Алмейда скривил губы:
Ты ведь не в отпуск сюда пожаловал.
Нет, по делам, знаешь ли. Импорт-экспорт.
Ну, разумеется Алмейда раздавил окурок в пустой чашке. Расскажи еще кому.
Докажи.
Я ведь могу тебя задержать. Устроить тебе веселую жизнь. И тебе, и женщине, с которой ты якобы провел ночь. Так что не нарывайся.
И чего добьешься? Только того, что мы раздружимся.
Капитан утомленно вздохнул:
Вот не люблю, когда меня считают идиотом
Да я и не думал
Алмейда вскинул руку, не давая перебить себя.
Я не имею ничего против того, проговорил он сухо, чтобы вы, испанцы, выпускали кишки друг другу по ту сторону границы или чтобы в лиссабонском порту контрабандой получали оружие от немцев и итальянцев, пока платите кому следует До поры до времени ПИДЕ это не касается. Но сводить свои счеты у нас не позволим. И гадить здесь не дадим.
Фалько позволил себе проявить легкое нетерпение:
Слушай Зря ты затеял этот разговор Я не имею никакого касательства к тому, что случилось в Алфаме, если речь об этом.
Я уверенкое-что ты все же знаешь. Дай кончик ниточкии я размотаю весь клубок. Хоть что-нибудь, хоть малую малость И мы разойдемся с миром.
Если ты о внедренных агентах Франко, то это не я. Клянусь, что об этом яни сном ни духом
Да неужели?
Ноль информации. Ровный круглый нолик.
Дай честное слово.
Бери.
Алмейда несколько секунд пристально рассматривал его. Потом расхохотался:
Сукин ты сын!
2. Золото республики
Две недели спустя, в Севилье, Фалько допил вторую порцию вермута, взглянул на часы, оставил на столике пять песетбар в отеле «Андалусия Палас» был очень дорогой, взял с соседнего стула свою шляпу и поднялся. Седовласый официант почтительно наблюдал за его манипуляциями.
Сдачи не надо.
Премного благодарен, сеньор.
И«да здравствует Испания!».
Официант взглянул на него в растерянности, силясь понять, провокация это или просто шутка. Посетитель по виду никак не принадлежал к тем, кто ходил по городу с портупеей через плечо и кобурой на боку, в голубой рубашке или в красном берете, брал под козырек или вскидывал руку в фалангистском приветствии. Глаз у официанта был наметанный: этот импозантный господин в элегантном коричневом костюме, в шелковом галстуке, с платочком, торчащим из верхнего кармана, никак не вписывался в образ современного патриота.
Ну, да, разумеется, да здравствует осторожно, с легкой запинкой отозвался он.
Должно быть, он видел, как арестовывают или расстреливают на месте тех, кто оказался неосторожен. Пуганая ворона, подумал Фалько, куста боится. И при виде такого благоразумия спросил себя, какая же, наверно, неимоверная классовая ненависть скопилась под белой курткой этого пожилого официанта, столько лет подававшего вермут молодым севильским хлыщам. И не потому ли восемь месяцев назад, после военного мятежа, он сохранил работу и жизнь, что вовремя разорвал свой профсоюзный билет и благоразумно кричал «ура!» победившей стороне. Может быть, даже на кого-то донес, поскольку это был самый простой способ обезопасить себя в этом городе, где националисты особо свирепствовали в рабочих кварталах и в кругах республиканцев: с 18 июля было расстреляно три тысячи человек. И Фалько никак не удавалось отделаться от этой мысли, и всякий раз, встречая выжившего (откуда бы и кем бы он ни был), спрашивал себя, какую именно гнусность совершил тот, чтобы уцелеть.
Он улыбнулся официанту, как сообщнику, поправил узел галстука и вдоль красивых изразцовых стен двинулся к вестибюлю через центральный двор, в окна которого щедро лились потоки солнечного света. И он окутал Фалько, и вдохнул в него какую-то радость жизни. Впрочем, Севилья неизменно грела ему душу смесью прошлого, настоящего и будущего. Он прибыл сюда только сегодня утром, подчиняясь телеграмме адмирала, выдернувшей его из Лиссабона: «Спешно завершите начатое. Срочно требуется ваше присутствие Саламанке». Однако проведя целый день в машине и примчавшись в Саламанку, Фалько узнал от Марили Грангер, секретарши адмирала, что неотложные дела вызвали того в Севилью. Сказал, что встретится с тобой там, добавила Марили. И как можно скорей. Велел остановиться в отеле «Инглатерра» и ждать указаний.
