Ты больше не звони мне, Алина, сказал Валерка. Ни к чему все это. А о том, что я тебе сказал, забудь. Не было ничего. Моя жизнь больше не должна тебя касаться.
Ты что, сбесился, что ли? возмутилась она. Как хочешь, черт с тобой. Выкручивайся сам. И сразу стала чужой и холодной.
Валерка вышел на улицу. Город только начинал просыпаться. Людей было немного, и все они были заняты сами собой.
Вдруг он словно натолкнулся на преграду. Перед ним стоял Гурано.
Здорово, парень, погулять вышел?
Валерка отшатнулся.
Не бойся, воевать с тобой не буду. Испугался, поди?
Да, просто сказал Валерка, было немного.
Ну и хорошо, что сознался, дурак бы стал отнекиваться. Я тебя не трону, если дурить не будешь. Просто пригляжу. Чтобы ты чего не натворил.
И тут Валерка почувствовал невероятное облегчение, словно с души его камень упал.
«В самом деле, подумал он, с такой защитой, как этот цыган, бояться нечего. Седой все предусмотрел. Знает, на кого положиться. С Седым можно иметь дело!»
Гурано улыбнулся, показав золотые зубы, и чуть ли не пропел:
Куда пойдем, милый?
Надо бы Седого повидать, сказал Валерка. Покаяться хочу.
Вот тебе раз! Неужели есть в чем? развел руками Гурано.
Да нет, ты меня не понял, я не подставлял никого, но от бабы своей ушел и больше к ней не вернусь.
Это по-цыгански, сказал Гурано. Если душа твоя от нее отвернулась, значит, надо к душе прислушаться. А может, она чего тебе предложила? А? Ну, сознавайся, колись Против Седого что-нибудь замыслила?
Валерка понял, что одно его неосторожное словои Алине больше не жить. И он промолчал.
Гурано взял его под руку, и они, как два закадычных друга, медленно пошли по утреннему городу.
Митя вспомнил об этом убежище случайно. Деваться ему было некуда, и он решил рискнуть. Старика этого он знал давно, но в последние два года посещал редко, только иногда звонил по телефону. Старик доживал свои дни одиноко, никого не привечая и трудно сходясь с людьми. Ухаживала за ним племянница, которая тоже была в возрасте, но сохранила бодрый вид и недюжинную энергию. Говорил старик редко, а выпивал с удовольствием и, когда собирались гости, сидел и смотрел на них своими уже почти бесцветными глазами, словно вопрошая: «Ну, что новенького скажете, такого, чего я еще не знаю?»
Как ни удивительно, но старик обрадовался Митиному приходу, напоил его чаем и, ни о чем не расспрашивая, оставил ночевать. «Человек, если захочет, сам все расскажет», любил говорить он. И Митя выложил старику все, что с ним произошло. Тот как будто не удивился, а просто сказал:
Живи у меня, Митя, пока все не образуется. А там видно будет
Так Митя поселился у старика. Сердце подсказывало: его ищут, и так оно и было. Его искали цыгане, его искал Седой, его искали власти. А он был совсем рядом.
В юности Митя писал стихи, и старик, работавший тогда в многотиражке, напечатал первое его стихотворение.
Достойно печати, иронически улыбаясь, проговорил он.
И первое Митино стихотворение ушло в свет. А люди никогда не забывают своих первых стихов, какими бы они ни были.
У каждого человека должен быть свой старик, к которому он мог бы прийти в любое время суток и выпить стакан чая или водки. Старики принимают и утешают страждущих, а о своих радостях и печалях словно и не помнят.
Однажды в метро встретил я парня, рассказывал старик, и так раскритиковал его стихи, что он перестал писать.
Эх, метр, возмутился Митя, а может, парень талантлив и вы сделали черное дело?
Он не талантлив, возразил старик. Если бы мог не писать, разве послушался бы меня? Значит, стихи для негозабава. Тебе, Митя, я бы не стал говорить, чтобы ты бросил писать.
Почему?
Бесполезно. Разве зависит от меня, будешь ты писать или нет? Я только подскажу тебе, а остальное ты сделаешь сам. Старик продолжал жить в совершенно другой эпохе. Он был знаком с Есениным, Цветаевой, Пильняком. И душой своей все еще находился там, среди них.
Однажды пьяные Есенин и Мариенгоф раскритиковали стихи какого-то парня, который обратился к ним за советом и помощью, а тот вышел в коридор и застрелился. Есенина так потрясла его смерть, что он долго не мог прийти в себя. Все время повторял: «Талантливый парень, а мы с Толькойпьянчуги!»
