«Здравствуй, мамочка! писал мальчик. Пишет тебе письмо твой Саша. Помнишь ли ты меня и Леночку? Мамочка, почему ты нам не пишешь? Наша учительница Валентина Петровна говорила, что ты не оставишь нас здесь навсегда. Приезжай к нам. Мы живем хорошо, нас и кормят, и одевают Лена очень выросла, скучает по дому и на тебя сердится за то, что ты нас оставила здесь и письма не пишешь. Я перешел в третий класс, а Лена во второй.
Мамочка, я недавно видел интересное кино. Называется Секретарь райкома. А по воскресеньям мы ходим к братской могиле. Мамочка, я буду таким, как Павка Корчагин. У меня есть книга Как закалялась сталь, я ее уже прочитал два раза. Когда сплю, она со мной под подушкой лежит.
Мамочка, приедь к нам хоть один раз. Мы, наверное, тебя уже и не узнаем. В нашем классе почти ни у кого нет родных, они погибли в войну. Ну, а ты ведь живая. Приезжай. Ждем ответа. Александр».
Читал я письмо и перечитывал, а мысли уносили меня в мое детство. Великое, святое слово мать. Ее и картины детства с годами вспоминаешь все чаще и чаще. И воспоминания эти делаются настолько яркими и красочными, будто вновь все переживаешь, будто чувствуешь, видишь все сию минуту наяву. Видно, таков закон жизни. Но будет ли помнить, держать в сердце мать свою Саша Селиванов?
Почему Заруба сдала детей в детский дом и ни разу не проведала их, не написала письма? Может, дети видели то, что хотелось бы Зарубе вырвать из их памяти, чтобы не иметь лишних свидетелей?
Мысли, одна одной сложнее и невероятнее, путались в моей голове до тех пор, пока я не устал от них и не уснул под убаюкивающий стук вагонных колес.
В Ростов-на-Дону я прибыл утром и примерно через час уже сидел в кабинете директора детского дома, в котором жили Саша и Лена Селивановы. Директора звали Александр Александрович. Это был невысокий щуплый человек с прямой спиной и густыми седыми волосами, подстриженными по-мальчишески коротко, с внимательным взглядом карих глаз. Узнав о цели моего приезда, он предложил остановиться у них в комнате для приезжих. Так, мол, будет удобней, смогу ближе сойтись с детьми. Комната для приезжих была на первом этаже спального корпуса. Чтобы не терять времени, я попросил директора рассказать подробнее о Саше и Лене, а затем показать их мне.
Директор поручил это воспитательнице Наталье Сергеевне Мазорчук. Она их хорошо знает.
Сашу и Лену Селивановых я знаю давно, начала свой рассказ Мазорчук. С тех пор, как они поступили к нам. Саша был хилым ребенком. Плохо ел, часто уединялся, подолгу о чем-то думал, плакал. А теперь его не узнать; вырос, окреп, веселенький такой, живой. И Лена хорошая девочка, послушная. Они друг друга любят. В прошлом году Лена простудилась и заболела. Лежала в больнице. Саша от нее не отходил. В первые годы Саша и Лена часто вспоминали мать. Саша написал ей несколько писем, но ответа ни на одно не получил. С тех нор даже слышать о ней дети не желают. Я, знаете, больше и не завожу о ней речь. Не хочу бередить детям душу. Несколько раз пыталась узнать у них про отца. Саша в таких случаях нервничал, угрюмо молчал. А один раз язвительно ответил: «Отца нет, он умер. Сам видел». Я хотела от него добиться подробностей, но не удалось. Сейчас я вам их покажу, сказала Наталья Сергеевна. Пойдемте в столовую, это рядом.
Мы зашли в просторное, светлое помещение. Столы застланы белоснежными скатертями. На столах столбиками нарезанный хлеб. Дежурные уже разносили кастрюли, расставляли тарелки. Аппетитно пахло супом.
Через пять минут начнется ужин. Сядем вот здесь, в углу, предложила Наталья Сергеевна. Их всех хорошо будет видно.
Ровно через пять минут в столовую начали заходить дети. Впереди всех шел белокурый крепыш в пионерском галстуке с тремя красными нашивками на рукаве рубашки.
Это Саша, подмигнула мне Наталья Сергеевна.
Девочки, не шумите! услышал я голос Саши.
Из группы девочек к нему подошла щупленькая, с белокурыми косичками девочка, что-то сказала ему потихоньку, и они вместе отошли в противоположный конец зала.
