«А ведь великолепно держится, думал Никандров, потеряв все, что можно было, он сохранил самого себя, достоинство. Поэтому победит. Мы гибнем, когда вступаем в сделку с собою. За этим зорко смотрит царь-случай, выстраивающий свои загадочные комбинации из взаимосвязанности добра и зла, безволия и напора, верности и предательства. Оступись в себе самом, наедине со своим истинным я, уступи злу хоть в толике и ты погиб. И пусть после сделки с самим собой тебя ждет на какое-то время слава, признание и богатство, все равно ты обречен неумолимой логикой его величества случая, которому все мы подвластны, но понять который нам не дано. Он как Бог. Его надо свято, духовно бояться; только такой страх может обуздать дьявола в человеке».
Спустившись к хозяину, Воронцов спросил:
Ганс Густавович, позвольте воспользоваться телефонным аппаратом?
Та, пожалуйста, только не очень долго
Воронцов позвонил в редакцию газеты «Ваба сына» и попросил к аппарату господина Юрла.
Добрый вечер, Карл Эннович, это Воронцов.
Добрый вечер, граф.
Сегодня из Москвы к вам прибыл писатель Никандров.
Ко мне? удивился ведущий репортер отдела искусства и хроники. Я его не приглашал. Видимо, он прибыл к вам, а не к нам
Нет, с нами его связывать не стоит. Он вне политики, он один из талантливейших писателей России. Я бы хотел просить вас прийти сегодня в «Золотую крону» Никандров расскажет о том, что сейчас происходит в России.
Мы в общем-то догадываемся, что происходит в России.
Но вы получите самые свежие новости от писателя, который был вынужден покинуть родину.
Понимаю, понимаю Поить будете?
Водкой напоим.
Видите, какой я стал грубый материалист, после того как на вашей родине победили материалисты? посмеялся Юрла. Нельзя отставать от времени.
К десяти ждем.
Воронцов опустил трубку на рычаг, потер сильными пальцами скулы и растянул несколько раз губы в гримасе яростного, беззвучного смеха.
В редакции двух русских газет «Последние известия» и «Народное дело» звонить было рискованно. «Последние известия» более тяготели к платформе кадетов, а «Народное дело» являлось органом социалистов-революционеров. Газеты, эти не имели здесь веса, а Воронцову хотелось привлечь к Никандрову внимание не столько несчастной, безденежной, погрязшей в интригах эмиграции, сколько местной интеллигенции. Поэтому ни редактору «Последних известий» Ляхницкому, ни Владимиру Баранову, ведущему критику «Народного дела», Воронцов звонить не стал. А редактору Вахту он попросту звонить не мог эсер ненавидел его.
«У нас всегда так, подумал он, листая записную книжку, когда иностранцы проявят интерес тогда и свои зашевелятся. А если я сейчас стану нашим навязывать Никандрова сразу начнут нос воротить: одни за то, что он был недостаточно левый, другие за то, что не слыл крайне правым Нет уж пусть здешние о нем шум подымут, тогда наши начнут без моей на то просьбы».
Ян? Здравствуйте, сказал Воронцов, вызвав следующий номер. У меня к вам просьба. Возьмите кого-нибудь из собратьев-поэтов и приходите сегодня в «Золотую крону» к десяти: из Москвы приехал Никандров.
Кто это?
Ваш коллега писатель. Он умница и прелестный парень. Я пригласил Юрла, он даст об этом информацию: пресс-конференция, которую ведут поэты, сама по себе сенсационна.
Обернувшись к Сааксу, Воронцов снова потер пальцами холодные, гладко выбритые щеки и сказал:
Ганс Густавович, а теперь просьба. Ссудите меня, пожалуйста, пятью тысячами марок.
Не моку, друк мой. Никак не моку.
Я всегда был аккуратен Пять тысяч всего пятнадцать долларов
Та, но в вашей аккуратности заинтересован только один человек это вы. Иначе вам придется платить проценты. А в чем заинтересован я? Не обижайтесь, господин Форонцоф, но каждый человек должен иметь свою цель.
Вы правы Можно позвонить еще раз?
Та, та, пожалуйста, я же отфетил фам.
