Недели две.
Фалько с бесстрастием истого профессионала спросил, что-то прикинув в уме:
Я должен его ликвидировать?
Не совсем так.
Адмирал некоторое время молча созерцал корабль вдалеке. Потом вытряхнул пепел, постучав трубкой о перила, и спрятал ее в карман:
На самом деле тебе надо будет устроить так, чтобы его убили.
Я правильно понял устранить чужими руками?
Правильно.
А как?
С изяществом и талантом. Того и другого у тебя в достатке. Даже в избытке.
Неторопливо двинулись дальше. За водолечебницей «Жемчужина», у щита с рекламой фильма «Жизнь бенгальского улана» им навстречу попались несколько фалангистов в кожаных куртках, голубых рубашках, красных беретах. С ними под руку шли девицы в синих накидках военно-медицинской службы. Один офицер опирался на палку, у другого рука была на перевязи. Наступление на Севере стоило франкистам большой крови.
Поначалу ни за что не желали надевать эти береты, заметил адмирал. Еле уломали. Карлисты, твердят, это одно, фалангисты совсем другое, и все мы наособицу. Декрет об установлении единообразной военной формы по образцу Фаланги для них был как пинок по яйцам.
Их можно понять: монархические фалангисты это жареный лед.
Еще бы Адмирал понизил голос, хотя поблизости никого не было: То же самое, что перемешивать масло с водой. Да еще месяц назад ввели общее для всех воинское приветствие теперь надо вскидывать руку, что не по вкусу никому, кроме фалангистов. Но каудильо и ухом не повел ему нет до этого никакого дела. Особенно сейчас, когда Хосе Антонио зарыт в Аликанте Красные, называющие Франко фашистом, пальцем в небо попали. На него что ни напяль голубую рубашку фалангиста или хитон Иисуса Назареянина, он все равно останется воякой, начисто лишенным воображения. И желаний у нашего каудильо только три выиграть войну, упрочить свою личную власть и чтоб остальные под ногами не путались. Он дал понять это с предельной ясностью и выбора никому не оставил: кто против к стенке! Улавливаешь?
Ответ утвердительный, господин адмирал.
Так что имей это в виду. И делай все, что надо будет. Включая и древнеримский салют.
Сделаю все, что смогу.
Да уж, будь так добр, постарайся. Тут у нас все жестоко соперничают кто проявит больше рвения, истребляя себе подобных У моста через Амару и на пустырях людей по-прежнему расстреливают почем зря.
Сейчас-то вроде бы уж можно было уняться? Ситуация ведь не та, что прежде.
Все наоборот, мой мальчик. Оппортунисты, которые вступили в Фалангу из трусости или желания загладить былую вину, а также гражданские гвардейцы нашего дорогого Керальта расстреливают без устали Идет какое-то дьявольское состязание кто перебьет больше народу. Сейчас в ходу словечко «чистка». А родственникам казненных запрещают носить по ним траур. Чтоб не так бросалось в глаза.
Одна из чаек, круживших на бухтой, пролетела совсем близко, едва не задев их, и адмирал проводил ее взглядом.
Мир полнится яростью этих идиотов, мрачно прибавил он. У нас в Испании идет генеральная репетиция Вернее, пролог к новым кровопролитиям, и они уже близко.
Фалько смотрел на чаек с отвращением. Он не любил этих птиц с тех пор, как однажды, когда плыл в Нью-Йорк на «Беренгарии», у него на глазах чайка ударом клюва едва не оторвала кисть поваренку, чистившему на палубе рыбу. Слишком алчны они, на мой вкус, подумал он. Слишком похожи на людей.
Вы, кажется, сказали, что в Париже меня ждет двойная работа.
Не кажется. Сказал.
И какова же будет вторая часть? Впрочем, я хорошо знаю и вас, и чего от вас ждать, а потому спрошу иначе: в чем будет заключаться менее симпатичная сторона этого дела?
Это ты у нас симпатичный. И этим пользуешься, поскольку не только симпатичный, но и бессовестный.
Итак, я весь внимание.
Расскажу вечером, когда поужинаю. С этими словами адмирал вытащил из жилетного кармана часы. Точнее, тебе расскажут.
И где же?
В Морском клубе, и адмирал показал зонтиком в конец бульвара, откуда они пришли. Наверху, в салоне для привилегированных членов. Ровно в одиннадцать.
