Я не уполномочен давать вам советы. Это можно расценивать как вмешательство в ваши внутренние дела. Но я хотел бы, чтобы те уважаемые господа, которым вы поручите это дело, с должным вниманием отнеслись к тому, что правительство РСФСР не намерено далее терпеть подобного рода акты со стороны русских бандгрупп при попустительстве эстонских властей
Я понимаю эти ваши слова
Это не мои слова, господин президент, жестко поправил его Литвинов.
Ваше правительство угрожает нам интервенцией?
Мы никому не угрожаем. Убивают наших пограничников, попирают наши границы, в местной прессе подвергают беспрецедентным нападкам мою страну и ее лидеров конец всякому терпению чреват действием!
Но я же не могу издать приказ об аресте всех этих русских, господин посол! Войдите в мое положение! Меня не поймет мой народ!
А мое правительство не поймет мой народ, если и дальше будут продолжаться подобные эксцессы на границе.
Я не могу не отметить, господин посол, что ваша позиция неразумно жестока.
Вы говорите о жестокости моего правительства? Того, которое дало вам свободу и независимость? Того, которое выступило против колониализма царя? Того, которое гарантирует вам свободу и безопасность от немецкого вторжения? Свободой, которая не завоевана, но получена из других рук, надо уметь уважительно и целенаправленно пользоваться, господин президент.
Вы имеете в виду географическую, вынужденную целенаправленность? горько улыбнулся президент.
Географическая, этническая и историческая целенаправленность никогда не бывала вынужденной; она всегда была разумной в этом мире, четко разграничившем самого себя, ответил Литвинов и вручил Пятсу ноту НКИД.
«До нашего сведения дошло, что противники Российского Советского правительства, не отступающие в своей борьбе против него перед самыми гнусными провокационными приемами и преступлениями, подготовляют в Латвии покушения на членов латвийского правительства, на иностранных представителей и на членов иностранных миссий. Одновременно с покушениями предполагается выпустить подложные прокламации от имени Коммунистической партии с заявлением о том, что эти покушения служат ответом на репрессии против коммунистов. В связи с этим предполагается также начать кампанию в печати, обвиняя Российское Советское правительство в том, что оно якобы является инициатором этих покушений. Таким путем имеется в виду создать подходящую атмосферу для агрессивных действий со стороны иностранных держав против Советской России. Подобные же методы будут, вероятно, применены и в других государствах Из числа русских эмигрантов непосредственными участниками этих планов являются монархические круги. В связи с этими известиями российским полномочным представителям в Латвии и других соседних государствах поручено предупредить их правительства об этих преступных планах».
После ухода Литвинова глава государства попросил секретаря срочно вызвать для беседы британского посла.
Всякая закономерность случайна в такой же мере, как любой случай закономерен. Сцепленность заинтересованностей держав, концернов, партий, будучи рассмотрена на расстоянии, явит собой картину логически безупречную и четкую. Однако если персонифицировать историю, то обнаружатся такие подспудные обстоятельства, которые, казалось бы, противны здравому смыслу. На первый план в этом случае могут выйти личные симпатии и антипатии, возрастные явления; те или иные повороты истории будут определены не столько ходом объективного развития общества, сколько разностью темпераментов противостоящих друг другу лидеров; пустая мелочь может оказаться решающим фактором даже насморк, когда человек испытывает раздражение от того, что льет из носу и платок мокрый, да и сморкаться беспрерывно в присутствии контрагенов особо если речь идет о межгосударственных переговорах не с руки, а еще, упаси бог, кто посмеется ущемленность и зажатость в лидере подчас куда опаснее доктрины, которую он проводит в жизнь, как бы на первый взгляд эта доктрина ни была жестка и бескомпромиссна
Жена шофера британского посла, маленькая, все еще хорошенькая, но уже начавшая увядать, устроила сцену ревности мужу своему, Курту, который с громадным трудом получил место в посольстве и теперь всячески пытался зарекомендовать себя старательным и преданным работником. Беспочвенная ревность, крики жены, заинтересованность соседей по дому все это вывело Курта из себя: он больше всего боялся, что о его домашних скандалах узнают в посольстве.
