Ты хотел что-то посмотреть, сказал Леви, голос у него был слабый, так что даже упрек в нем едва чувствовался. На его телефоне зазвонил будильник, и Леви достал таблетницу.
Эли сказал:
У него здесь было классно, правда?
Правда, ответил я. И не скажешь, что тут жил парень, которого вполне могут объявить самым молодым убийцей десятилетия.
И мы его никогда больше не увидим, медленно протянул Леви.
Ну, почему же? Может, про него фильм снимут.
Макси!
И я замолчал. Я не знал, с чего начать. Подошел к его письменному столу, стал заглядывать в тетради, испытав некоторый стыд. У Калева был убористый почерк, поэтому его всегда объявляли дежурным по школьной доске. Именно о его буквах я думал, когда представлял слова "классная работа" на темно-синей поверхности. Эли подошел к окну, приоткрыл его, будто стало невероятно жарко, и прохладный воздух зимнего вечера ворвался в комнату, словно бы чуточку успокоив мое бьющееся сердце.
В тетрадях Калева оказались только домашние задания, и я подумал: что ж ты не маленькая девочка, где твой слюнявый дневничок с влажными фантазиями об убийствах?
Почему ты кинул нас здесь, почему ты сделал такую ужасную вещь, что с тобой было не так?
Почему мы этого не заметили?
Я сказал:
Он должен был что-то оставить.
Эли продолжал смотреть в окно, и я подумал, что он просто боится расслабиться и заплакать, что он весь напряжен, а мне повезло, потому что плакать я не умею. Эли сказал:
Он все время говорил про голод. Все время.
Я продолжал листать тетрадь за тетрадью. Сочинение по творчеству Стейнбека, казалось, волновало Калева больше, чем вопрос, как достать пушку в интернете. Вот чего не былокомпьютера. Его забрали полицейские, будут теперь копаться в запросах Калева на Порно Хабе и искать так нужное им "где достать пистолет, когда тебе четырнадцать и тебя все достало". Посмотрят наши переписки.
Я и не заметил, что передаю просмотренные тетради Леви. Он аккуратно складывал их на краю стола, поправлял стопку, придирчиво осматривал ее, а затем начал собирать фломастеры и ручки. Леви хотел прибраться.
Вы как? спросил Эли.
Страдаем, ответил я. А что насчет тебя?
Эли посмотрел вниз, во двор.
А помните, это я хотел умереть зимой?
Да, я прекрасно помнил тот разговор. Тогда мы были маленькие, может быть, восьмилетние, и сильно заинтересовались смертью, когда кот Эли отправился к праотцам в результате несчастного случая, включающего в себя пьяного водителя автобуса и зов кошачьей любви.
Я сказал, что хочу умереть летом, потому что летом светло, и умирать не так страшно. Эли сказал, что хочет умереть зимой, потому что зимой отстойно все равно, Калев сказал, что хочет умереть осенью, потому что его мама говорит, что осенью у всех депрессия. А Леви выбрал весну, потому что весной все цветет, а у него аллергия.
Так и решили. Но Калев, вот, передумал.
Я отошел к стеллажу с книгами, том за томом вынимал любимые книги Калева, листал их в поисках записки или вырванной страницы.
По-моему, я все усложняю, сказал я, отложив "Бродяг Севера" вслед за "Наследником из Калькутты". Может, не так уж сильно он любил "Шерлока". А может я не так уж сильно его любил.
Я провел пальцем по стеллажу, представив, что наткнусь на вырезанные буквы, но только снял слой пыли. Леви громко чихнул.
Эли сказал:
Ну что, пойдем домой?
Мы обещали ей остаться, сказал я. И мы только начали.
Я полез под стол, стукнувшись головой, принялся искать записки, но столкнулся только с пылью, проводами и засохшей мандариновой коркой. Ее взял в руки, повертел немножко и выбросил, потому как она ничего из себя не представляла, как моя личность, к примеру. Я видел кроссовки Леви, утепленные с ортопедической подошвой, просто адово дорогие. Один шнурок у него развязался, и я решил исправить положение.
Гляди, вот это бантик!
Кроет тебя? спросил Леви сочувственно. Мне не хотелось вылезать из-под стола, так что ответ, скорее всего, был положительный. Я хотел об этом сообщить, но Леви вдруг подпрыгнул, я увидел, как кроссовки с силиконовой синей прослойкой на подошвах отрываются от пола.