Да, протянул Митя, бывает
Ты, Митя, сломался на пустом месте, а о своем призвании забыл. Женщина тебя погубила. Это все оттого, что ты ушел от хороших людей.
Я думал, ответил Митя, что мне достаточно одной любви и одного друга. А они оба меня и предали. И вот я остался один. Теперь можно и творчеством заняться, рассмеялся Митя.
Одиночествосвято, но оно ненадолго, усмехнулся старик. Я вот живу не своей жизнью, а жизнью людей, которые меня окружают. Жду писем, телефонных звонков, людей. Сам влиять на события я уже не могу, стар стал, да и не хочется. Ты, Митя, не удивляйся тому, что я тебе все это говорю. Может быть, когда-нибудь и тебе захочется написать обо мне пару слов. А то, что я на тебя пародии пишу, так ты не серчай, знаешь, как это было у Блока: «Здесь жили поэты и каждый встречал другого надменной улыбкой».
Ну конечно, я все понимаю и не обижаюсь.
Вот сегодня вечерком мы с тобой вдвоем будем, тогда обо всем и поговорим
Но побыть одним им так и не удалось.
От зеленого абажура на четырехугольный стол падали продолговатые тени. Толстая неуклюжая баба танцевала, обнимая за шею стройного парня. Ее руки были похожи на жерла орудий. Тени изгибались совсем не в такт музыке и продолжали плавать по комнате, как птицы на водяной глади.
Ну и натворил же вчера наш метр, услышал Митя голос парня в шерстяной рубашке, плотно облегавшей его коренастую фигуру.
Что он выкинул? переспросил его другой парень.
Напился до чертиков и целовался с кем-то.
Ха-ха-ха, взревели вокруг.
Люди отступили, прижались к стенам, и Митя оказался в середине круга, со всех сторон окруженный хищными оскалами.
Чего они там гогочут? полюбопытствовал старик.
Ничего, метр, все хорошо, успокоил его Митя.
Старик обнял Митю и прижался седой головой к его плечу.
Ты знаешь, парень, а ведь они, когда гуляют, твои песни поют. Рад?
Чего там!
Поцелуй меня, касатик, разрешаю тебе первый раз в жизни, прошептала женщина с испитым лицом. Ее шепот был трагически-неестественным и оттого совершенно мерзким. Она низко поклонилась, затем разогнулась, и дробная трель цыганочки пронеслась по комнате:
Эх, раз, еще раз, еще много-много раз
Парень в очках завернулся в простыню, глухо вскрикнул и начал какой-то странный танец в саване, напоминающий погребальную процессию.
Митя, прошептала девушка, стоящая неподалеку, уйдем отсюда, уйдем, мне страшно, они отпевают старика.
Митя почувствовал, как мороз пробежал по коже, и содрогнулся. Он встал, накинул пиджак. Старик по-прежнему сидел в кресле и не отрываясь смотрел в одну точку. Митя тронул его за плечо.
Ты уходишь, Митя? Почему?
Не могу их выносить. Сейчас я начну бить эти морды.
Да, да, в такт Митиным мыслям сказал старик, не удалось нам поговорить наедине. Не так я представлял себе свои последние дни
Дом-то старый, неожиданно сказал Митя. Наверное, скоро его сломают.
И музыка чудная, тихо вымолвил старик, когда я был молодым, такой музыки не было.
Я ненадолго, пойду пройдусь, сказал Митя. Я не прощаюсь.
Старик крепко сжал его руку.
Ты не забывай меня, Митя
Проклятие на всех нас лежит, сказал Митя, а за чтоне знаю!
Словно издалека донесся гитарный перебор, и хриплый женский голос вывел:
Эх, раз, еще раз, еще много-много раз
Когда Митя вернулся, старик все так же сидел у стола и смотрел на подоконник, по которому гуляли голуби. В комнате никого не было, кругом валялись окурки и пустые бутылки, пахло застоявшейся пищей и табаком.
Старик не боялся людей, и, может быть, поэтому, они все время наказывали его, порой бессознательно, порой намеренно. Старик не столько верил им, сколько спасался от одиночества, и люди чувствовали это. И все же часто они уходили раньше времени, особенно когда в доме не было водки и говорить было не о чем
Он сидел, высокий, так и не сгорбившийся с возрастом человек, на своем обычном месте возле старого стола. И каждый день Митя наблюдал одну и ту же картину. