В твоем возрасте я только и мечтал поскорее вырасти и играть в профессиональный бейсбол, продолжал отец. А ты настолько ленив или труслив, что бита у тебя приросла к плечу. Чё-оорт! Не могу на это больше смотреть.
Он повернулся и быстро пошел к дорожке, чтобы миновать зоопарк и вернуться домой. Я побежал за ним, не забыв подобрать бейсбольный мячик, который из-за меня оказался в кустах.
Ты хоть раз думал, кем станешь, когда вырастешь? спрашивал отец, глядя не на меня, а перед собой. Интересно бы знать, ты вообще как себе жизнь представляешь? Я бы тебе никакой работы не доверил, а к плотницкому инструменту и близко бы не подпустил. По правде говоря, ты даже толком высморкаться не умеешь. Иногда я думаю: может, в родильном отделении этих чертовых детей перепутали?
Я шел за отцом, неся в одной руке бейсбольную биту, а другой придерживая сумку, где лежали бейсбольные рукавицы и мячик.
За обедом мать спросила, нравится ли мне в Летней игровой школе, и я ответил, что очень. Я уже стащил из ящика отцовского гардероба то, о чем меня попросил Стэн, и теперь это лежало у меня в кармане и жгло, словно я сунул туда горящую спичку. Мне хотелось спросить отца: «Неужели это действительно правда, а не выдумка? Почему все правдивое обязательно оказывается таким скверным?» Естественно, я не посмел задавать отцу такие вопросы. Отец ничего не знал о скверных вещах; он видел то, что хотел видеть, или, если особенно постарается, думал, что видит это.
Сдается мне, однажды он все-таки врежет по мячу как надо. Мальчишке просто нужно потрудиться над своими ударами.
Отец пытался мне улыбнуться. Мне, который однажды все-таки научится лупить по мячу. В отцовском кулаке был зажат ножон собирался добавить в свой бифштекс кусочек сливочного масла. Меня отец вообще не видел. Он не был львом и не умел переключаться на созерцание того, что находилось у него под носом.
Поздним вечером ко мне пришел Алан Лэдд и присел на корточки возле моей кровати. На нем был аккуратный серый костюм, когда он говорил, пахло гвоздикой.
С тобой все о'кей, сынок? спросил он.
Я кивнул.
Я просто хотел сказать, что мне приятно видеть тебя в кинозале каждый день. Для меня это много значит. Ты помнишь, о чем я тебе рассказывал?
Я понял: это правда. Он рассказывал мне об этих вещах и будет рассказывать снова и снова, как сказку, пока окружающий мир не изменится, потому что я стану смотреть на мир изменившимися глазами. Я почувствовал тошноту. Кинозал вдруг превратился для меня в клетку.
Ты думаешь о том, о чем я тебе рассказывал?
Угу.
Хорошо. А знаешь, что? Я бы не прочь пересесть. Ты тоже?
Куда?
Он запрокинул голову, и я понял, что он хочет перейти на последний ряд.
Пошли. Я хочу кое-что тебе показать.
Мы пересели.
Мы довольно долго смотрели фильм с последнего ряда. Кроме нас в зале находились от силы один-два человека. После одиннадцати появились трое бродяг, которые сразу же направились на свои заветные места сбоку. Одного из нихседобородого, в измятой одеждея видел много раз. Второйтолстяк с мясистым, небритым лицомтоже был мне знаком. Третьим был диковатого вида молодой парень. Возле бродяг терлось несколько таких парней, которые постепенно становились неотличимыми от них. Все трое начали передавать по кругу плоскую коричневую бутылку. Вскоре я вспомнил этого парня. Как-то утром, усевшись на свое любимое место, я разбудил его, когда он валялся в поперечном проходе, забрызгав кровью ковер.
Но может, я разбудил тогда не этого парня, а Стэна? Они были похожи, как братья-близнецы, хотя, конечно же, братьями не являлись.
Хочешь глотнуть? спросил Стэн, вынимая свою бутылку. Тебе не помешает.
Польщенный тем, что меня сочли взрослым, я храбро взял от него бутылку крепленого вина с красивым названием «Буревестник» и поднес к губам. Хотелось, чтобы оно мне понравилось. Я хотел вместе со Стэном получить от выпивки удовольствие. Однако на вкус вино оказалось отвратительным, и маленький глоток обжег мне рот, горло и кишки.
Я поморщился, а он сказал:
Не такое уж плохое пойло. Но в мире есть только одно, от чего бывает лучше, чем от любой выпивки.
Он сжал мне бедро.
Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты мне понравился сразу же, как только я тебя увидел.
Он наклонился и внимательно посмотрел на меня.
Ты мне веришь? Ты веришь тому, о чем я тебе рассказываю?
Я сказал, что верю.