Невидимые ручки!
Что?
Ну, вернее ручки-то видимые. Чернила невидимые. Да и чернила видимые, но в темноте!
И я понял, о чем говорит Леви, выглянул из-под стола, увидел, что Эли тоже отвлекся от печальных созерцаний пустого двора. Эли метнулся к выключателю, щелкнул им, и свет в комнате погас. Впервые за долгое время. Я подумал, что даже в худшем случае, если мы не узнаем ничего нового, это все хорошо скажется на счетах за электричество четы Джонс.
Результат простейшего по своей сути действия превзошел все мои ожидания. Набор ручек с чернилами, видимыми только в темноте, Калеву подарили за победу в очередном спортивном соревновании, и мы ему очень завидовали. Я испытывал по этому поводу особенную печальмяч, прилетевший с неожиданной стороны на уроке физкультуры, теоретически мог убить меня, и я падал в среднем раза четыре за день. Способность запутаться в собственных ногах была одним из моих немногочисленных талантов.
Так вот, уж очень сильно я завидовал Калеву, его победе, хорошим отношениям с телом и, уже за компанию, этим классным космическим ручкам, чьи стержни тоже светились в темноте. Они мне очень нравились, но я не представлял, как и зачем их можно использовать. Можно, наверное, было писать записки в школе, но учились-то мы в светлое время суток, а попытки поместить в записку в самодельную камеру обскура, закрыв свет руками, привлекали бы гораздо больше внимания, чем телефон под столом. Значит так, дигитальная эра лишила нас этого удовольствия.
Но можно было ругаться на учителей в сочинениях, надеясь и страшась, что они сядут проверять их затемно, по недомыслию не сразу включив свет.
В общем, теперь я видел, что Калев справился и нашел своим призовым ручкам функцию. Это было очень красиво. И почему-то очень страшно.
На синих обоях, на белом потолке (как он достал-то? вставал на стул?), на полу были спирали, переливающиеся неоново-синим. Нервные, неровные, большие и маленькие. Они были словно звезды в ночном небе. От всего этого несло каким-то первобытным безумием, пещерным ужасом. Я вылез из-под стола, встал в центре комнаты, запрокинул голову и увидел, что спирали на потолке не раскиданы в произвольном порядке. Они сами сходились в одну большую спираль.
Рекурсия, сказал Леви, помолчал, а потом добавил:
Я ничего не понимаю. Если вам показалось, что я что-то понимаю, то это не так.
Теперь у нас скорее есть еще один вопрос, чем хоть какой-то ответ. Круто.
Эли пытался размазать пальцем большую спираль на стене, но она не поддавалась.
Он говорил, что видит их, когда закрывает глаза. Спирали. Я подумал, это как цветовые пятна, ничего особенного.
Пространственные конструкции, спирали там, треугольники, круги и пирамиды обычно имеют какой-то эзотерический смысл, сказал я. Я смотрел один видос про тайные сообщества. И одну книжку читал, а там было сказано про спиральные структуры небесных туманностей, про золотое сечение, и про половые губы мамки твоей, Леви.
Я буду следующий в нашей компании, кто закажет пушку в интернете.
А откуда у него пушка кто-нибудь вообще знает?
Эли и Леви пожали плечами. Движение у них получилось удивительно синхронное. Я снова взял тетради, которые Леви заботливо сложил в стопку, принялся их перелистывать. Сначала никаких неоновых надписей не было, и я почти заскучал. Я почувствовал дыхание Эли и Леви, склонившихся к тетради в моих руках. Все мы волновались и, знаете этот момент, когда скриммер готов обрушиться на тебя в кинотеатре, и ты прекрасно знаешьсейчас что-то случится, становится так неприятно, и в то же время тебя переполняет гордость от осознания того, что ты-то уже знаешь, сейчас будет страшно.
Ты уже все угадал.
Однако чувство это померкло к тому времени, как я стал перелистывать третью тетрадь.
Кто-нибудь скажите, что здесь, наверное, ничего нет. В фильмах ужасов это обычно работает.
Мы не в фильме ужасов, сказал Леви, и мы нервно засмеялись, потому что именно в этот момент я перелистнул страницу и увидел светящуюся синим надпись. Можно сказать, она меня даже не удивила, просто усилилось ощущение, что ягерой ужастика. Отчего-то оно показалось мне приятным.
