Как жестоко обошлась жизнь с нами. Я поймала себя на слове «нами». Все же я продолжала считать себя и Васю семьей. Несмотря ни на что.
Как жестоко! Мы доверились, мы страдали Мы изменили себе и друг другу. И что же? Время нас обмануло. Время нас предало. Мужзверски убит, а янищая и оплеванная.
Наверное, мы оба заслужили все это. Может быть Из Васи, пусть слабого и жадного, но все же мягкого и интеллигентного, сделали труп какие-то чужие люди. А мне было суждено узнать об этом, когда я стояла на коленях и, ежась, держалась за обожженную окурком попу
Какой конец!
Истерика в конце концов прошла, я выпила массу лекарств. Сделать что-либо было все равно уже невозможно.
Утром позвонил Шмелев. Он сказал мне, чтобы шла в милицию и делала заявление, что Вася пропал вчера вечером. И кроме этого, не говорила ничего. Мне осталось только выполнить его требование. Я очень боялась. Ведь мне казалось, что если я расскажу правду, то буду главной обвиняемой
В тот же день я увидела труп своего мужа. Когда мне его показали и я увидела, как он изуродован, то чуть не упала в обморок. За что же его так? Кто мог ответить на этот вопрос?
Обморок у меня все же случился. Только немного позже. Когда следователь сообщил мне предварительные результаты экспертизы. Он сказал, что Васю резали ножом еще в то время, когда он был жив. Вот тут я действительно потеряла сознание, и следователю пришлось приносить мне воды и брызгать в мое помертвевшее лицо.
Почему его так пытали? Почему они хотели, чтобы мой муж ушел из жизни, так страдая? Неужели он этого заслужил?
Я обзвонила знакомых, сообщила о случившемся. Приехал Марк, брат мужа. Все это время я старалась держаться, но была сама не своя. Я почти ничего толком не соображала и сейчас не могу вспомнить, что делала, что говорила.
Невыносимо было смотреть, как Шмелев со своей коровой явился на похороны. Я чуть не умерла от разрыва сердца, когда он у гроба попытался говорить прощальную скорбную речь. Чего стоило мне сдержаться и не завопить на него:
Что ты говоришь? Это ведь ты сам убил его, а до этого обрек на такие страдания
Я сдержалась. Я все еще боялась тогда. И потом Потом, я ведь каждый раз бываю как завороженная в его присутствии.
Ночью он позвонил и велел приехать в одиннадцать утра в «наш» дом на окраине. Не понимаю сама, как я согласилась. Почему? Или он действительно дьявол во плоти человеческой?
Я приехала. Он опять поимел меня, безмолвную и как будто загипнотизированную им. Как странно было отдаваться мужчине, который недавно убил твоего собственного мужа
А затем он пнул меня ногой и сказал, чтобы я убиралась вон. Вообще убиралась вон из города.
Почему? только и спросила я.
Потому что перед смертью твой муж подписал дарственную бумагу на квартиру моим людям, ответил Шмелев спокойно и уверенно.
Ты не говорил мне об этом, бессильно пробормотала я, тычась лицом в бетонный пол. Ты обманул меня.
А как ты думаешь, возразил Шмелев. Зачем его пытали? Ведь вещи ты все равно отдала От него добивались, чтобы он подписал бумаги. Он и подписал их в конце концов. Правда, говорят, он уже не мог толком держать ручку, но ему помогли И он все подписал.
А как же я? спросила я его.
А ты уберешься куда хочешь, сказал он. И будешь до конца жизни молчать обо всем. Поняла? А то твоя жизнь закончится очень быстро. И еще страшнее, чем у Василия.
С этим он и ушел.
Марк уехал к себе домой в тот же день. Я ничего ему не сказала, хотя видела, что он что-то подозревает. Ему позвонили по телефону и велели уезжать. Я поняла, кто это был
У меня еще возникло глупое желание уехать с ним. Только бы не оставаться одной со своими проблемами. Действительно, глупость. Зачем я ему?
А сейчас позвонил Шмелев. Я сижу одна в пустой ограбленной квартире, которая мне уже не принадлежит.
Ты когда собираешься уезжать? спросил он у меня деловым голосом.
Никогда, вдруг ответила я. Ему не следовало разговаривать со мной об этом по телефону. Когда он глядит на меня, я не могу отвести взор и слушаюсь его во всем, как зачарованная.
Но по телефонудругое дело.
Я даже сама не ожидала от себя, что так отвечу. Никогда я не смела с ним так разговаривать.
Никогда, повторила я. Этого не будет.
Вы проиграли, сказал Шмелев после недолгого молчания. Вынесчастные дураки, проиграли, вы стали играть в игры с нами. Рэкет, кричали, рэкет Дураки. Вы обажалкие ублюдки. И ваше время прошло. Оно закончилось, и вам пора убираться.
Я молчала.
Ты слышала? повысил он голос. Настало мое время. Наше время. Думай. Чтобы завтра тебя там не было. Собирай вещички и убирайся. А то вообще всю задницу сигаретами сожжем.
И тут я сказала. Человек не может все время бояться. Может, но не вечно. И всему есть предел. Даже уходящие из жизни жалкие ублюдки могут терпеть до какого-то предела.
Я тебя не боюсь, сказала я. Было времябоялась. Может быть, любила Но теперьне боюсь. Потому что ты сам не герой и не Бог, а обыкновенный лживый бандит с большой дороги. Уродом родилсяуродом помрешь.
Ты понимаешь, что говоришь? сказал Шмелев.
Да, ответила я. Мне уже стало все равно, и я на самом деле перестала бояться его. И я еще повторю тебе это через пару дней.
Когда? не понял он.
На следствии, сказала я. Когда ты будешь сидеть перед следователем в наручниках, я тебе еще повторю все эти слова. А потом суд решит, кто из нас жалкий ублюдок.
Да ты сама во всем виновата, сказал он, и тут я вдруг неожиданно для себя услышала страх в его голосе. Победа была одержана. Я никогда даже допустить не могла, что Шмелев может банально испугаться. Этот монумент зла
Ты сама виновата, и тебе же будет хуже, сказал он еще. Тынаводчица и была в сговоре
Это ты все будешь рассказывать в суде, перебила я его. И про горцев своих, и про то, что вы со мной сделали. И про все. Потому что я больше не боюсь тебя. Ты слишком много захотел отнять у меня. У нас, поправилась я, сама не зная, кого имею в виду.
Ты зря не боишься, зловеще прошипел он. Я могу страшно отомстить.
Тебя наверняка расстреляют, ответила я твердо. А мертвые не мстят.
Я повесила трубку. Поставила чайник на плиту. Сейчас я выпью кофе. И рюмочку коньяку. За упокой души Васи. За себя. За все, что мне пришлось пережить, и за все, что мне предстоит преодолеть.
А потом выйду из дома и пойду прямо в ГУВД. Его высокая крыша видна почти из моего окна.
Ничего уже не вернешь. Васю не воскресишь, и мою жизнь обратно не развернешь. И следы от двух ожогов на ягодицах останутся на всю жизнь. Будут такие маленькие белые точки Потом я о них забуду. А мужчинам буду говорить, что укололась в детстве.
Сейчас я выпью кофе и пойду. Все-таки хорошо, что я сказала все, что я думаю, этому монстру. Сказав ему обо всем я как-то внутренне освободилась.
В театре меня встретили с распростертыми объятиями. Не из искренней любви, конечно.
Стоило мне появиться на пороге своего кабинета, как явился помощник по труппе и сказал, что директор просил меня срочно зайти к нему.
А откуда он знает, что я уже приехал? поинтересовался я. Помощник объяснил, что директор еще со вчерашнего дня велел вахте, чтобы ему доложили, как только я переступлю порог театра.
Он просил передать вам, что очень ждет вас, сказал помощник.
Нет, не те пошли нынче времена Бывало, прежде директор театра ждал, когда главный режиссер соблаговолит с ним поговорить. Директор приходил к кабинету и осторожно скребся в дверь. И говорил:
К вам можно?
А главный режиссер недовольно поднимал голову от толстого журнала и с царственным видом изрекал что-нибудь вроде:
Пожалуйста, Иван Иванович, зайдите через полчасика. Я обдумываю партитуру спектакля
Теперь не те времена настали. Говорят, что это рынок все испортил в театральных взаимоотношениях.
Наверное, так. Раньше государство финансировало все в театре, любую разорительную глупость главного режиссера. Он был царь и бог в театре. А директор всегда был при нем в качестве старшего вахтера или дворника. Или завхоза, в крайнем случае. Он, правда, подписывал все финансовые документы. Но попробовал бы он не подписать то, что велел ему главный режиссер!