У меня есть доказательство. Я докажу тебе, что все так, как я сказал. Хочешь увидеть мое доказательство?
Когда я промолчал, Стэн наклонился ко мне еще ниже, окутав зловонным запахом «Буревестника».
Помнишь, я говорил тебе о маленькой штучке, из которой ты писаешь? А помнишь, я еще говорил, что годам к тринадцати она станет у тебя по-настоящему большой? А какие потрясающие ощущения у тебя будутоб этом ты помнишь? Тогда ты должен доверять Стэну, потому что Стэн доверяет тебе.
Он приник к самому моему уху.
Тогда я расскажу тебе еще один секрет.
Он убрал руку с бедра, взял в нее мою ладонь и опустил себе между ног.
Чувствуешь?
Я кивнул, но о своих ощущениях смог бы рассказать не больше, чем слепойо слоне.
Стэн натянуто улыбнулся и взялся за молнию своих брюк. Даже я понимал, что он нервничает. Он полез к себе в штаны, повозился там и вытащил толстую бледную палку, которая на вид никак не казалась частью человеческого тела. Я перепугался и подумал, что меня сейчас вытошнит. Я быстро перевел взгляд на экран. Невидимые цепи удерживали меня в кресле.
Видел? Теперь ты меня понимаешь.
Потом он заметил, что я не смотрю на него.
Эй, парень. Оторви глаза от экрана Смотри сюда. Я сказал, смотри. Это тебя не укусит и не сделает больно.
Я не мог заставить себя посмотреть на него и молчал.
Давай. Потрогай мою штучку. Почувствуй, какова она на ощупь.
Я покачал головой.
Послушай, что я тебе скажу. Ты мне очень нравишься. Я думаю, мы с тобой друзья. То, чем мы занимаемся, смущает тебя, поскольку это впервые, а люди занимаются такими делами постоянно. Твои мамочка и папочка делают это постоянно. Просто тебе они об этом не рассказывают. Мы же друзья, правда?
Я оцепенело кивнул. На экране Берри Крёгер убеждал Алана Лэдда;
Брось это и забудь. Онакак отрава.
Так знай: если друзья по-настоящему дружат, они это делают, как и твои мамочка с папочкой. Ну посмотри на мою штучку, не упрямься. Давай.
Неужели и мои родители «дружили» подобным образом? Он сжал мне плечо, и я посмотрел.
Его штучка уменьшилась, обмякла. Она перевешивалась через ткань его брюк. Но стоило мне на нее посмотреть, как она тут же ожила и задергалась, как выдвижная изогнутая железка у тромбона.
Ну вот, сказал Стэн. Ты ему нравишься. Ты его разбудил. Скажи мне, что и он тебе нравится.
Ужас лишил меня речи. Мои мозги превратились в порошок.
Слушай, а давай называть его Джимми. Мы решили, что его имя будет Джимми. А теперь, когда я тебя познакомил, поздоровайся с Джимми.
Привет, Джимми, пролепетал я и, невзирая на свой ужас, захихикал.
А теперь давай, потрогай его.
Я медленно протянул руку и кончиками пальцев дотронулся до «Джимми».
Погладь его. Джимми хочет, чтобы ты его погладил.
Я два или три раза тронул «Джимми» и сноватолько кончиками пальцев. Он каждый раз вздрагивал, будто доска для серфинга.
Поводи по нему пальцами вверх и вниз.
Я подумал: если вскочить и убежать, Стэн меня догонит и убьет. А если я не сделаю то, чего он хочет, он тоже меня убьет.
Я послушно стал двигать пальцами вверх и вниз. Мои пальцы задевали тонкую кожу, испещренную синими жилками.
А представляешь, как хорошо бывает Джимми, когда он входит в женщину? Теперь ты видишь, как это будет у тебя, когда ты вырастешь. Продолжай, возьми его всей ладонью. И подай мне то, о чем я тебя просил.
Я сразу убрал руку с «Джимми» и достал из заднего кармана чистый белый носовой платок отца.
Он взял платок в левую руку, а правой вернул мою руку к «Джимми».
Ты замечательно это делаешь, прошептал он.
«Джимми» в моей руке стал теплым и слегка разбух. Мне было не обхватить его пальцами. В голове звенело и гудело.
Джимми и есть твой секрет? все-таки сумел спросить я.
Про секрет я расскажу позже.
Мне остановиться?
Да я тебя разрежу на мелкие кусочки, если ты остановишься, сказал он.
Я замер. Тогда он потрепал меня по волосам и шепнул:
Ты что, дружеских шуток не понимаешь? Знал бы ты, как мне сейчас хорошо рядом с тобой. Тылучший мальчишка в мире. Тебе бы тоже этого захотелось, если бы ты знал, как это здорово.