А то Лена, его сестра, сообщила воспитательница. Она сегодня дежурная.
Вскоре столовая наполнилась шумными детскими голосами, бряцанием ложек и вилок. Начался ужин.
После ужина у нас вечер самодеятельности Посмотрите? спросила Наталья Сергеевна.
Я согласился.
Клуб детского дома был набит битком. Мне, как гостю, предоставили место в первом ряду. Рядом со мной сидели Александр Александрович и Наталья Сергеевна. Играл духовой оркестр. Через щель в занавесе было видно, как на сцене хлопотали девочки. А с ними и Саша. Он, что-то горячо объясняя, спорил.
Подняли занавес. На сцене выстроились участники детского хора. Из-за кулисы выбежала девочка в белом платье, с белыми бантами в косичках и объявила:
Выступает хор детского дома! Песня о Родине!
Узнали? Это же Лена, шепнула мне Наталья Сергеевна.
Во втором ряду хора я увидел Сашу. Выделялся в хоре его сочный голосочек.
Чтобы снять показания, Сашу пригласили в кабинет директора. Я отрекомендовался и попросил подробно рассказать о себе.
Тень беспокойства легла на Сашино задумчивое личико, он опустил голову. Потом откашлялся, огляделся и взволнованно заговорил:
Я Мы жили в селе Всесвятском Васильковского района. Там мои бабушка и дедушка. Здесьсестра Лена
Саша смотрел то на меня, то на Наталью Сергеевну и все говорил о детском доме, о школе, о друзьях. О матери жени слова.
Почему ты не пишешь писем маме? спросил я.
Маме? У меня ее нет, дрогнувшим голосом ответил мальчик и отвернулся.
Я подошел к нему и, не говоря ни слова, положил ладонь на плечо. И почувствовал, как судорожно вздрагивали детские плечи.
Проглотив рыдания, мальчик торопливо заговорил:
Отца моего нет. Я видел его мертвым. Мама меня предупредила, чтобы я никогда никому не говорил об этом. Потом привезла нас с Леной сюда.
Голос его постепенно выравнивался, плечи под моими ладонями уже не дрожали. Он вздохнул несколько раз глубоко-глубоко, словно только что перешагнул через пропасть.
Скажи, Саша, повернул я его к себе лицом. В чем был одет твой папа в тот день, когда ты видел его в последний раз?
Саша посмотрел на меня влажными глазами и ответил:
Папа был в гимнастерке. Я проснулся утром раньше, чем Лена. Мама куда-то ушла. Дверь была заперта снаружи. Я не мог открыть ее и стал звать папу. Но он молчал. Тогда я подошел к кровати, поднял одеяло и увидел, что папа не дышит. Лицо у него было желтое и руки аж синие.
А крови ты нигде не видел?
Нет, крови я не заметил.
Ну, теперь, Саша, сказал я, взяв мальчика за руку, успокойся совсем-совсем и иди к Лене, она ждет тебя. Будь мужчиной. О нашем разговоре никому говорить не следует.
Хорошо, пообещал Саша.
После завтрака я взял Сашу и Лену в город. Покатал их на карусели, затем повел в зоопарк. Мы много говорили обо всем на свете, шутили и смеялись. Особенно неугомонно вела себя Лена. Засыпала меня вопросами, рассказывала о своих подружках.
Заглянули мы и в магазины. Я купил Лене куклу, которая умеет закрывать глаза и пищать, а Сашесборник стихов Пушкина. В Центральном парке культуры и отдыха угостил ребят мороженым, и там, на скамейке под большой липой, нас и нашла Наталья Сергеевна.
Ищу-ищу вас по всему городу, присела она возле Лены. Почему обедать не приходили? спросила строго.
Мы пообедали в столовой, весело ответила Лена.
За это короткое время дети ко мне привыкли, и я без затруднений, так сказать, между делом, узнал от них все, что меня интересовало, и в тот же день решил ехать.
Узнав о том, что я должен уезжать, дети запротестовали, просили побыть с ними дольше. Пришлось объяснить им, что ехать я просто вынужден, обязывает служебный долг.
Вечером Саша и Лена вместе с Натальей Сергеевной провели меня на вокзал.
Приехали сразу же в прокуратуру. Теперь, когда я уверен, что Селиванова нет в живых, необходимо выяснить ряд других вопросов: получен ли ответ из Новосибирска, что написала сестра Селиванова? Как ведет наблюдение Войный?