Остановившись, он снова взглянул на часы. Глаз стеклянный и глаз живой смотрели со злой насмешкой. Потом слегка похлопал зонтиком по руке Фалько.
Вот что я тебе скажу Будь осторожен с барменом из «Марии-Кристины».
Это рыжий такой, что ли?
Он самый.
Это Блас, он вполне сносно смешивает хупа-хупа. Чего я должен опасаться?
Здоровый глаз недобро сощурился:
Он полицейский осведомитель и уже донес, что ты не встал, когда по радио выступал каудильо. Все встали, а ты остался сидеть. И такое было несколько раз.
У каждого бармена должна быть хорошая память.
Этот, судя по всему, не жалуется. Сегодня утром мне доложили о его информации.
А вы что?
Послал подальше.
Фалько достал портсигар, вытянул «плейерс», постучал кончиком по черепаховой крышке. С угрозой сузил глаза, как ястреб, заметивший добычу.
Паскудный мир, господин адмирал.
Уж мне-то можешь не рассказывать!
Фалько, наклонившись и прикрывая от ветра огонек, прикурил.
Никому сказал он, выпустив дым. Ну никому доверять нельзя. Даже барменам.
3. О волках и ягнятах
Мостовые затемненного города поблескивали от измороси как лакированные. Фалько, стоявший у памятника адмиралу Окендо возле отеля «Мария-Кристина», поднял воротник плаща и смотрел из-под поля шляпы, как из тьмы соседней улицы, гремя, звеня и рассыпая искры, надвигается, приближается и вот замирает на площади светлое пятно.
Здравствуй, котик.
Пакито-Паук спрыгнул с подножки трамвая и направился к Фалько. Трамвай со звоном двинулся дальше, а щуплая неторопливая фигурка обрела более четкие очертания, и во влажном воздухе повеяло знакомым запахом розовой воды и бриллиантина.
Спасибо, что откликнулся.
Окутанные сумраком, они стояли рядом. Фалько мельком подумал, что это в точности соответствует их причудливым отношениям: хотя место Паука в иерархии спецслужбы гораздо ниже, время от времени они действуют плечом к плечу, и бóльшая часть их жизни проходит вот на таких тайных встречах и в опасной полутьме. На свету они провели гораздо меньше времени.
Ну о чем ты говоришь
Да вот о том и говорю. Пакито выжидательно помолчал. Ну что пойдем в кафе какое-нибудь? В неприметное место?
Фалько взглянул на отель, потом огоньком зажигалки осветил циферблат часов. Красноватый отблеск отразился в выпуклых глазах Пакито, глядевших из-под узкого поля элегантной английской шляпы. Скользнул по дугам выщипанных в ниточку бровей, по жестокой складке маленького розового рта. Руки Паук, как всегда, держал в карманах пальто, и, как всегда, было неизвестно, что за смертоносную штуковину он достанет оттуда в следующую минуту.
У меня поблизости будет дельце небольшое Фалько погасил зажигалку. Так что поговорим лучше здесь.
Как хочешь. Может, прогуляемся до реки?
Пошли.
Пересекли площадь и вышли на проспект возле Урумеа. Противоположный ее берег тонул в темноте. Слева, в самом широком месте, на фоне еще не окончательно почерневшего неба четко вырисовывались силуэты моста и курзала.
Люблю затемненные города, заметил Пакито. А ты?
Фалько закурил.
Ничего особенного.
А меня прямо завораживают Полумрак так хорош для преступления и греха.
Немного помолчали, уставившись на черное полотно реки. Слышно было, как у ног плещет о камни вода.
В Биаррице, как я понял, все хорошо кончилось, сказал Пакито.
Смотря для кого.
Послышался негромкий свистящий звук Паук засмеялся сквозь зубы.
Замели следы, машины привели в негодность. Когда уходили, сеньора начала приходить в себя Прогулялась на славу.
Четко сработали.
Сейчас из него, наверно, вытряхивают последние крошки?
Вероятно.
А девочка?
Какая девочка?
Дурака не валяй! Которая с тобой была, пышечка такая.
А-а Да в порядке она. Тоже где-то здесь.
Снова послышался свистящий смешок.
Что ж, надеюсь, Вепрь остался доволен. Поздравления никогда до меня не доходят.