Мне показалось, что прошла целая вечность. На экране Алан Лэдд вылезал из такси. И вдруг Стэн выгнул спину, поморщился и шепнул мне:
Смотри!
Стэн дернулся всем телом. Боясь выпустить «Джимми», я смотрел, как он дергается в моей руке, выстреливая струями густого молока цвета слоновой кости. Оно текло и текло на отцовский носовой платок. Оно пахло очень странно, но сквозь этот чужой для меня запах слабо пробивался знакомый запах отцовского одеколона. Стэн вздохнул, сложил платок и запихнул обмякшего «Джимми» обратно в брюки. Потом он наклонился и поцеловал меня в затылок. Я думал, что потеряю сознание. Мне казалось, что я умер, легко и бессмысленно. Ладонь и пальцы до сих пор хранили ощущение дергающегося «Джимми».
Подошло время моего возвращения домой, и тогда он рассказал мне свой секрет: его настоящее имя было не Стэн, а Джимми. Он не раскрывал своего настоящего имени до тех пор, пока не убедился, что может мне доверять.
Завтра, сказал он, проводя пальцами по моей щеке. Завтра мы снова увидимся. Ты ни о чем не волнуйся. Я же доверяю тебе, раз назвал свое настоящее имя. Ты поверил, что я не сделаю тебе ничего плохого, и я не сделал. Мы должны доверять друг другу и никому об этом не рассказывать, иначе нам обоим будет очень и очень плохо.
Я никому не скажу, прошептал я.
Я люблю тебя. Я люблю тебя, честное слово. Теперь у нас есть секрет, сказал он, складывая носовой платок вчетверо и запихивая его в задний карман моих брюк. Это наш секрет. Любовь всегда должна быть тайной. Особенно когда мальчик и мужчина познают друг друга и учатся доставлять друг другу радость и наслаждение. Любящие друзьяэто немногие понимают, так что дружбу нужно, оберегать. Когда ты выйдешь отсюда, добавил он, хорошенько забудь, что у нас это было. Иначе мы оба попадем в большую беду.
Впоследствии я помнил лишь какой-то странный сеанс, где показывали «Чикаго: последний срок». Фильм вдруг понесся вперед, перескакивая через много сцен и диалогов героев. Они просто двигали губами, ничего не говоря. Я видел, как Алан Лэдд выходит из такси. Он смотрел с экрана прямо мне в глаза. Он узнал меня.
Мать заметила, что я сегодня какой-то бледный. Отец пожал плечами и ответил, что мне нужно побольше заниматься спортом. Двойняшки мельком взглянули на меня и тут же снова уткнулись в тарелки, поглощая макароны с сыром. Когда отец спросил, что со мной, я не ответил и тоже спросил его:
Ты бывал в Чикаго? А живого киноактера когда-нибудь видел?
По-моему, у парня температура, сказал отец.
Двойняшки захихикали.
В тот день, поздним вечером, ко мне снова пришел Алан Лэдд, но не один, а с Донной Рид. Они и здесь как будто играли в фильме. Они встали на колени возле моей кровати, улыбаясь мне. Их голоса звучали мягко и успокаивающе.
Я видел, что сегодня ты пропустил несколько эпизодов, сказал Алан. Не волнуйся, я о тебе позабочусь.
Я знаю, ответил я. Я же самый главный ваш поклонник.
Затем дверь приоткрылась, и в комнату заглянула мать. Алан с Донной улыбнулись и встали, пропуская ее к моей кровати. Очень не хотелось с ними расставаться.
Не спишь? спросила мать.
Я кивнул.
Дорогой, ты, случайно, не заболел?
Я замотал головой, боясь, что, если она задержится в комнате, Алан и Донна уйдут.
А у меня для тебя есть сюрприз. В субботу, не в эту, а в следующую, мы поплывем на пароме по озеру Мичиган. Вся наша семья. Там еще будут мои подруги и их друзья. Большая компания. Повеселимся на славу.
Это здорово. Я с удовольствием поплыву. Я вчера весь вечер думал о тебе. И сегодня утромтоже.
Когда я вошел в фойе, он был на диванчике, где обычно сидели и курили билетерши. Сидел, подавшись вперед, уперев локти в колени и обхватив ладонями подбородок. Он следил за входной дверью. Из кармана выглядывал металлический колпачок плоской бутылки. Рядом лежал коричневый бумажный пакет. Он подмигнул мне, кивком головы указал на вход в зал, встал и пошел, всем видом показывая, что меня не знает. Я догадывался: он сядет где-то посередине последнего ряда и будет меня ждать. Я подал билет скучающей билетерше, та разорвала его пополам и вернула мне корешок. Я хорошо помнил то, что было вчера; помнил так, словно вообще не думал о другом. У меня началась внутренняя дрожь. Все краски фойе, красный цвет стен и позолота выглядели ярче, чем обычно. Ноздри улавливали запах попкорна в прозрачном кубе машины и запах разогреваемого масла. Ноги понесли меня по искрящемуся коричневому ковру, мимо буфета, прямо в зал.