В прокуратуре меня встретил Петр Гаврилович.
Тут по вас все соскучились. Спрашивают, когда приедете. А вы даже не позвонили, упрекнул добродушно.
Услышав наш разговор, из кабинета вышел Григорий Иванович, пожал мне руку и пригласил к себе.
Ну, как дела? спросил и, не дожидаясь ответа, сообщил, что вчера получили известие из Новосибирска. Там Селивановой нет, и никогда в тех местах не проживала.
Я в свою очередь прочитал прокурору свидетельства Саши и Лены.
Завтра же нужно произвести обыск у Зарубы, предложил Григорий Иванович. Необходимо все просмотреть в ее доме. Хотя время и упущено, но всякое бывает А теперь идите домой, отдыхайте с дороги.
Но домой я сразу не попал. По пути встретил Войного, и он меня буквально затащил в райотдел милиции и не отпустил до тех пор, пока не выжал из меня до мелочей результаты поездки.
А что у вас нового? поинтересовался я, окончив свой рассказ.
За это время Заруба никуда не отлучалась, затаилась, будто чего-то ждет, ответил Войный.
Подумайте над тем, куда могла упрятать Заруба труп мужа. Завтра будем искать, сообщил я ему решение прокурора.
Работники милиции нужны? поинтересовался Войный.
Думаю, достаточно будет двух человек, да вы третий.
Когда я вышел из милиции, на улице уже был поздний вечер.
Рано утром мы были во Всесвятском. Но дома Зарубы не оказалось. На дверях висел большой амбарный замок.
Убежала! констатировал Войный.
Несколько минут молча стояли у дома. Мне почему-то не верилось, что Заруба могла скрыться. Первым заговорил понятой Моргун:
Может, она уехала к детям? Последнее время часто вспоминала о них.
Нет, вчера вечером я ее видел, возразил участковый уполномоченный Бойчук. Да вот и она, легка на помине.
Чего так рано, мои дорогие гости? подойдя к нам, слукавила Заруба. Мне и угостить-то вас нечем.
Извините за беспокойство, но мы должны сделать у вас обыск, объяснил я ей. Вот санкция прокурора, протянул постановление.
Вам все мало? ощетинилась Заруба. Сколько еще будете плевать в мою душу? Вызовы, обыски! Когда придет этому конец? Я буду жаловаться!
Ваше право жаловаться, а нам необходимо исполнять свой служебный долг, тихо сказал я и попросил открыть нам дом.
Успеете еще все перекопать, впереди целый день, огрызнулась Заруба, но дверь отперла.
В хате беспорядок: занавески на окнах грязные, постель не убрана, в коридоре куча мусора, в кладовой заплесневелое помойное ведро.
Я еще раньше решил начать обыск с отопительной системы. С помощью понятых снял с печки чугунную плиту и начал осторожно выгребать золу. За духовкой, в самом углу, обнаружил две наполовину расплавленные железные пуговицы и шинельный крючок.
Отчистив от золы пуговицы, мы увидели на них железнодорожную эмблемузвездочку, а посредине разводной ключ и молоток.
И пуговицы, и крючок от железнодорожной шинели, сразу же определил Войный.
Похоже, она сожгла его одежду, шепнул я ему. А может, и труп. Посмотрим еще. Давайте вытащим и духовку.
Осматривая печку, я наблюдал за Зарубой. Она не находила себе места. Слонялась из угла в угол, опустив голову; бралась то за тряпку, то за веник, то за ведро, но ничего не делала, только изредка украдкой, потихонечку поворачивала голову в нашу сторону и исподтишка поглядывала то на меня, то на Войного.
Неужели труп зарыла в своем доме Ужас какой! втихомолку возмущался Войный.
Попробуем-ка сорвать полы, обратился я к Войному. Интересно все-таки, как будет реагировать на это Заруба.
Меня одно поражает, Войный топнул ногой об пол. Когда делали обыск в последний раз, полы ходуном ходили, а сейчас, небось, новые доски настлала.
Однако долго меня не оставляло сомнение: что, если трупа под полом не окажется?
Наконец таки взял в руки топор и обратился к понятым:
Откуда будем начинать?
Увидев мое намерение ломать пол, Заруба выскочила во двор и не своим голосом закричала:
Дом крушат! Помогите, люди добрые!
И я спасовал, о чем через некоторое время сожалел, но что поделаешьупущенное не воротишь.
