
Это была моя самая старая из ныне здравствующих шуток. Триппер-герл, как супер-герл, только без компромиссов с реальностью.
Мы все собрались у порога, как будто пришли выпрашивать сладости на Хеллоуин. Видок у нас наверняка был соответствующий. Рафаэль нажал на звонок, и нам открыла его мама, миссис Уокер. Открыла, надо сказать, так быстро, что мы даже испугались.
Я никогда не видел отца Рафаэля. Кажется, он работал юристом, причем в Дуате. Может быть, Рафаэль тоже никогда его не видел. Но миссис Уокер знали все. Она выглядела моложе своего возраста, у нее были хищные черты лица, гарантировавшие ей репутацию стервы, но душа миссис Уокер была светлее помыслов маминой детки Леви. Миссис Уокер мне нравилась. Она тоже занималась благотворительностью, но, в отличии от мамы Калева, контактно, здесь и сейчас. Рафаэль рассказывал, как пару раз у них на ночлег оставались бездомные, и одна из девочек-подростков, которым помогала миссис Уокер, даже его поцеловала.
Официально миссис Уокер не работала нигде, однако след ее деятельности прощупывался во всем Ахет-Атоне. Это она ввела веганское меню в заводской столовой, боролась за права работников супермаркета, сокращенных под прошлое Рождество, осуждала притеснения по поводу национальности и сексуальной ориентации на стенах школьного туалета и собирала деньги для единственного в городе больного СПИДом, мистера Донована, вернувшегося из Дуата не только с пораженческим настроением человека, не сумевшего построить карьеру, но и с самым опасным венерическим заболеванием столетия. Словом, миссис Уокер была решительно везде, и на все у нее была своя, четко определенная позиция. У нее хватало энергии на все, казалось, она жила в гипомании и безо всяких последствий. Миссис Уокер была Вирсавией в своей возрастной категории.
Сейчас она стояла перед нами с улыбкой, сияющей, как новенький автомобиль в солнечный день. На ней было обтягивающее платье, на нем имелось декольте, с которым было не до шуток.
Привет, ребята! сказала она, и я понял, почему Рафаэль боится общаться с людьми. Такой напор и меня чуточку пугал. Миссис Уокер была похожа на коварную домохозяйку из какого-нибудь нуарного фильма, я был уверен, что где-то в ее доме непременно должен был храниться пистолет, еще я был уверен, что стрелки на ее веках должны были уколоть палец тому, кто решится до них дотронуться.
Добро пожаловать!
Степфордская жена, шепнул я Леви. Либеральная версия.
Что-что, Макс? спросила миссис Уокер. Я удивился тому, что она знает мое имя.
Восхищенный шепот пронесся по рядам, ответил я. Рафаэль сказал:
Привет, мам, и первым прошел в теплый дом. Саул улыбнулся миссис Уокер, и я впервые увидел, чтобы он делал это настолько нежно. То есть, я не так уж долго его знал, но впечатление это все равно производило.
Мы оросили миссис Уокер градом наших приветствий, следуя за Рафаэлем. В гостиной было почти жарко от огня в настоящем камине, над которым грелись настоящие вязаные рождественские носки. Вирсавия сказала:
Круто. Почти как в старых фильмах.
Она достала телефон и сфотографировала себя, рука ее вдруг показалась мне такой хрупкой, что косточки под тонкой кожей Вирсавия должна была своровать у птичек. У нее был бы шанс к ним подкрастьсягубки уточкой она смастерила очень натурально.
Из кухни доносился запах яблочного пирога, и Вирсавия, почувствовав его, сморщила нос. Я вспомнил, как она говорила, на одной из наших встреч, что голод делает ее свободной. Свободной, потому что она контролирует свое тело, как никто другой. Ни у чего нет власти над ней. Эта экзистенциальная тирада чокнутой малолетки очень меня впечатлила.
Тирада чокнутой малолетки, сказал я вслух. Это подходит под любые мои слова, а, Леви?
Ага, Макси.
Мама, сказал Саул, и было видно, что это слово ему непривычно. Мы пойдем наверх, ладно? Мы надолго.
Все его обаяние плохого парня слетело мгновенно, и Саул мне даже понравился. Миссис Уокер чуть вскинула аккуратно выщипанные брови, затем губы ее растянулись в улыбке еще шире.
Да, конечно, ребята.
Казалось, для миссис Уокер не было ничего радостнее факта, что у ее сыновей есть друзья. Леви это тоже замечал, вид у него был напряженный, он готовился отбивать атаку в случае, если миссис Уокер решит нас расцеловать.
Скоро будут печенья, объявила она. И если у вас есть какие-то проблемыобращайтесь.
У меня аллергия на имбирь, предупредил Леви.
И на все ныне существующее, сказал я. Кроме манго.
Да, точно, на манго нет никакой аллергии. Хотя это странно.
Миссис Уокер кивнула, сказала:
Я учту, малыши.
И мы поднялись вверх по лестнице вслед за Саулом и Рафаэлем. Надо признаться, за семь лет в этом доме практически ничего не изменилось. Все тот же скандинавский уют из журналов, оставленных в самолетах, все та же гордость среднего класса, от которой Рафаэлю приходилось открещиваться в интернете. Саулу, должно быть, очень нравилось здесь. Это место было похоже на то, что называют своим домом персонажи фильмов. Еще на картинки, которые иллюстрируют цитату "дом там, где сердце", красивым шрифтом пущенную поверх. А вот комната Рафаэля (теперь и Саула) была совсем другой. В ней я видел войну, которую вели двое новоявленных братьев.