Я же во имя семьи работаю день и ночь, закричал он, я хочу, чтобы и ты и мальчики были всем обеспечены! Мне с тобой некогда поспать не то чтобы с другой! Устаю я, понимаешь? Устаю!
Ты не смеешь меня попрекать! отвечала ему жена. Я не попрекаю тебя тем, что стираю твое белье и готовлю обед!
Словом, когда Курт вез жену посла от антиквара, у которого был куплен уникальный сервиз семнадцатого века, из переулка выскочила повозка, и Курт обычно хладнокровный и расчетливый сейчас, будучи взбудоражен домашней сценой, резко взял на тормоза, сверток с сервизом упал, и три чашки разбились. Супруга посла, естественно, ограничилась сдержанным замечанием нельзя ронять достоинство перед шофером, но с мужем она вела себя совершенно иначе если ломать себя даже с близкими, то как тогда жить?
Вы могли бы выписать шофера из Лондона, говорила она нервно, эти животные не в состоянии управлять автомобилем, им надо ездить на коровах!
Вы же знаете, дорогая, ответил посол, что смета, отпущенная министерством, до крайности ужата мой дворецкий тоже эстонец, а я очень хотел бы видеть на его месте нашего ливерпульского Ховарда
Вы можете нанять британского шофера и платить ему из наших личных денег
Но тогда, дорогая, вы не сможете покупать саксонские сервизы и ежегодно ездить в Канны.
Это не по-джентльменски, дорогой, упрекать меня поездками в Канны
Вы путаете, дорогая, понятие упрека с констатацией факта.
То, что вы сейчас сказали, безнравственно. Я не смею упрекать ваши шотландские предки больше интересовались торговлей ячменной водкой, чем вашим будущим
К президенту посол прибыл как его и просили незамедлительно, не успев успокоиться, внутренне продолжая вести язвительный диалог с женой, которая оказалась столь холодной и жестокой, что посмела упрекнуть его шотландским происхождением.
Президент проинформировал посла Его Величества о беседе с русским и спросил:
Можем ли мы рассчитывать на быстрый и эффективный демарш со стороны Лондона?
Я не могу ответить вам, господин президент, не запросив об этом правительство Его Величества.
Меня в данном случае интересует ваша точка зрения.
Но и в Лондоне я живу не на Даунинг-стрит, ответил посол и сразу же понял, что говорит он с президентом совсем не так, как следовало бы, и он понял, что говорит так из-за обиды на жену, и это ущемило его еще больше, ибо он осознал, что страдает изъяном, недопустимым для дипломата, эмоциональностью, и поэтому, стараясь как-то сгладить свою непростительную резкость, сказал: Я немедленно отправлю телеграмму в Лондон со своими рекомендациями.
Глава государства не мог, естественно, знать о том неприятном объяснении, которое только что было дома у посла Его Величества. Но он знал о том, что в Лондон прибыло несколько русских высокопоставленных большевистских чиновников, которые ведут беседы с представителями серьезных деловых кругов Великобритании. И президент предположил, что в Лондоне намечается определенный поворот в сторону смягчения отношений с красными. Поэтому, простившись с послом, он пригласил к себе министра внутренних дел Карла Эйнбунда и предложил ему сегодня же арестовать нескольких русских эмигрантов: эта акция давала возможность хотя бы на ближайшее время отводить все возможные нападки Наркоминдела, ссылаясь на то, что группа эмигрантов арестована и ведется следствие, о результатах которого будут проинформированы все заинтересованные стороны. Президенту очень понравилось «все заинтересованные стороны». Это многозначительно, но дает повод к двоетолкованию, а в политике есть только один выигрыш: когда тот или иной абзац, порой слово дает возможность разных толкований, ибо всякие толкования предполагают беседу за столом, а не перестрелку в окопах.
В Ревеле ночью
Господин Никандров, позвольте поблагодарить вас за интересный, трагичный реферат о положении у нас на родине, сказал Евгений Андреевич Красницкий, давнишний друг Воронцова по армии, желаю вам поскорее включиться в наше общее дело, мы от души вас приветствуем.