Так что в этом смысле он был просто несчастным и бесправным заложником. Чуть чтоего и снимали. Бывало, и сажали. Как будто это он своей волей подписал то или иное
И разговор с ним был у главного режиссера короткий. Ах, вы не согласны со мной! Ах, вы не хотите подписывать? Ну ладно И директор отлично знал, что последует за этими словами. Главный снимет трубку, позвонит в обком и скажет приблизительно следующее:
Этот директор меня не устраивает. Я с ним не могу работать. Он мне мешает и нарушает творческий процесс.
И все. Комментарии и объяснения, как правило, не требовались. Директора снимали немедленно. Убирали, переводили, повышаличто угодно, но убирали тут же.
Потому что директоров можно сколько угодно найти. Шустрых мужичков, которые умеют латать железную кровлю, бранить машинистов сцены и командовать билетершами. И подписывать, что им скажут Такихтолпа. Их можно менять каждый месяц. Они совершенно одинаковые. Лысоватые, потные, не дураки выпить
А режиссерэто товар штучный. Пойдинайди! Приличный режиссеродин на весь регион. Его нужно заманивать, привозить, давать квартиру. Хорошую притом.
И нужно ублажать. А тоуедет.
Вычеловек творческий, говорили в обкоме режиссеру. Говорили с придыханием. Стоило тебе сказать им, что директор мешает твоему творчеству, они тут же пугались.
Творчество. Это было сакральное заклинание для обкомовских работников. При нем все они делали серьезные умные лица и наливались строгостью, как бронзой. Потому что слово «творчество» было для чиновных дебилов словом из иного мира. И какой-нибудь секретарь обкома, в свое время с трудом окончивший педвуз, благоговел при этом слове. И тырежиссер со своим «творчеством» был для него символом высших миров
Теперь же все изменилось. Рынок Обкома нет, разогнали. А театру нужны деньги. Их нужно зарабатывать, клянчить, вымогать Искать спонсоров, одним словом. Это теперь так называется.
И директор театра теперь стал набирать силу и вес. Он стал значительным лицом. Потому что ты, как режиссер, можешь поставить десять гениальных спектаклей, но они не смогут прокормить театр все равно. И ничто не спасет театр, если директор не будет ползать на брюхе перед богатыми спонсорами и вымаливать деньги.
Вот директор и ползает и вымаливает. Так что он теперьважная фигура. Мой директор, Иван Иванович, недавно рассказывал, как один бизнесменоптовая торговля спиртнымзаставил его танцевать в его офисе «Сулико». Средь бела дня, без аккомпанемента.
Иван Иванович пришел к этому оптовику просить денег на новую постановку, а тот вдруг сказал:
Тытеатрал Вот нам скучно. Ты спляши нам, чтоб веселей было. Тогда, может, я твоему театру денег и дам.
И старый Иван Иванович в парадном костюме сплясал. Весь офис торговый сбежался смотреть, и бизнесмену понравилось. Он, говорят, облизывал толстые губы и хлопал в ладоши. И отвалил потом сто миллионов. На три спектакля хватило.
Его имя и название его воровской фирмы теперь красуются на афише нашего театра
Мои размышления по этому поводу прервал сам Иван Иванович, пришедший ко мне собственной персоной.
Если гора не идет к Магомету, сказал он и уселся в кресло. Он выразил мне свое формальное соболезнование по поводу «несчастья с братом» и сразу заговорил о деле.
Его волновала премьера «Ричарда». Мы собирались на гастроли, и этот спектакль должен был быть «гвоздем» афиши.
У вас остался месяц, сказал он. Вы успеете?
В глазах его было сомнение. Но я заверил Ивана Ивановича, что успею и он уже может штамповать билеты по премьерным расценкам.
И в афишу можно включать? переспросил он меня для верности.
И в афишу, сказал я. Ровно через месяц. Но помнитевсе декорации на вас. Этоваше дело. Проследите, чтобы было все в срок. Исходящий реквизит, костюмы и прочее.
Как обычно, сказал он, успокаиваясь. Честно говоря, я боялся, что вы еще задержитесь в Питере своем. Боялся, что приедете поздно, да еще не в форме будете Мало ли что
Это он хотел деликатно сказать, что боялся, как бы я не запил с горя.
