Нужно раскатать шторы, сказал Виктор. Глаза выедает от этого света.
Вика стояла у большого полотна. Обычный пейзаж и людималенькие силуэты у реки, обнажённые, парни и девушки. Кажется, они счастливы и купаются.
Буранов опустил чёрную тяжёлую ткань, которая гулко упала вниз. Комнату сразу наполнила темнота, и тонкие тени пробежали по стенам. Силуэт Вики стал похож на дымкустройный и лёгкий, даже в бесформенной футболке.
Я включу свет, сказал Виктор.
Нет. Не нужно.
Вика опустилась на колени перед картиной, и её нос почти коснулся холста.
Ты замечал, как свет меняет картину? Линии становятся другими, и можно вымысел принять за правду. Замечал?
Буранов попробовал отшутиться, как делал всегда, когда она пыталась говорить о высоком искусстве.
Я замечал, как свет играет на сливных бачках, но
Она подняла вверх руку. Буранов выругался. Он никак не мог понять, почему ему сложно шутить с ней. Возможно, Вика создана для высоких дел. Она могла часами говорить о картинах, могла часами слушать его монотонные рассказы о дураках-клиентах, об унитазах и смесителях, о льющемся со стояка дерьме, но редко улыбалась. Стоило только Буранову пошутить, и Вика становилась чутким критиком, который разносит всё в пух и прах.
Посмотри. Что ты видишь?
Буранов видел её задравшуюся вверх футболку и чёрные трусики на красивых ягодицах. Он хотел сказать об этом, но понял, что сегодня не его день и, как всегда, поступил в её полное распоряжение.
Сейчас? В этой тьме? Квадрат Малевича.
Тьма сгустилась. Теперь и теням стало тесно, только Вика сидела у своей картины, окутанная мраком, еле видимая.
Подойди ближе.
Буранов повиновался. Он хотел есть, на кухне дымилась разогретая пицца и китайские коробочки с его любимой лапшой в чесночным соусе, но этот Викин тон ему был знаком. Она поймала эйфорию, странную мысль, с которой хотела поделиться. Почему именно с ним? Ведь у неё полно друзей и подруг в каких-то там многочисленных фондах, собраниях, в высших кругах, наконец! Но она постоянно, из раза в раз, спрашивала его мнения о той или иной картине, кроме тех, что рисовала за закрытыми дверьми, а потом сжигала.
Виктор приблизился. Он снова посмотрел на холст. Чёрный квадрат обрёл линии в себе. Лес и люди. Только во тьме высокие изогнутые деревья стали похожи на языки чёрного пламени, и перед этим пламенем стояли люди. Виктор хорошо помнил, что девушки и парни купались голышом, резвились, но теперь все они до единого изгибались словно бы в страшных мучениях, подняв руки кверху, крича и воя в серое небо.
Видишь?
Буранов сглотнул ком, подступивший к горлу.
Вика встала и повернулась к нему.
Свет искажает изображение, шёпотом сказала Вика.
Китайской еде в тот день суждено было прокиснуть. Чесночный соус в том кафе быстрой доставки делали гадкий, Виктор знал это. Он знал это, когда подхватил её на руки, не способный больше сопротивляться её сладкому запаху и теплу, которое исходило от загорелого тела. Она всегда говорила, что как-то в детстве очень сильно обгорела под палящим приморским солнцем. И с того дня, стоило ей оголиться в жаркий день, её тело покрывались ровной коркой золотистого загара, которому могли бы позавидовать постоянные посетительницы соляриев.
Он нёс её по лестнице, а она улыбалась. Зелёные глаза блестели. «Я всегда чувствую слабость, когда ты касаешься меня»говорила Вика, и это то, в чём Буранов не сомневался. Он мог раздумывать над шуткой рядом с ней, мог болтать долгими часами о работе, а потом остановиться, смутившись своей болтливости, но в сексе только Виктор был первым.
Как ни странно, Вика досталась ему девственницей. Говорливая, гордая, недоступная и весёлая, она была не тронута. Даже в этом она знала, чего хотела. Она искала острых ощущений, ждала пламени ниже живота. Так говорила Вика.
Он аккуратно положил её на диван и приблизился. Вика стянула с себя футболку, и оранжевые лучи заиграли на гладкой коже, разливаясь радугой в капельках влаги, выступившей на груди и животе. Буранов знал до мельчайших деталей, что нужно делать. Он никогда, рядом с ней, не думал о себе. В его сиротской, оголтелой жизни, было много разных девушек и женщин. Какие-то уходили в восторге, а некоторые плакали, когда он храпел в стенку, но с Викой он чувствовал себя утончённым ювелиром, который держит в руках хрупкий, доселе невиданный драгоценный камень.