А зачем, не знаешь? спросил Фалько.
Понятия не имею. Сообщат, когда шеф сочтет нужным.
Фалько послал Марили свою лучшую улыбкуи без малейшего отклика. Адмиральская секретарша, образцовая жена и мать, миловидная, хоть и бесцветная, была замужем за морским офицером, поднявшим с националистами мятеж на «Ферроле», и ко всему, что не касалось неукоснительного исполнения долгапатриотического, служебного и супружеского, оставалась совершенно нечувствительна. Даже чары Фалько на нее не действовали. А точнее, именно к нему она была подчеркнуто безразлична.
И ты мне ничего не расскажешь? допытывался он.
Ни словечка, она продолжала стучать по клавишам пишущей машинки, словно не замечая его. А теперь убирайся и не мешай мне работать.
Послушай Когда же мы пойдем пить чай с пирожными?
Если не забудешь позвать моего мужакак только захочешь.
Злючка-колючка.
А ты прощелыга.
Горько мне слышать такое, Марили.
Да что ты говоришь?
Я безобидней плюшевого мишки.
Другим вкручивай.
Когда Фалько прибыл в Севилью, отель «Инглатерра», где на фасаде еще виднелись отметины прошлогодних уличных боев, был переполнен постояльцами. Мест не было ни в «Мажестике», ни в «Кристине». И воспользовавшись этим, он остановился в «Андалусия Палас», самом дорогом и роскошном в городе: здесь за номер брали 120 песет в сутки, а клиентуру составляли высшие офицеры франкистской армии, германского легиона «Кондор» и итальянских добровольческих частей, воевавших на стороне националистов, крупные бизнесменысреди них было много немцев, интересующихся железной рудой и вольфрамом, а также люди, связанные с местной олигархией.
В конце концов, его расходы оплачивает НИОС, и адмирал (особенно если будет в духе) его прикроет. «Забыли, с кем дело имеете? скажет он, как не раз уж бывало, начальнику финансовой службыщуплому, близорукому и неподкупному лейтенанту Домингесу, когда тот в очередной раз начнет возмущенно потрясать пачкой счетов. Его ж, пижона, хлебом не корми, только дай повыпендриваться, пыль в глаза пустить. Но в своем делеон гений! Величина! А мне главноеэффективность! А этот прохвост эффективен, как наточенная и направленная бритва, наделенная разумом! А потому будем считать, что предоставляем ему беспроцентный безвозвратный кредит, или, говоря вашим языком, субвенцию. И прошу вас, лейтенант, смените выражение лица и не делайте вид, что оглохли! А если даже такчитайте по губам! Это мой приказ».
Фалько улыбался, вспоминая адмирала, покуда шел к лестнице из вестибюля, где небрежно кивнул портье, которого подкармливал щедрыми чаевыми, не в последнюю очередь и потому, что тот был осведомителем Фаланги. Он уже спускался по ступеням парадного входа, как вдруг лицом к лицу столкнулся с парой, которая только что вылезла из «линкольна-зефир» и теперь шла ему навстречу.
Почти машинально он сперва обратил внимание на женщину, оглядывая ее снизу вверх: отличного качества туфли стройные ноги в шелковых чулках дорогая сумочка темное платье, прекрасно сидевшее на статном теле. Нитка бирюзы на шее. И вот наконец из-под узких полей шляпки с фазаньим перышком на него с удивлением взглянули зеленые глаза Чески Прието.
Доброе утро, благожелательно-нейтральным тоном произнес Фалько, прикоснувшись к собственной шляпе.
И собрался уж, не останавливаясь, идти дальше, как заметил, что кавалерон был в военной формеобратил внимание на глубокую растерянность своей дамы. Тогда Фалько вгляделся повнимательней и узнал Пепина Горгеля Менендеса де ла Вегу, мужа Чески. Это меняло дело.
Какой сюрприз.
Фалько снял шляпу и уверенно принял затянутую в душистую лайку руку женщины. Потом обернулся к мужу и представился:
Лоренсо Фалько. Мы, кажется, встречались с вами.
Он учтиво улыбался. Это была лучшая его улыбка из арсенала адюльтерного лицемерия, хотя в данном случае плод был еще так зелен, что снимать урожай предстояло не скоро. Пепин Горгель, поколебавшись минуту, кивнул и без особой приветливости протянул руку.
Не помню.
Сказано было сухо и высокомерно, в свойственной этому господину манере. Граф де ла Мигалота, испанский гранд, вспомнил Фалько. Родом из Хереса, как и он сам: их родители владели на паях одним и тем же казино и стрелковым клубом. Человек влиятельный. Надменный мерзавец в мундире, под ручку прогуливающий по Севилье заветный трофейсупругу. До войны Фалько пересекался с ним то в клубах фламенко, то в казино, то в дорогих борделях и знал, что Горгельраспущенный, порочный и жестокий богачсовершенно не заслуживает женщину, которую сейчас ведет под руку. Бог даст, утешил себя Фалько, кто-нибудь всадит ему пулю в лоб, если война продлится еще немного. Баци все. Регуларесэто ударные части, пушечное мясо. Ческе исключительно пойдет траур, подумал он и по-мальчишески возбудился, представив, как будет раздевать ее, как вслед за рубашкой темного шелка стянет черные чулки с длинных стройных ног. И эта цепочка с крестиком в ложбинке меж грудей Черт побери, чего там валандаются красныепалят много да все без толку, олухи. Мазилы.
Я учился в колледже вместе с вашим братом Хайме, сказал Фалько. А с вами как-то раз встретились в Мадриде, в ресторане «Ор-Компон». И потом еще в Чикоте.
Вполне возможно.
Горгель, укрывшись за своим лаконизмом, как за бруствером окопа, с подозрением рассматривал Фалько. Наверняка до него доходили слухи о связи Чески с этим красавчиком, у которого улыбкахоть сейчас на рекламу зубной пасты «Марфиль». Горгель был очень высок ростом, худощав, с элегантными манерами, носил усы, кокетливо подстриженные, как у Кларка Гейбла. Загорелое лицо, нашивка с тремя капитанскими звездочками на груди, фуражка с красным околышем, мундир зеленовато-защитного цвета и высокие сапоги, начищенные до такого ослепительного блеска, что казались антрацитовыми. «Будь с ней поосторожней, еще в Саламанке предупреждал Фалько адмирал, имея в виду Ческу. Дамочка очень разборчивая: любовников у ней мало и всептицы высокого полета. Это кое о чем говорит в нашей нынешней католической Испании, где так трясутся над приличиями и даже развод почитают смертным грехом. Кроме того, муж при пистолете, так что умерь свою склонность утешать томящихся в разлуке офицерских жен. Это может тебе выйти боком или еще откуда-нибудь».
Имел честь познакомиться с вашей супругой в Саламанке, спокойно произнес Фалько, краем глаза перехватив ее предостерегающий взгляд. Меня представил ей ваш брат Хайме. Как он, кстати, поживает?
Лицо Горгеля немного смягчилось. Жив-здоров, ответил он. По крайней мере, если судить по его последним письмам. Его перевели из-под Мадрида в окрестности Теруэля.
А вы? осведомился Фалько. В отпуске сейчас?
Мне дали неделю по семейным делам. После Харамы.
Фалько заинтересованно вздернул бровь. В Хараме произошло едва ли не самое кровопролитное сражение этой войны. Добровольцам из коммунистических интербригад под началом испанских офицеров противостояли мавры-регуларес, вынесшие основную тяжесть боев. Потери были огромны.
Вы были под Харамой?
Горгель с непомерной заносчивостью дернул усом:
Был.
И что жетам в самом деле так ужасно, как об этом пишут газеты?
Может, еще и похуже.
Вот как Рад, что вы можете рассказать об этом.
Спасибо. Искра недоверия мелькнула в глазах Горгеля. Я вижу, вы в штатском Вы чтоне в армии?
Фалько почувствовал на себе взгляд Чески.
Нет, я другими делами занят Бизнесом.
Недоверчивость сменилась неприязнью.
Да уж вижу.
Импорт-экспорт Фалько намеренно подпустил цинизма. Продукция самого высокого спроса и всякое такое Поверьте, не только в окопах защищают Испанию от моровой язвы марксизма.
Понимаю.
Горгель источал презрение такой густоты, что оно казалось физически ощутимым. Он удовлетворенно повернулся к жене, как бы говоря: «Видишь, каков?» Это означало, что испытание пройдено, и Фалько решил, что теперь может смотреть на женщину с более естественным видом. Светлые глаза заскользили по ней, всматриваясь оценивающе, но осторожно, однако она уже полностью овладела собой. Выдержка Фалько дала ей для этого достаточно времени, и все внешние приличия были соблюдены. Еще он отметил как некую особенность, что Ческа, хоть между ними явно уже существовало нечто серьезное, демонстрирует технически безупречную холодность. Женщинатем более замужняя, которая должна скрывать серьезное чувство, ведет себя, как правило, хладнокровней, чем та, кому надо маскировать невинное увлечение. И потому Фалько наградил Ческу одобрительным взглядом и еще одной улыбкой.
Поздравляю вас, сказал он. Вы можете гордиться своим мужем.
Я и горжусь.
И с этими словами сильнее сжала руку Горгеля. Если бы не сплетни о ее любовниках, цинично подумал Фалько, меня бы тронула такая супружеская близость. Воин и его надушенный трофей. Не выходя за границы приличий, Фалько с удовольствием обвел быстрым взглядом смуглое породистое лицо. От Чески, как и в прошлый раз, пахло «Амоком», и губы были ярко накрашены. Все так же ошеломительно хороша, подумал он, испытывая от этого почти физическое страдание. Как же некстати случился тут этот Пепин. По счастливой случайности встретиться с Ческой в Севильеи нарваться на мужа Она совсем близкои совершенно недоступна. Несколько месяцев назад протянулась между ними какая-то ниточка, но продолжения не последовало. Впрочем, жизнь вертится почище всякой карусели.
Отведя наконец глаза от Чески, он встретил задумчивый взгляд Пепина Горгеля. Тот сумрачно рассматривал его, будто недоумевая, зачем они втроем стоят тут на середине лестницы в отеле «Андалусия Палас». Пора убираться, подумал Фалько.
Рад был вас видеть, сказал он и надел шляпу.
Улица Сьерпес бурлила. Витрины обувных, шляпных, ювелирных магазинов, лавок с литографиями и фигурками святых были так изобильны, словно жизнь в городе текла по прежнему руслу. Разница чувствовалась лишь в том, что в толпе стало больше людей в военной форме, чаще встречались женщины в трауре и мужчины с креповыми повязками на рукаве, да еще в том, что перед плетеными креслами вместо прежних чистильщиков обувисредних лет цыганистых севильянцев с мозолистыми рукамитеперь возле своих ящиков с гуталином стояли на коленях мальчишки. Причина была проста: их отцы и дядья лежали в земле или сидели по тюрьмам с тех пор, как легионеры генерала Кейпо де Льяно предали огню и мечу квартал Триана на другом берегу Гвадалквивирапоследний оплот Республики, оказавший вооруженное сопротивление мятежу 18 июля. Минуло почти восемь месяцев, но и сейчас каждое утро на кладбище Сан-Фернандо и у стен арабской крепости Макарена гремят залпы расстрельных команд. Гремят и будут греметь. Как написано было на первой полосе газеты «АБС» (Фалько перелистывал ее в ожидании завтрака): ампутировать пораженную часть тела, чтобы спасти весь организм, мера болезненная, но необходимая. Что-то в этом роде.
Фалько вошел в «Сиркуло Меркантиль» и, миновав гостиную, где пахло кофе, коньяком и навощенным деревом паркета и где несколько элегантных членов клуба беседовали о ценах на пшеницу, а другие играли в домино или читали газеты, проследовал в указанный ему швейцаром маленький салон с развешанными по стенам рыцарскими доспехами и ржавыми рапирами. Из мебели здесь были только старинный стол красного дерева и несколько кожаных кресел, два из которых были заняты.
Опаздываешь, буркнул адмирал.
Шеф НИОС был, как всегда, в штатском; на столе перед ним лежал старый, толстой кожи портфель. Фалько, немного отогнув манжету, взглянул на часы. Он только на две минуты не поспел к сроку.
Виноват, сказал он.
Из-под седых усов донеслось нечленораздельное ворчание. Адмирал вытащил из кармана пакет табаку и трубку и принялся ее набивать, но прежде показал черенком на того, кто сидел по другую сторону стола.
Узнаешь? Полагаю, видел на фотографиях.
Фалько кивнул. Трудно было не узнать этого господина средних лет, с редкими волосами, в круглых роговых очках, одетого в элегантный двубортный костюмтемно-синий, в тонкую полоску, который Фалько, завсегдатай лондонских ателье на Сэвил-Роу, поместил в разряд запредельно дорогих. Под узлом лимонного галстука золотая булавка скрепляла углы воротничка.