Вы живете вместе? спросила Лия.
Саул пожал плечами.
Ну, пока что. Родители хотели дождаться меня и сделать ремонт в моей комнате по моему вкусу. По-моему, это здорово.
А по-моемунет, сказал Рафаэль.
Комната была разделена, и напряжение между двумя половинами было такое сильное, что стоило ожидать приказа о возведении Берлинской стены. Половина Саула выглядела какой-то по-особенному необжитой, словно бы он не верил, что его вещи останутся тут надолго. О, приютское очарование потерянных мальчиков безо всякого Питера Пэна. Саул жил, как в гостинице, и вещи его (любимый цветок на столе, книжки, тетрадки, перочинный ножик с царапинами, идущими по корпусу, как годовые кольца на срезе пня) лежали как-то нарочито временно, не слишком удобно, с тайной уверенностью в том, что вскоре соберутся в рюкзаке. На стене висела парочка плакатов из старых фильмов, я узнал "Касабланку" и "Унесенных ветром", и раскрашенный им, когда Саул, наверное, был еще ребенком, постер из журнала "Дисней" с мультяшным лисом Робином Гудом. Я подумал, что сочетание странное, и еще подумал, что у Саула совершенно не получается создать вокруг себя то уютное ощущение места, в котором живут. У всего был привкус больницы и гостиницы, даже немытый стакан из-под кока-колы выглядел каким-то заброшенно забытым, унылым.
Было видно, что Саул здесь так недавно, что ему страшно ко всему этому привязываться. А еще он старался занимать как можно меньше места. Рафаэль же владел этой комнатой безраздельно с самого рождения и по недавнее время. Так что от его половины комнаты наоборот исходило ощущение тесноты, вынужденной сдавленности. Плакаты с полуголым Игги Попом и печальным Куртом Кобейном висели друг к другу так близко, что легенда панк-рока нарушала личное пространство гранж-идола девяностых. Порвалась связь времен, подумал я, или что-то вроде того приключилось. На половине комнаты Рафаэля царил такой порядок, что ему, как человеку, который борется с Системой, должно было быть немного стыдно. Я увидел листы с печатным текстом, тут и там исправленным шариковой ручкой. Рафаэль редактировал очередной рассказ. Я взял первый лист, прочитал предложение из случайного абзаца.
И он почувствовал, будто плоть его разрывают сотни миллиардов насекомых.
Я сказал:
Надеюсь, это не эротическая сцена.
Вирсавия и Леви засмеялись, а Рафаэль вырвал у меня лист, послышался треск бумаги.
Это личное. И я уже исправил.
Ты исправил "миллиардов" на "миллионов".
Отвали, сказал же, Шикарски!
Я достал сигареты, но Рафаэль заворчал:
И не кури у меня дома.
А когда ты скажешь, что я тебе вообще не нравлюсь?
Ты мне вообще не нравишься.
Вирсавия сказала:
Давайте-ка лучше разберемся, что нам делать, м?
И мы вдруг молча расселись на кроватях Саула и Рафаэля и надолго замолчали. Надо было подумать, что нам, в сложившейся ситуации, предпринять, но мой взгляд то и дело возвращался к Саулу. И я подумал, что его бы тут не было, если бы не одна ужасная ситуация.
Рафаэль рассказывал об этом полгода назад. А случилось все, когда он был еще совсем малыш, было ему пять лет, и в доме появился младенец. Его маленький брат. Но прожил он совсем недолго, в четыре месяца с ним случилась беда безо всяких на то причин. После этой истории Рафаэль, как он сам говорил, убедился (и слишком рано), что все бывает просто так.
Его мама гуляла с малышом, он лежал в коляске и, по ее задумке, наслаждался свежим воздухом. В какой-то момент, когда миссис Уокер нагнулась, чтобы заботливо поправить на нем одеяльце, она увидела, что младенец не дышит. Так все и закончилось для еще одного маленького Уокера, и никто не мог объяснить, почему.
В общем-то, Рафаэль называл его несбывшимся братом и никогда не произносил его имени. Поэтому мы его и не знали. Просто маленький Уокер, мальчик, который никогда не пошел в первый класс.
У меня от таких историй всегда было страшное ощущение всеобщей несправедливости. Почему маленький Уокер умер, еще не научившись ходить, а Калев умер до того, как засунуть свой член в место более социально приемлемое, чем дышло пылесоса, а мамина двоюродная сестра разбилась на машине в неполные двадцать, и это тоже так мало. Короче говоря, почему мы не можем непременно доживать до славных восьмидесяти пяти, безо всяких таких сюрпризов? Невротиков, развязывающих войны, стремясь остаться в истории было бы меньше, и мы бы разумнее относились к себе и миру, зная, что не умрем завтра.
Хороший, короче говоря, проект, свести к минимуму глупую смертность, только несбыточный.
Но, короче, вот крошка Уокер покинул сей мир несправедливым, обидным образом, и это сделало, много позже, счастливым одного несчастного маленького человека. И мне не верилось, что такова была задумка, потому что она жестокая, но если все это случайность, то парадоксальным образом какая-то высшая справедливость вдруг появляется.