Она знала, чего хочет. Она сама соблазнила его, в первый же день их знакомства на выставке картин. Тогда ещё подающая надежды художница и сантехник. Такие встречи происходят в лучших романах. А жизньлучший роман. Виктор никогда бы не подумал, что эта девушка, осыпающая его робкими поцелуями и дрожащими руками хватающаяся за всё в подсобке музея, могла оказаться девственницей. Только когда он склонился над покрывшимся мурашками телом, она прошептала, что нетронута.
И потом, каждый раз, Буранов помнил это. Каждый раз он отыскивал на её теле такие места, от прикосновения к которым Вика могла кричать или извиваться, как нагревшийся деформирующийся металл.
И вот, спустя три года, он до сих пор аккуратен в деталях. Такой секс нравился ему больше. Когда тытворец. И ей нравилось. Вика творила на холсте, но в руках мужа она сама была холстом, её гибкая спина и каждая ложбинка покрывались потом.
Когда последний луч солнца погас за горизонтом, и в комнате стало темно, они превратились в единое целое. Вика громко кричала, она крепко обнимала Буранова, словно пытаясь срастись с ним. Буранов лежал на спине, продолжая двигаться быстрыми толчками и, когда открыл отяжелевшие от удовольствия веки, увидел девушку.
Она стояла у окна и смотрела в него. Чёрное платье спускалось до самого пола. Буранов остановился, но Вика помогла ему бёдрами, уходя в любимого всё глубже и глубже.
Нет. Не останавливайся, пожалуйста, не сейчас!
Буранов хотел что-то сказать, но не мог открыть рот. Тот словно онемел, а губы склеились. Девушка стала оборачиваться, словно только сейчас заметила сзади какое-то движение. Виктор хотел закрыть глаза, но теперь и они онемели, застыли.
Её лицоэто ветки. Ветки сросшихся деревьев.
Овал лица, а вместо носа, глаз и ртатёмная чаща. На лбукрона острых листьев.
И, когда Вика закричала, обмякнув и впуская его в себя полностью, со стволов потекла алая кровь. Она сочилась и капала на пол, а девушка стала мотать головой. Острые листья сыпались вниз, тонкие руки схватились за то, что могло быть лицом. Кровь сочилась сквозь пальцы.
Буранов тоже испытал оргазм, чувствуя, как тёплое семя входит в Вику.
А потом проснулся.
проснулся.
Если солнце ещё и не зажглось где-то там, за домом, то первые признаки рассвета уже начинали окрашивать ночную тьму своими красками.
«Свет искажает изображение».
Буранов стянул одеяла, которые с грохотом упали на пол, словно в них зашили топоры, ножи и свинец. Тяжело вдыхая густой воздух, Виктор открыл глаза. Его тело покрылось липким потом. Теперь, когда утренняя роса освежила вечернюю духоту, ему было невыносимо жарко, хотелось пить, а головная боль превратилась в гудящий водопад где-то под черепной коробкой.
Сон увёл его от реальности. Сон, как свет, который искажает изображение. Открыв глаза, Буранов уставился на потолок и долго не мог понять, что он делает тут, в гостиной, почему так странно пахнет и почему так жарко. Тяжёлые воспоминания наваливались постепенно, будто предоставляя шанс в полной мере ощутить горечь утраты. Наконец, Виктор сел и огляделся. Пустая гостиная, пустой дом, всё пустое.
В свете утра картина над камином уже не казалась такой зловещей. Да и вчерашнее видение теперь представлялось, как пьяный бред. Буранов ещё и ещё раз осматривался и понимал, что предстоит трудный день.
Вытащив столы во двор, он перемыл всю посуду, убрал ткань с пола и помыл полы. За работой Виктор не чувствовал усталости, не думал о плохом. В голове царила пустота, кромешная тьма, и это, как никогда, было то, что нужно. В обед приехали сотрудники ритуальной службы и забрали столы. В два часа дня, по заведённым традициям, нужно ехать на кладбище, помянуть и сделать что-то ещё. При мыслях о кладбище, о корявых деревьях и могилах, Буранову снова стало плохо. Руки опустились, и он сел в кресло на веранде.
День выдался солнечный. Вчерашние хмурые тучи рассеялись, растворились в ночи, не оставив к утру от себя даже серебристой крошки на небе. Дачный посёлок гремел и гудел. На огородах, за домом Буранова, кипела работа, люди собирались урожай, будто соревнуясь друг с другом, кто быстрее управится к сентябрю.