Воронцов чуть прикрыл трубку рукой:
Женя, это я. Приехал Никандров. Будет очень жестоко, если он в первый же день столкнется с Ну, ты понимаешь. Возьми кого-нибудь из наших, и приходите к десяти в «Крону». Если сегодня Замятина, Холов и Глебов не заняты в кабаре тащи их тоже. И подготовьте побольше вопросов о прошлом, о его роли в нашей культурной жизни и о связях с переводчиками в Европе. Ты понял меня?
Воронцов снова обернулся к Гансу Густавовичу и сказал:
Я вам предлагаю обручальное кольцо. Вот оно. Как?
Та, но уже фсе юфелиры закрыли торкофлю.
Что же я медь на пальце ношу?
Почему медь? Не медь. Я понимаю, что фы не будете носить медь на пальце. От меди на пальце остаются синие потеки и потом начинается рефматисм. Просто я не знаю цены на это кольцо, я не хочу быть нечестным.
Я не продаю кольцо. Оставляю в заклад. За пять тысяч марок. Если я не верну их вам через неделю вы его продадите за двадцать тысяч.
Ох, какой хитрый и умный, косподин Форонцоф, посмеялся Саакс, доставая деньги, и такой рискофанный. Разве можно остафлять в заклат любофь?
А вот это уже не ваше дело.
До сфиданья. И не сердитесь, я шучу. Кстати, к фам зфонила женщина, которая зфонит поздно фечером.
Что она просила передать?
Она просила сказать, что состояние фашего друга ухудшилось.
Резко ухудшилось?
Та, та, ферно, она сказал «резко ухудшилось». Она просила фас зайти к нему секодня фечером.
Мне придется еще раз позвонить, сказал Воронцов и, не дожидаясь обстоятельно-медлительного разрешения Саакса, вызвал номер и по-немецки, чуть изменив голос, сказал: Пожалуйста, передайте той даме, которая по субботам снимает седьмую комнату, что сегодня я задержусь и буду не в десять, а к полуночи.
Да, господин, я оставлю записку нашей гостье.
Не надо. Вы передайте ей на словах.
Хорошо, господин, я передам на словах.
Прости, я задержался, сказал Воронцов, поднявшись к себе, почему ты не пил без меня, Леня?
Один не могу.
Значит, гарантирован от алкоголизма.
Это верно.
Тут вокруг тебя начался ажиотаж: пресса, поэты.
Пронюхали? Откуда бы?
Щелкоперы труд у них такой, да и ты не иголка в стоге сена. Голоден?
Видимо да, только я голода не ощущаю.
Смена белья есть? Не вшив?
Я прошел санпропускник, а смены белья нет. Куда-нибудь двинем?
Сорочки посвежей нет? Галстуха?
Ничего, из Москвы приехал не из Вашингтона.
Если бы ты приехал из Вашингтона сошло бы, а поелику из Москвы прибыл швейцар не пустит в кабак.
Кого?
Нас. Вернее, тебя, я при галстухе.
То есть как это прогонит? Что он член Совдепа?
Совсем даже нет, ответил Воронцов, доставая из чемодана, спрятанного под кроватью, туго накрахмаленную сорочку, он очень Совдепы не любит, хотя и трудящийся, так сказать. Среди тех, кто посвятил себя лакейству, тоже есть свои парии и патриции, рабы и хищники. Хищники давно поняли, что богатство и независимость может прийти только через изощренное, особое самоунижение. Он клиента ненавидит тяжело ненавидит, а весь в улыбке, почтении, нежности, дозированном панибратстве. Я думаю, московские лакеи картотеку вели на нас до переворота. А по счету платить им некому, так они жеребцам глаза Штопором
Никандров стремительно глянул на Воронцова, но лицо его было непроницаемо.
Здешняя индустрия лакейского унижения поразительная, продолжал Воронцов. Она предполагает восемь часов рабства и шестнадцать часов тайной, могущественной свободы. Лакеи скоро начнут создавать свои клубы поверь. Ну, с Богом. Давай на дорожку еще по одной Галстух не в тон, но, прости, у меня только два.
Неужели ты ничего не взял с собой из дома, Виктор?
Бриллиантов взял тысяч на сто
Сильно пил?