Считай, получил.
Замечательно.
Еще немного помолчали, глядя в ночь. Сзади проехал автомобиль, и от его наполовину прикрытых фар на землю легли их тени. Одна другой была по плечо. Потом вновь воцарились тьма и тишина.
У меня к тебе маленькая просьба.
Да? И какого же рода?
У моего гм дружка неприятности.
Политические?
Да.
Близкий дружок?
Ближе некуда.
Во влажном воздухе сигарета в пальцах Фалько отсырела. Он поднес ее к губам, затянулся в последний раз и швырнул в реку. Пакито тем временем рассказывал: очень славный и хорошенький мальчик, работает наборщиком в типографии, в бурные времена, как водится, был сумасбродом и обзавелся членским билетом Всеобщего союза трудящихся, участвовал в двух, не больше, политических манифестациях, где всего лишь ораторствовал, ничего другого. Мятеж националистов был для него как гром среди ясного неба, и он предпочел стать не к стенке, а в ряды Фаланги. Успел даже повоевать немного на фронте, под Сомосьеррой, пострелять из окопа. Однако его кто-то узнал, вспомнил, а дальше все пошло как по писаному. И теперь его, несомненно, ждет прогулка в один конец в компании людей с карабинами.
И где он сидит?
В Бургосе, в городской тюрьме Можно что-нибудь сделать?
Попробуем.
На моем уровне ничего не вышло. Я нужен, только когда надо нож кому-нибудь сунуть. И потом, дело это такое сам понимаешь интимное.
Да уж понимаю.
Мальчишка уж больно славный
Верю тебе на слово.
Меня никто слушать не хочет, говорю же. Эти, мол, ваши гомосячьи дела нас не касаются Наша новая Испания стала до тошноты правильная и мужественная. Но ты дело другое, не чета мне, другого, как говорится, поля ягода. Звезда отечественного шпионажа, правый глаз адмирала. Тебе довольно улыбнуться, чтоб любое дерьмо фиалками запахло.
Фалько на миг задумался. Снова щелкнул зажигалкой, поднеся пламя к циферблату.
Попробую. Постараюсь.
Спасибо тебе, прелесть моя! Мне приказано вернуться в Саламанку. Вот тут я записал имя и все детали.
Паук протянул вдвое сложенный листок, и Фалько спрятал его в карман. Потом они развернулись и пошли назад, на площадь.
Прости, дела у меня, сказал Фалько.
Оставив Пакито в темноте и не простившись, он направился к угрюмому зданию отеля.
Ждать пришлось недолго. Он еще раньше изучил здание и без труда нашел застекленную будку возле служебного входа в отель «Мария-Кристина», а в ней вахтера.
Вахтер, отставной штурмгвардеец, обрадовался обществу Фалько: пара английских сигарет и пошел душевный разговор о войне, о трудных временах, о постояльцах, что останавливались тут во времена иные и благополучные; минут десять они болтали при свете керосиновой лампы и смеялись анекдоту про чудесного красного бойца Ремихио, у которого единственного на всей подводной лодке был парашют за спиной. Элегантный такой господин и говорливый, сказал бы вахтер, если бы его спросили. Обходительный и видно, что хорошей породы. И больше ему решительно нечего было бы рассказать, разве только добавить, что, когда, окончив смену, один из барменов, рыжий Блас, в пальто и берете прошел коридором на улицу, симпатичный незнакомец распрощался, улыбнулся, потрепал вахтера по плечу и вышел следом разумеется, простое совпадение. Чистая случайность.
Фалько следовал за темной фигурой, стараясь оставаться незамеченным, но при этом не терять ее из виду. Бармен шел скорым шагом, явно торопясь оказаться наконец дома после того, как десять часов кряду смешивал и сбивал коктейли, наливал коньяки и варил кофе. Так шли они друг за другом, пока не миновали мост Санта-Каталина. В разрыве черных туч, заволакивавших небо, появилась луна, заиграла бликами на поверхности воды и на влажных перилах моста, отчетливей обрисовала человеческую фигуру впереди.
Пройдя площадь Басконии, бармен сразу же свернул направо. Улица была узкая, и густая темнота копилась здесь на каждом углу. Тогда Фалько расстегнул плащ для большей свободы движений, прибавил шагу и бесшумно, потому что ступал сначала на пятку, а потом на носок, догнал Бласа.
Добрый вечер.
От неожиданности тот вздрогнул и отпрянул. В скудном лунном свете, проникавшем меж козырьками крыш, стал виден разинутый рот, побелевшее лицо. Фалько левой рукой достал зажигалку, щелкнул ею, обозначив в красноватом пламени улыбку, которая сделала бы честь акуле.
Это я тот, кто не встает, когда каудильо выступает по радио.
Не понимаю, о чем вы.
Фалько убрал зажигалку.
Я так и предполагал, сказал он.
И правой рукой ударил Бласа по лицу. Не слишком сильно, но точно и отчетливо скорее оплеуха, чем затрещина. И цель ее была не столько причинить боль, сколько вызвать у бармена ярость, спровоцировать его. На поясе у Фалько висел пистолет в кобуре, но он и не думал пускать его в ход. Незачем убивать в темноте ошеломленного и безоружного человека. Незачем, хотя, может, и стоило бы. Но в конце концов, это же не по работе, а для развлечения.
Вы с ума сошли? вскрикнул бармен. В чем дело?
Фалько ударил снова и на этот раз сильнее. Бармен был ниже ростом, но широк в плечах, с крепкими руками. Фалько обратил на них внимание, глядя, как за стойкой тот вертит и встряхивает никелированный шейкер. Надо было вывести его из равновесия, разозлить всерьез, чтобы уравнять шансы.
Что вам нужно от меня?
Голос его подрагивал, но откуда-то изнутри уже явно поднимались пузырьки вскипающей ярости. Фалько снова ударил на этот раз кулаком, не очень сильно, но болезненно. Бармен засопел, придя наконец в бешенство, и бросился на обидчика.
Ах ты сука!
Полезно бывает время от времени подраться, подумал Фалько. Полирует кровь. Потом он перестал думать, действуя автоматически, отдавшись во власть рефлексов, приобретенных тренировкой и практикой. Доверившись затейливой хореографии боевой схватки. Исполняя таинственный первобытный ритуал, где чередовались удары и паузы, инстинктивный поиск уязвимых точек и упорство в стремлении поразить их, не столько слыша, сколько ощущая собственное дыхание, от которого закладывало уши, и сдавленное покряхтывание противника такое близкое и по-звериному свирепое. Бармен, не в силах согласовать агрессивный напор и защиту, наносил удары наобум, вслепую, а получал точно в цель. На самом деле все было очень просто: противник Фалько, охваченный яростью, казавшейся естественной и потому важной, колебался между стремлением сломить врага и неспособностью воспринять насилие как законную и немаловажную сторону жизни. Это свойственно подавляющему большинству двуногих тварей. Ничем тебе не помогут ни широкие плечи, ни крепкие руки, если на деле ты оказываешься ягненком, а не волком.
Фалько отступил на два шага, сделал неестественно глубокий вдох и завершил этот раунд ударом ноги в пах, так что бармен, скорчившись от боли, отлетел к стене, а потом повалился наземь. Фалько присел над поверженным противником на корточки. С интересом естествоиспытателя он слушал, как тот хрипловато постанывает, силясь перевести дыхание. Потом похлопал его по щекам и почувствовал на ладони теплую кровь. Бармен, вероятно, при падении разбил себе нос.
У меня жена Дети доносился сбивчивый лепет. Прошу вас У меня трое детей
Фалько, не поднимаясь, понимающе кивнул. У каждого из нас есть тыл, подумал он. То, что делает нас уязвимыми или позорит. Внезапно он впал в изнеможение. Заныли кулаки, предплечья, грудь. Навалилась нежданная глубокая усталость.
Да, сказал он.
И сел на землю рядом, привалившись спиной к стене. Покуда сердце выравнивало ритм и кровь все тише стучала в правый висок, он с наслаждением втянул влажный свежий воздух ночи. Потом поднял голову и взглянул на слабое свечение над коньками крыш. И, не глядя на часы, определил время.
Да повторил он негромко.
Распахнул плащ, расстегнул пиджак, достал из кармана портсигар и вытащил две сигареты. Одну сунул в рот бармену. Потом щелкнул зажигалкой.
А знаешь, что самое скверное, товарищ? От твоих коктейлей блевать тянет.
«Если ты испанец говори по-испански», возвещал красно-желтый плакат в вестибюле.