Вместе с ним пришли еще три человека те были молчуны; они лишь пили вместе со всеми, когда Воронцов или Красницкий предлагали тост. Ян Растенбург привел двух молодых ребят: один аккуратен, гладок, сливочен переводчик и поэт Иван Хэйнасмаа, а второй, нечесаный, Хьюри Лыпсе популярный поэт и актер. Поначалу поэты помалкивали, яростно налегали на водку и бутербродики, посматривали в зал видимо, ждали прихода Юрла, чтобы начать свою партию.
В баре было дымно, шумно, весело. Люди собирались здесь разноплеменные, странные: и моряки, и спекулянты, и богема, а порой близкие к правительственным и дипломатическим кругам субъекты, понять которых почти невозможно: то ли он завтра сядет командовать департаментом, то ли за ним и здесь ходят тайные агенты полиции, подбирая в досье последние крупицы доказательств, чтобы наутро, негромко постучав в дверь, увезти в тюрьму, а там на острова или еще куда подальше.
Воронцов смотрел на Никандрова влюбленно. Он преклонялся перед его чуть холодноватым, аналитическим талантом, да и потом с этим человеком были связаны самые дорогие ему воспоминания: и охота, и споры за вечерним чаем в Сосновке о судьбах мира, об истории России, и бега словом, все то, что нынче ушло, по всему, безвозвратно.
Никандров, чувствовавший себя поначалу скованно сказались годы революции, самоконтроль, страх, что донесет кто-нибудь из соседей, услыхав неосторожно сорвавшиеся с языка слова, теперь разошелся и даже вел себя несколько развязно: сидел, бросив ногу на ногу, чересчур небрежно и сыпал остротами, подчас чрезмерно грубоватыми. Воронцов понимал его: он считал, что это вызвано внутренним раскрепощением, которое чаще всего бесконтрольно.
Юрла пришел не один: с ним был секретарь редакции «Постимеес» Лахме с беспутно-красивой, видимо уже чуточку пьяной, актрисой варьете «Вилла Монрепо» Лидой Боссэ. Была она популярна в Ревеле: голос у нее был хрипловатый, низкий, и песни она пела какие-то странные занятная смесь французских с цыганскими; поначалу смешно и непривычно, а после мороз дерет по коже. Про нее говорили, что она берет громадные деньги за ночь с капитанов или стариков-промышленников; это давало ей возможность быть совершенно независимой и не принадлежать какому-то одному покровителю.
Увидав Лиду, Никандров подобрался, лицо его сделалось еще более выразительным, резче обозначились скорбные морщины вокруг рта. Лида села близко к нему; пахнуло горьковатыми духами, и стало ему тревожно и счастливо.
Волосатый, нечесаный Хьюри Лыпсе, переждав, пока все, обменявшись рукопожатиями и шумными приветствиями, выпьют, спросил:
Господин Никандров, в чем вы видите долг литератора?
Дело литератора литература.
Афоризмы я могу прочитать у Ларошфуко, отрезал Лыпсе, меня интересует ваш отчет.
Как-то совестно мне отвечать на такие выспренные вопросы, ответил Никандров, закуривая. Я, впрочем, попробую ответить Щедрин писал своему сыну
Кто такой Щедрин? перебил его Лыпсе.
Это гениальный русский писатель, великий национальный писатель. Он для нас как Конфуций для Китая, Рабле для Франции Так вот, он писал своему сыну, что нет на свете более почетного призвания, чем призвание литератора российского Преклоняясь перед Щедриным, я тем не менее вынужден опровергнуть его. Кто и почему отметил литератора среди людей знамением заступника и доброго судии? Почему некий избранник должен быть заступником? А если народ не хочет, чтобы за него заступались? Да и что такое народ? Необъятность понятия всегда давала возможность появлению тиранов, логика которых конкретна и ограниченна. Почему мы должны делить мир на пассив народ, который безмолвствует, и актив литератора, который призван бить в колокола? А вдруг честолюбец, начав звонить в колокола, порушит устоявшееся? Но что он предложит взамен? Разрушение упоительно вспомните игры детей, а вот как быть с созиданием?