Убористым почерком Калева в тетради поверх темных букв, которые нельзя было разобрать в темноте, синим светились слова "голодный желтоглазый бог". Мы принялись листать дальше, втроем, ошалев от нетерпения. Периодически эта фраза повторялась, одна и та же, и с каждым разом она казалась мне все более жуткой. Повторенное много раз превращается в бессмыслицу.
На обратной стороне я увидел надпись "а кто один?". Знак вопроса был старательно выведен в начале, но от точки под ним уходила злая линия. Наверное, Калев отбросил ручку.
Я отчего-то подумал, что он сделал эту надпись в последний день перед тем, как. Но почему гребучие невидимые ручки? Неужели Калев просто решил их наконец-то использовать.
Он хотел, чтобы это увидели. Он не хотел, чтобы это увидели.
Он хотел, чтобы это увидели мы.
В этот момент резкий порыв ветра раскрыл окно, взметнулись занавески, и мы закричали, тетрадь выпала из наших рук на пол. Ветер хлестал в окно, и я подумал, мог ли Калев стать призраком?
Мысль была детская, дурацкая, и я постарался избавиться от нее как можно скорее.
Ветер утих, и я увидел снег на подоконнике. Леви непременно захотелось бы стряхнуть его, но отчего-то он не стал. Я включил свет, и спирали вокруг нас исчезли. Вернее, не исчезли. Снова стали невидимы. Теперь я чувствовал себя окруженным ими. Был у меня один такой знакомый, который считал, что кто-то пишет невидимые буквы на его потолке. Думаю, понятно, где я его встретил.
Я посмотрел на карту мира, висящую на стене. Новый Мировой Порядок, огромный, благополучный, длящийся от бывшего Токио до бывшего Дублина, и россыпь красных точек вокруг него. На этой карте тоже было множество невидимых спиралей.
Мне захотелось отвлечься, подумать о чем-то забавном, и я понял, что особенно смешит меня в нашей великой стране, монстре Франкенштейна из всех великих стран: Новый Мировой Порядок никогда не делал вид, что имеет какую-либо идеологию, кроме сытого процветания. Ушел в прошлое век идеологий, и его место занял век гипермаркетов. Каждый губернатор Нового Мирового Порядка руководствовался своими понятиями о том, что хорошо и правильно, традиционалистские регионы соседствовали с либеральными, и всякий мог выбирать по себе, куда податься. Иногда ради желания курить в барах приходилось переезжать за Океан. Я жил в месте относительно умеренном, без левого и правого уклонизма, но я знал, что легко могу попасть в антиутопию на любой вкус безо всякой бумажной волокиты.
Новый Мировой Порядок был объединен идеей о медийных забавах и хороших ресторанах, он был Мультивселенной абсурда, в которой могли соседствовать ультраправые христианские общины и наркоманские коммуны, и те и другие делали вид, что борются с системой, которая их уже проглотила.
Но у нас было что-то общеестрах перед внешним миром, страх перед нашими привилегиями, страх перед голодными и бедными людьми. Это было забавно, мы так боялись тех, кому нечего есть, как истеричные дети, которые убивают ос просто потому, что теоретически они могут укусить. Очень просто использовать высокоточное оружие против тех, кто стреляет из автоматов времен Холодной Войны. Это же сколько крови можно пролить, нажимая на кнопки. Компьютерные игры, пропагандирующие жестокость в прошлом, у нас тут жестокость стала компьютерной игрой.
Ты что, Макси?
Пафосно думаю, потому что испугался.
Эли сказал:
Вы считаете, эти спирали что-то значили? И фразы про какого-то бога.
Леви пожал плечами:
Ну, он чокнулся. Это точно.
Осторожнее с правами чокнутых, молодой человек. Я вот тоже чокнулся.
Мне от тебя отойти?
Мы засмеялись, но тут же затихли, потому что это знание (мы смеемся в комнате мертвого ребенка, нашего мертвого друга) вытравить было нельзя, как застарелый аромат лекарств из больницы.
Я поднял тетрадь, поднялся по лесенке на кровать Калева и понял, что подушка все еще пахнет его шампунем, но этот запах уже уходил из реальности. То, что осталось от Калева.
Мы вместе поместились на кровати Калева без труда. На ночевках мы умещались тут вчетвером, а теперь оставалось одно незанятое место. Я выключил свет, и над нами, как звезды, снова зажглись спирали. Мы стали смотреть.