Последующие два дня я занимался допросом соседей Зарубы. Мнение соседей о ней было единогласное: опустошенный человек, до предела безнравственно ведет себя, ни с кем из соседей не ладит, устраивает у себя оргии и дебоши, покоя от нее никому нет. К детям, по мнению соседей, Заруба всегда была равнодушна, те вечно бегали голодные и оборванные. «Может, и к лучшему, что дети в детдоме, с ней пропали бы, доверительно делились со мной старые люди, она ведь только и знает, что волочиться за мужчинами. Да и то сказать: муха на цветы не садится Это пчела летит к лесу, а муха к гною»
После обыска я Зарубу больше не допрашивал, но наблюдение за ней мы не сняли.
Несколько дней спустя Войный доложил мне, что к Зарубе в гости зачастил ее двоюродный брат Степан, с которым раньше она была в ссоре.
«Что-то затевает Заруба», подумал я и велел Войному усилить наблюдение. Сам же с нетерпением ждал результатов экспертизы.
Как и следовало ожидать, экспертиза установила, что пуговицы и крючки подвергались температурному воздействию путем открытого огня. На металлической оболочке пуговиц сохранились истлевшие частицы сукна. Стало яснее ясного, что Заруба сожгла в печке одежду мужа. Об этом также свидетельствовал и ярлык, изъятый в ее квартире.
На наш запрос одесская фабрика «Красный швейник» ответила, что такие ярлыки прикрепляются к шинелям. Согласно дате отправки, артикулу, штампу ОТК, шинель с этим ярлыком в числе, других изделий была выслана в адрес станции Днепропетровск.
Установили мы и то, что 12 июня 1946 года на складе ОРСа Селиванов получил шинель с этим ярлыком вместе с другой форменной одеждой.
Арестовать надо эту потаскуху, настаивал горячий Войный. Повторить обыск и арестовать.
Арестовать рановато, возразил я. У нас нет доказательств того, что она совершила убийство. А вдруг Селиванов умер естественной смертью?
Ну и ну! кипел негодованием Войный. Скажите на милость, если б муж умер, зачем бы она сжигала его одежду? Не понимаю, она устраивает нам всякие козни, а мы цацкаемся с ней.
Степан Павлович, я не согласен с вами. Заруба могла из боязни сжечь одежду, чтоб люди не подумали плохого, начал я объяснять Войному.
Разве мало у нас улик против нее? покраснел от волнения Войный.
Да, Степан Павлович, еще недостаточно у нас улик. Арестовать Зарубу сможем лишь тогда, когда найдем труп и получим заключение специалистов о причине смерти.
Переубедить Войного мне не удалось. Он стоял на своем.
В тот же день я доложил о результатах проведенной работы прокурору.
Григорий Иванович внимательно выслушал меня и сказал:
Все правильно. Но и с обыском не тяните. Зря вы испугались истерики Зарубы. Я полагаю, что труп Селиванова зарыт в доме. Ее истерика подтверждает это. Попомните мое слово. В общемобыск, и немедленно! заключил он.
Когда мы рано утром подъехали машиной к дому Зарубы, в окнах тускло светилось. Я постучал. Дверь открыла хозяйка. За спиной у нее стоял Степан Заруба. Вид у них был растерянный.
Вошли. В доме остро пахло свежевыкрашенными полами.
Вы что, сделали ремонт? Полы покрасили? удивился Войный.
А что, нельзя? резко ответила Заруба.
Войный в один момент обошел всю квартиру.
Ну и ну, милая! Так вы срывали полы в коридоре? Нам не разрешили, а сами срывали-таки. По какой такой надобности? строго спросил Войный.
Срывала! А что! У вас надо было спросить? огрызнулась Заруба.
Я попросил понятых принести лом и топор.
Заруба отошла к окну, села на стул и оттуда волком смотрела на нас.
Доски в самом деле были новые, плотно подогнанные одна к другой. Видно было, что пол настилал неплохой специалист.
Кто вам делал ремонт? спросил Зарубу Войный.
А зачем вам это знать? все еще хорохорилась Заруба. Женщина я одинокая, мало ли кто согласился мне помочь.
Когда сняли доски в коридоре, всем бросилось в глаза очертание свежезасыпанной ямы в углу подполья.
Дальше не копать, распорядился я, заметив четкий отпечаток лопаты на одной из стенок осевшей ямы.
Изучая его, я обнаружил, что на лопате имелись две заклепки.
Так это же саперная лопата! воскликнул один из понятых. Я служил в пехоте и знаю эти лопаты, как свои пять пальцев.