Да нет, ответил я. Это было слишком тяжело, чтобы запить по такому поводу.
Директор непонимающе посмотрел на меня. Он не знал поводов, по которым нельзя было бы запить. Причем по-черному
Поэтому он решил не продолжать разговор. Поднялся, улыбнулся и пошел к себе в кабинет ругаться с сантехником и бухгалтерией.
Между тем он был прав в своем беспокойстве. На следующий день я назначил репетицию на сцене и убедился в том, что хотя актеры и выучили текст, не вполне понимаю то, что им следует делать. Обычная история.
Делать «разводку», не добившись осознанной игры, бессмысленно. Актеры закоснеют в своем непонимании ролей и будут просто «докладывать» текст
Времени на самом деле оставалось уже мало, и я испугался. Нужно было что-то делать. Я начал с первого действия пьесы.
На сцене стоял гроб. По обе стороны от негогерцог Глостер и леди Анна. В гробутруп короля Эдуарда.
Роль леди Анныочень выигрышная. Всегда эта роль поручается лучшей актрисе. Как сейчас помню, меня обхаживали с разных сторон по этому поводу. При распределении ролей в новом спектакле все ждали с трепетом, когда помощник выйдет с таинственным видом из моего кабинета и станет прикреплять к доске объявлений список распределения ролей.
Это целый ритуал в театре. Все ждут этого. Режиссер, как громовержец, сидит у себя в кабинете и пишет распределение ролей. Кто кого будет играть. Это самые волнительные часы для каждого артиста.
Ведь тебя может в этом листке вообще не оказаться. Или тебе поручат бессловесную роль стражника Вот если тебе дадут одну из главных ролейты человек. И ты в почете. А если стражника или «третьего прохожего»то и отношение к тебе будет соответствующее
В этом листке распределения ролейвся жизнь театра. Тутвсе. Кто чего стоит. Кто чего добился. Ктов фаворе, а ктонеудачник. А ведь артисты сидят в одной гримерке. Вместе едят, пьют, играют. А потом одному дают роль герцога Глостера, а другому«пятого стражника» Из-за этого один может убить другого. А что? Такие случаи бывали, и не раз. К счастью, не в моем театре. Хотя зарекаться нельзя. Этодело такое
Когда я выписал распределение ролей и помощник повесил его в актерском фойе, все сидели там. Актеры ждали этого момента. Нет, они, конечно, делали вид, что просто болтают или прогуливаются. Актрисы делали вид, что болтают о тряпках, а актеры курили «Беломор». Они показывали друг другу, что распределение ролей их вовсе не интересует. Однако стоило этому листку появиться на доске, все столпились вокруг него.
С актрисой Потаповой сделалась истерика. Она истерически захохотала. Потом всплеснула руками и громким голосом попросила сигарету. Ей дали, она затянулась и, поскольку не курила, закашлялась Потом опять захохотала
Нет, это дурдом, вскричала она и медленно пошла в гримерку.
Лена Потапова специально переспала с заместителем директора для того, чтобы он замолвил за нее слово передо мной. И он пришел и, заикаясь, просил дать ей роль леди Анны.
Я ждал этого визита. Мне уже доложили, что заместитель трахался с Потаповой в пустой гримерке сразу после детского спектакля в воскресенье. Помреж Зина подсмотрела в щелку, как было дело. Потапова даже не успела снять костюма и так и трахалась в костюме Зайца из сказки. Зина говорила, что заместитель оказался горячим мужчиной, и у Потаповой очень смешно болтались длинные белые уши, свесившиеся с гримерного столика, на котором парочка расположилась.
Заместителя пришлось послать подальше. Оннеплохой мужик, но сам напросился. Я сказал ему, что распределение ролеймое дело. А он пусть лучше следит за уборкой снега со двора и шитьем костюмов. Сам виноват. Не обещай того, что не в твоей власти
Но Потапова на этом не успокоилась. Во время малых гастролей в соседний город она пришла ко мне в номер и намекнула, что хотела бы сделать мне минет. Я разрешил, и надо сказать, она профессионально все исполнила.
Теперь она на этом основании считала, что роль леди Анны у нее в кармане. Бедненькая, она жестоко заблуждалась. Я уже довольно насмотрелся на режиссеров, падавших жертвой женских уловок. Нет уж. Минетминетом, а спектакльспектаклем.