Я, Леня, помогал. Сначала Антону Иванычу Деникину, потом поехал в Омск адмиралу передал все Помнишь корнета Ратомского? Умер с голоду в Шанхае, а была вакансия лакеем в английский клуб. Не пошел. Я всегда считал его предков не очень чистыми в крови: гонора в нем было преизбыточно Я ведь, лакействуя, накопил бы в клубе денег на дорогу в Европу Ваш сия, прашу
За тебя, Виктор, поднимая стакан, сказал Никандров, чувствуя, что он в третий раз за сегодняшний день не может сдержать слез. За твое сердце и за мужество твое.
Полно, Леня Полно Это все полезно что было. За одного битого двух небитых дают.
Уже на улице, вышагивая через осторожные весенние сумерки поздние, в тревожном предчувствии моря, с сиреневыми закраинами, изорванные четкими рельефами темных крыш, Никандров наконец спросил:
Неужели никто из наших не мог тебе помочь?
Воронцов ничего не ответил, только горько усмехнулся.
Дорогу, Леня, запоминай, сказал он наконец, тебе одному придется возвращаться, у меня деловое рандеву на сегодняшнюю ночь.
Я помешаю тебе?
Нет, я к себе никого не вожу
Совестишься конуры?
Господи, что ты Я не из купцов все-таки Нет, тот человек живет в самом центре, и ему неудобно сюда добираться. Леня, скажи мне, как в детстве доброму старику на исповеди, дома по-прежнему страшно? Как в восемнадцатом?
По мне стало еще хуже. Мужик доведен до полного измождения. Что им наша деревня Ты им подай городской пролетариат Вот они и решили уничтожить крестьянство, заставить мужиков уйти в город, стать даровой рабочей силой, чтоб заводы строить по ихней схеме без завода нет счастья в жизни и мировой революции. Жестокая схема, а потому и мы все в этой схеме лишь неживые компоненты, так сказать, перемещаемые элементы общества
Ревель, Роману. Необходимо выяснить, кто из сотрудников нашего посольства имеет контакты с людьми из иностранных представительств, аккредитованных в Эстонии. Поскольку сведения получены из источника, подлежащего проверке, прошу соблюдать чрезвычайную осторожность и такт.
Расстановка сил
Глава эстонского государства Пятс быстро пошел навстречу Литвинову по толстому ковру, который скрадывал звук шагов.
Поначалу ковра не было, и идти навстречу послу приходилось через громадный зал, а паркет здесь был выложен какой-то особый, невозможно гулкий, и президент смущался того солдатского грохота, который шлепал гулким эхом по углам зала, хотя он старался мягко ступать на носки.
Здравствуйте, господин президент
Здравствуйте, простите, что я задержал вас
Пятс выждал паузу, думая, что Литвинов ответит нечто обязательное в таком случае, вроде «я понимаю вашу занятость», но посол ничего не ответил, пауза затягивалась, и президент, протянув левую руку, указал на два кресла возле камина:
Прошу вас.
Благодарю.
Литвинов набычил голову она сейчас показалась президенту громадной, больше туловища посла, чуть подался вперед и заговорил:
Несмотря на наши неоднократные просьбы, полиция Эстонии не предприняла никаких шагов против тех бандитских групп, которые, базируясь в Ревеле, совершают нападения на города и населенные пункты, расположенные в РСФСР, и занимаются там грабежами, убийствами и насилиями.
Пожалуйста, факты, господин посол. Бездоказательность в таком вопросе может быть трактована лишь как попытка вмешиваться в наши внутренние дела.
Я думаю, если мы станем приводить факты, то картина получится обратная. Не мы вмешиваемся, а в наши внутренние дела вмешиваются: с территории Эстонии в Россию перебрасываются бандгруппы; здесь они находят покровительство.
Я вынужден повторить: базой для обсуждения этого вопроса могут быть лишь строго документированные факты.
Литвинов достал из кармана пиджака несколько листочков бумаги. Он доставал их медленно, неуклюже, и делал он это продуманно и весело: президент никак не думал, что посол привезет официальный документ в кармане, а не в папке. Посол позволял себе шутить иногда рискованно, но всегда точно и беспроигрышно.