Где-то кричали и смеялись, наполняя воздух и разбитый мир Виктора такими непонятными теперь звуками. Смех. Неужели, он где-то ещё есть? Неужели, где-то ещё умеют смеяться?
Буранов никогда не знал близко местных жильцов. Дачный посёлок, в основном, населяли старенькие бабушки и дедушкиместные аборигены и приезжие, городские, которые облюбовали себе солнечное местечко. Живописная природавысокие крутые горы, покрытые густой тучей зелени на западе, и огибающая посёлок горная речка делали это место прекрасным летним курортом. Сюда ехали отдохнуть от городской суеты, и каждые выходные посёлок наполнялся ароматом шашлыков.
Они с Викой переехали сюда пять лет назад. Виктор был рад, когда оставлял свою однушку в хрущёвкес ободранными обоями и крашеными полами. Тогда Вика ещё жила с родителями, но, как только ей заплатили первый гонорар за картину, они смогли купить дом в ипотеку и поселиться вдали от суетливого, воняющего выхлопными газами, города. Она никогда не настаивала, чтобы Буранов бросил свою работёнку. Зарплата Виктора терялась в дивидендах от продаж картин. Не сказать, конечно, что Буранову нравилось такое положение вещей, но он больше ничего не умел, кроме как чинить сантехнику, ковыряться в проводке или крутить гайки. Суровая детдомовская жизнь научила, как нужно выживать, но как разбогатеть никто из его товарищей-сирот не знал.
«Какая разница, кто сколько зарабатывает? говорила Вика. Я получаю удовольствие от работы, тытоже. Или ты тоже хочешь рисовать? Возьми кисть, а я возьму газовый ключ. Уверена, к вечеру все мои холсты можно будет выкинуть, а дом поплывёт на нечистотах в хаос. Каждый должен заниматься своим делом!».
Справедливо, наверное. Она умела рисовать и получала за это умение деньги. Виктор умел чинить унитазы и течи, и тоже получал за это деньги. Кто-то же должен чинить унитазы, не всем же сидеть в кожаных креслах!
Но порой, совсем чуть-чуть, хотелось усадить свой сантехничий зад во что-нибудь кожаное и мягкое, нажать кнопку и позвать к себе высокую секретаршу в чулках.
Другое делолюди вокруг. Для них Виктор всегда был тенью своей умницы жены, талантливой и непредсказуемой. Когда к ней приходили подруги, те самые фифы, которые не снимали собольих воротников даже летом и которые гнулись от тяжести камней на пальцах, которые шуршали золотыми браслетами и напоминали детские погремушки, Виктор чувствовал себя дворецким перед этими «моромойками». Да, именно так он называл их про себя. Они рассаживались к гостиной, пили чай из «напёрстков», говорили об искусстве, смеялись так, чтобы губы, не дай бог, не треснули, и силикон не забрызгал дорогой ковёр.
По их лицам Буранов понимал, как к нему относятся. Сантехник. Это вообще что? Он никогда не забудет, когда к Вике приехала древняя подруга. Они вместе учились в художественной школе, и эта расфуфыренная дама выскочила замуж за итальянского дизайнера и теперь проживает в Риме. Так вот, Виктор вернулся с работы. Припарковал свою старенькую «Тойоту» у ворот и сразу приметил роскошный автомобиль фиолетового цвета. Буранов даже марки его не знал. Войдя в дом, он увидел женщину. Высокая блондинка с идеальной осанкой, похожая на гордую львицу и лицом и грациозным телом, повернула голову и посмотрела на Буранова огромными глазищами. Её грудь просто не могла быть натуральной и перекатывалась под тоненьким платьем, как два желейных студня.
Буранов ездил на работу и с работы в комбинезоне и только дома снимал грязную одежду, в которой чинил стояки и прочую капающую, сопливую сантехнику. Вика гремела посудой на кухне и что-то рассказывала. Дамочка смерила Буранова каменным взглядом и крикнула:
«Викусь, к тебе тут чинить что-то пришли. Вы из домоуправления? Электрик?»
«Сантехник. Прочищаю трубы здешней хозяйке»ответил Виктор, радуясь, что эту колкость не слышала Вика.
Дамочка не поняла пошлого, вульгарного юмора.
Наконец, в дверях появилась Вика. Она улыбнулась, подскочила к Буранову и чмокнула его в губы.