Калев был как фотография, которая выцветает. Вот нет его вещей в школьном шкафчике, а вот почти не осталось запаха его шампуня на подушке, и я, наконец, понял, почему говорят, что человека больше нет.
Я следил взглядом за спиралями на потолке, я подумал, что они тоже выцветут, может быть, очень скоро. Но в них хранилось что-то важное.
У Калева было одеяло с ракетами, у них были красные крылья. Мы очень смеялись над этим одеялом, а сейчас лежали, укрывшись им до самых носов, и я видел свои полосатые носки, белые носки Леви и оранжевые носки Эли. Нужно было что-то сказать, но ни одна шутка о маме Леви не шла в голову, а ведь я думал, что этот источник будет бить до самой моей смерти.
Еще не было десяти вечера, а мы лежали так, словно собрались спать.
Надо позвонить родителям, сказал Леви.
Напишу отцу смс, ответил я. Эли продолжал молчать, и я видел, что его зубы не поблескивают в темноте, он больше не улыбался. Пока Леви уговаривал родителей разрешить ему остаться у Калева, мы с Эли печатали сообщения родителям. Отец Эли был военным, его воспитательным девизом оставалось нехитрое: пока ты увлекаешься футболом и тачками, мне все равно, что ты делаешь, просто будь мужиком. Мама Эли работала в библиотеке Ахет-Атона, я полагал, потому что для этой умной, тонкой, интеллектуальной женщины не нашлось иного места в социуме: ее общество никто не мог выдержать. Миссис Филдинг имела привычку растирать в пыль самооценку первого, кто привлечет ее внимание. Возможно, библиотека Ахет-Атона пустовала не только потому, что любую книгу можно было достать в интернете.
Леви сказал:
Это был сложный бой.
Ты вообще его выиграл?
Леви пожал плечами.
Я не понял. Возможно, они за мной приедут.
Это всегда возможно.
Мы пригрелись, и меня начало клонить в сон, но всякий раз в мой мозг врезались эти спирали надо мной. Должен же быть у всего этого хоть какой-то смысл. И мне так отчаянно хотелось его найти. Я снова открыл тетрадь и увидел ту самую надпись про голодного желтоглазого бога.
Это, наверное, его фабула, сказал Леви. Его палец уткнулся в букву "о", прошелся дальше. Ну, знаете. Голоса в голове приказали ему это.
Вы думаете он еще здесь? спросил Эли. Ну, его душа.
Меня не спрашивай, я еврей. Вы кстати замечали, что я единственный в школе еврей, и у меня у единственного в школе не еврейское имя?
Кстати, почему?
Папа упоротый. Сказал, что если еврейские имена стали модными среди не евреев, значит евреям лучше ими не пользоваться.
Странная позиция.
Ну, да. Он ж больной. Не знаю, как он вообще умудрился взобраться на мою мамку и сделать меня.
Интересно, а почему модны еврейские имена? спросил Эли. Мы все старательно отвлекались, но взгляды наши возвращались к спиралям на потолке. Прямо над нами. Он лежал здесь, вытянув руку, и рисовал их, одну за одной.
Наверное, потому что мы живем в утопии, после конца времен. В Небесном Иерусалиме.
Я начал напевать песенку "Сияй, сияй, маленькая звездочка", и Леви легонько толкнул меня в бок.
Это жутко. Прекрати.
Эли сказал:
Может быть, он правда ни в чем не виноват?
Он натянул одеяло, закусил красное крыло нарисованной ракеты. У ракеты круглые иллюминаторы, желтые, словно в них горит свет, а само одеяло темно-синее. Везде темно, только желтые кружочки в маленьких ракетах, рассыпанных по космосу неосторожным ребенком. Лучшая метафора для подросткового возраста.
Это как? спросил я. Опять компьютерные игры виноваты?
Эли пожал плечами. Мы снова надолго замолчали, а потом я заметил, что Леви засыпает. Эли широко зевнул. Было в этом что-то правильное, провести ночь в комнате Калева. Как бы попрощаться.
Эли и Леви заснули, я долго смотрел на спящего Леви, во сне он чуть хмурился, словно беспокоился о чем-то, я получше укрыл его одеялом и достал телефон. Я включил камеру и долго рассматривал свое лицо, я часто так развлекался, считал свои веснушки и путешествовал между нарциссизмом и деперсонализацией, смотрел, как блестят в темноте мои глаза. Я включил запись.