Свет в зале постепенно гас, играя на блестящих волосах Джимми. Когда я сел рядом, он взъерошил мне волосы, улыбнулся и сказал, что думал обо мне весь вечер и все утро. В коричневом пакете он принес мне сэндвич, поскольку мальчишки должны питаться не только попкорном.
Свет совсем погас. Створки занавеса раздвинулись, из динамиков хлынула громкая музыка, и начался мультфильм о похождениях Тома и Джерри. Я откинулся на спинку кресла Джимми обнял меня за плечи. Было жарко и холодно одновременно, а внутри не стихала дрожь. Я вдруг понял: часть меня была рада здесь оказаться. Стало страшно от мысли, что я все утро ждал этого момента и в то же время боялся.
Хочешь сэндвич? Он с ливерной колбасой. Я ее очень люблю.
Нет, спасибо, сказал я. Дождусь конца первого фильма.
Договорились, согласился он, потом сказал:Посмотри на меня.
Его лицо вновь нависло над моим, и сейчас он опять был похож на брата-близнеца Алана Лэдда.
Я должен тебе кое-что сказать. Тылучший мальчишка на целом свете. Таких я никогда не встречал.
Он крепко прижал меня к своей груди, обдав удушающей зловонной смесью пота, немытого тела и вина. Возможно, мне показалось, что к этим запахам примешивался еще одинживотный запах, исходивший от него вчера. Потом он отпустил меня.
Ты хочешь, чтобы я сегодня поиграл с твоим маленьким «Джимми»?
Нет. Он у Меня сегодня слишком маленький.
Сам он находился в превосходном настроении.
Держу пари: ты хочешь, чтобы твой был таким же, как у меня.
Такое желание испугало меня, и я замотал головой.
Сегодня мы просто посидим вместе и посмотрим кино, сказал он. Я же не жадный.
Мы сидели с ним так почти весь день. Он убирал руку, лишь когда в зал входила билетерша. А так он обнимал меня за плечи, и мой затылок лежал на впадинке его локтя. Когда по экрану поползли титры фильма «Воюющие с армией», я провалился в сон и проспал всю картину. Даже не верилось, что мне было пора идти домой. Джимми обнял меня покрепче и томно прошептал:
Потрогай у меня.
Я повернулся к нему.
Давай. Сделай мне приятное.
Я просунул указательный палец ему в ширинку. Почувствовав прикосновение моих пальцев, «Джимми» качнулся. Он показался мне большим, величиной с мою руку. Я стал противен самому себе. У меня перед глазами мелькнула игровая площадка, бегающие ребята и девчонки-старшеклассницы из соседнего квартала, болтающие на скамейке.
Начинай. Верь мне, в который уже раз повторил он.
Он наделял «Джимми» все новыми и новыми свойствами, словно не «Джимми» был частью его тела, а ончастью тела «Джимми». Теперь «Джимми» хотел «поговорить», «произнести свою роль», «был голоден» и «умирал, жаждя поцелуя». Все эти слова имели один и тот же смысл «верь мне».
Я тебе верю, значит, и ты должен верить мне. Я хоть однажды сделал тебе плохо? Нет. Я угостил тебя сэндвичем? Да. Разве я бы стал это делать, если бы не любил тебя? Я не расскажу твоим родителям о том, чем ты занимаешься. Пока ты ходишь сюда. Слышишь? Должен был бы рассказать, но не расскажу. Ведь ты же любишь меня, правда?.. Давай. Видишь, как я тебя люблю?
Я мечтал о том, чтобы жить под землей, в деревянной комнате. Я представлял, как мои родители бродят по поверхности, зовут меня и плачут, потому что меня поймали и съели дикие звери. Представлял: вот мое тело разрезали на кусочки и похоронили под можжевельником, и теперь эти кусочки звали друг друга и плакали, поскольку их разделили. Потом я представлял, как оно вновь становится цельным, я вылезаю на поверхность и бегу по темному лесу к родителям. Наконец, я нахожу их на полянке, они сидят возле ярко горящего костра. Моей матерью была Донна, а отцомАлан. Я мечтал запомнить все, что произошло со мной, до последней секунды, чтобы, когда учитель вызовет меня к доске, или мать зайдет вечером в комнату, или меня на бульваре Шермана вдруг остановит полицейский, я бы без запинки все-все рассказал. Но когда я пытался говорить, то не мог вспомнить, что же со мной было. Я помнил лишь то, что надо что-то вспомнить, и потому я снова и снова бежал к своим красивым родителям, ждущим меня на полянке, и повторял про себя нужные слова. Как сказку. Как шутки, которые повторяли женщины на палубе парома.