«А это мой муж, познакомьтесь! Это Ира, моя старая приятельница, только вчера прилетела из Рима!».
Буранову показалось, что череп блондинки сейчас треснет от удивления, так широко раскрылись её глаза. Она открыла пухлые губы, знавшие, наверное, не одну руку хирурга, и густо покраснела. Кажется, шутка с трубами вспыхнула в её мозгу и затмила все знаки приличия, которыми могла обладать Римская дама такого пошива.
Вспомнив эту историю, Буранов горько усмехнулся. И так было постоянно. Тот, кто знал, что Виктор работает сантехником, никогда не заговаривал с ним. Лишь редкие экземпляры улыбались ему, да и только. Но Буранов не мог избавиться от назойливой мысли, что все они шепчутся за его спиной. Что ещё хуже: они могли капать Вике на мозг своим раскалённым добела ядом, мол, он тебе не пара и что ты нашла в этом сантехнике? Такие мысли больно кололи.
Как-то он спросил Вику, робко, стесняясь и заикаясь, не говорят ли ей подруги что-нибудь подобное? В тот раз она жутко обиделась. Буранов видел её такой впервые.
«Ты думаешь, я могу от тебя что-то скрывать? Любая моя мелочьтвоя! Если хочешь, сиди с нами и слушай, о чём мы болтаем. Если бы они и говорили что-то подобное».
Тут она замялась и поцеловала его. И Буранов понял, что такие разговоры имели место. Ещё больше он возненавидел жгучей ненавистью всех этих ухоженных девиц, косо смотрящих на него. Он любил Вику, и её картины его не волновали. Как и её не могли волновать протёкшие краны и испортившиеся силиконовые прокладки на кран-буксах.
Буранов посмотрел на время. Половина первого. Наверное, все поедут сразу на кладбище. Только Соловьёв должен заехать за ним. Обещался вчера. Буранов встал и снова сел. Солнце поднималось всё выше, нагревая землю. Звуки приобрели очертания и формы, они давили на барабанные перепонки, они заполняли собой воздух. Буранов хватанул воздуха, ещё и ещё, и, наконец, выбрался из кресла и вошёл в дом. Стало легче.
Буранов вздрогнул. Ещё вчера он думал, что ни за что не сможет находиться тут, потому что каждая вещьэто память о ней. Но теперь, стоя посреди гостиной, он ощущал спокойствие. Словно Вика снова с ним, снова рисует свои картины наверху. Он уставился на лестницу. Обычно, в такие дни раньше, как только Буранов начинал смотреть на лестницу, Вика спускалась. Словно чувствовала. Она могла помолчать, улыбнуться и уйти к себе. Могла сказать какую-нибудь не относящуюся к делу фразу, которая бы совершенно ничего не значила.
Виктор смотрел на лестницу. Он был спокоен, совершенно спокоен.
Ну, выйди, сказал он пустоте. Выйди. Пожалуйста! Выйди ко мне, слышишь?!
Крик ударился о стены и растворился. Буранов рухнул в кресло и, наконец, после долгих дней переживаний и душевного напряжения, расплакался.
Когда приступ прошёл, Виктор утёр слёзы рукой. Теперь точно стало легче. Он огляделся, будто за его плачем наблюдала целая толпа зевак. Однако, странное ощущение присутствия не пропало. Если то была не Вика, то кто?
От дачного посёлка до города было четыре километра. Небольшое расстояние по идеальной новенькой дороге, мимо живописных елей и кустарников дикого шиповника. Гриша Логов. Так его звали. Сорокалетний прапорщик в отставке, ушедший на пенсию и занявшийся разведением свиней. В тот день он вёз на своём грузовике мясо. Свежие парные тушки, болтающиеся на металлических крюках, висели в большом контейнере. Грузовик кряхтел и ехал на большой скорости в город, мошка и прочий лесной гнус налипал на решётку, оставляя на пыльной поверхности и радиаторе свои внутренности и маленькие лапки. Гриша всегда пренебрегал правилами дорожного движения, касающихся ограничений скорости. Его жизньэто стремительное течение, и, если он не успел бы в тот день продать все семьсот тридцать килограммов свинины, то всю ночь бы чесался и ворочался с боку на бок. Только сегодня и сейчас, всё и сразу, а завтразакупить корм, поросят и продолжить монотонную деятельность по переработке живности из хрюкающей твари в туалетные отбросы. Те, что стремятся по стояку вниз, превращаясь в одну сплошную одноцветную жидкость. Если вдаться в философию, профессия Буранова тесно связана со всеми пищевыми производствами.