Раньше и в ссылке и в эмиграции у Литвинова было отстраненное представление о дипломатии. Это представление невозможно изменить до тех пор, пока человек сам не станет дипломатом. Только тогда он поймет, что дипломатия есть одна из форм международной торговли, а та, в свою очередь, похожа на обычную торговлю, а в моменты наибольшей опасности для мира напоминает торговлю базарную, где побеждает самый спокойный, сильный и обязательно честный: плохим товаром морду извозят и опозорят надолго вперед не поднимешься
Литвинов многому научился у Чичерина, Красина и Воровского.
Манера этих людей была великолепная: чуть суховатая, без всяких эмоций карты на стол, дело есть дело, никакой суетливости и высокое чувство самоуважения: представлять следует не какую-нибудь державу, а первую в мире социалистическую.
Литвинов как-то сказал замнаркома Карахану:
Я убежден, что мы рано или поздно придем к решению важнейшей проблемы мы еще к ней не подошли, и как к ней подойти вопрос вопросов, тут можно таких дров наломать я имею в виду проблему вытравления из сознания российской интеллигенции чувства собственной второсортности.
То есть? не понял Карахан. Это отдает великодержавным шовинизмом.
Отнюдь нет, возразил Литвинов, это если уж и отдает то национальной гордостью великороссов. Я обожаю Байрона, но ведь Россия дала миру Пушкина! Мопассан? Великолепно, но у нас Чехов! Флобер, Золя, Диккенс? Верно, без них нет мира. А без Толстого, Достоевского, Тургенева, Щедрина, Лермонтова? Верди?! А Чайковский, Римский-Корсаков, Мусоргский? Как без них жить?
Вы заметили, усмехнулся Карахан, наша революция пробудила и во мне, армянине, и в вас, иудее, высокое чувство социалистического великороссийского патриотизма?
Заметил, согласился Литвинов, а потому во время переговоров ноги на стол, естественно, класть не следует, но надо всегда помнить, что мы живем под шатром великой российской культуры, мощнее которой, пожалуй, нет в мире А то мы шведу какому-нибудь или голландцу ручку трясем и улыбку строим лишь потому, что он и у себя дома иностранец.
Достав из кармана листочки бумаги, Литвинов расправил их на коленях и начал неторопливо читать.
«Пятого, двенадцатого, тринадцатого, шестнадцатого и двадцать третьего февраля 1921 года совершено двенадцать попыток нарушения госграницы, причем во время перестрелки, состоявшейся двадцать третьего февраля, ранены два советских пограничника и один эстонский. Во время перестрелки второго марта был убит русский белоофицер штабс-капитан Петр Васильевич фон Бромберг. При убитом были обнаружены крупная сумма денег и пачка поддельных советских документов. В Ревеле фон Бромберг проживал вместе с лидером белых монархистских бандгрупп графом Воронцовым. О том, где проживают и где встречаются представители эмигрантских бандгрупп, посольство РСФСР уведомило соответствующие органы Эстонии еще четырнадцатого февраля сего года»
Литвинов продолжал читать свой документ, опровергнуть который не мог никто, а президент, слушая его, горестно и тяжело думал: «Наша вина заключается лишь в том, что мы маленькая страна. Как же трагична роль малых стран в этом большом мире. Кого винить в том, что мы поселены богом на этой каменистой, прекрасной, неплодородной, но такой дорогой нам земле?»
Когда Литвинов закончил чтение документа, президент закурил и минуту сидел недвижно, смежив веки
Я дам указание разобраться во всем этом.
Министр иностранных дел давал три указания, однако бандиты продолжают спокойно жить в Ревеле и встречаться, и мы знаем, где они встречаются и о чем они, встречаясь, говорят.
Мы живем по своим законам, господин посол. Полиции нужны неопровержимые улики Иначе мы не сможем предпринять против агрессивной части русской эмиграции те шаги, которые вы подразумеваете
Правительство уполномочило меня довести до вашего сведения, что оно не намерено более терпеть подобного рода вылазки, проводимые с территории государства, с которым мы поддерживаем дипломатические отношения.
Но вы, надеюсь, понимаете те трудности, которые стоят перед нами? Вы, лично вы, живущий здесь
Я не научился отделять мое мнение от мнения моего правительства, господин президент.
Что же нам ЧК вводить, чтобы изолировать русскую эмиграцию?!