Значит, по-вашему, удивился Лыпсе, не следует звать людей к борьбе против нищеты и неравенства?
В России вы можете набрать миллион образчиков того, что случилось после начала всеобщего зова к равенству
Пусть вначале будут издержки все равно эта идея манит людей.
А вы не большевик, Лыпсе? спросил Красницкий.
Вы его не пугайте, попросила Лида Боссэ, не надо. Каждый должен говорить то, что думает.
Если бы этот ваш совет был принят за основу большевиками, обернулся к Лиде Никандров, я бы записался в их партию
А они в партии говорят все, что хотят, не унимался Лыпсе, они все время ведут друг с другом дискуссию.
Друг с другом может быть, ответил Никандров, а со мной они не дискутируют. Да и с вами не будут: поставят к стенке и точка.
Может быть, они правы: они хоть что-то делают, они хоть во что-то верят, а вы предпочитаете стоять в стороне
Вы забываетесь, Лыпсе, снова поднялся Красницкий, господин Никандров совершил акт высокого гражданского мужества он бежал от рабства Совдепии, он покинул самое дорогое, что у человека есть, родину.
А зачем же ее покидать? Не нравится, что происходит на родине, сражайся с этим! Бежать всегда легче.
Видите ли, увидев побледневшее лицо Воронцова, медленно заговорил Никандров, в том, что вы говорите, есть нечто здравое. Вы, правда, судите со стороны, ибо для вас Россия понятие абстрактное А для нас это родина. У меня там остались друзья в земле Кого расстреляли, кто умер с голоду, кто пустил себе пулю в лоб. Бороться с народом, который, веруя, творит ужас и хаос? Допустимо ли это для литератора? Может быть, в данном случае позиция пассивного отстранения будет порядочнее? Я мог бы писать прокламации льщу себя надеждой, что молодежь прислушалась бы ко мне. Но пристало ли писателю усугублять кровь и вражду? Может быть, сейчас важнее другое: отстранившись, наблюдать процесс и чувствовать себя готовым в любую минуту прийти обратно, когда не народ, нет когда те, кто народом пытается править, поймут, что без российской интеллигенции ничегошеньки сделать невозможно, что она, интеллигенция, вынесла на своих плечах все бремя борьбы с тупостью администрации, что она, интеллигенция наша, и в народ ходила, и знание несла в самые отдаленные уголки, и на каторгу шла с гордо поднятой головой, а ведь эти самые каторжники дети генералов, банкиров, сановников могли прожигать время в своих усадьбах да по Ниццам разъезжать, вот когда все это народоправители поймут, тогда надо будет вернуться домой. А сейчас что же Я за то, когда «молодо-зелено», но я против того, когда «молодо-кроваво»
Это угодно истории: молодое всегда побеждало старое. И возражать против того, что дети рабочих и крестьян становятся хозяевами университетских залов и императорских библиотек, недостойно литератора.
Возражать вам трудно. Вы оперируете высокими понятиями, а мне известна черная, варварская правда
А вы пытались помочь своему народу приблизиться к высоким понятиям, выступая против варварства?
Не я должен навязывать себя режиму, но режим обязан прийти ко мне и мне подобным за помощью, когда почувствует, что не может далее удерживать стихию вандализма И Совдепы к нам придут. Скоро. Очень скоро
Юрла, поначалу скептически слушавший Никандрова, спросил:
Я боюсь пророков, но, как все слабые люди, верю им. Когда вы говорите, что нынешние народоправители России поймут вашу роль в жизни страны, вы опираетесь на факты?
Я опираюсь на факты
Вот это мне, как газетчику, интереснее. Какие именно?
Господи, таких фактов тьма! Да что далеко ходить: сегодня со мной в поезде ехал комиссар, так и он хотел деру дать и уж, наверное, тут остался, в Ревеле.
Воронцов рывком встал, поднял бокал:
Зачем мы уходим от нашей темы: литератор и власть, муза и наган, свобода и подвал ЧК? Право слово, не стоит мельчить великое Я предлагаю выпить за тех, кто остался там, дома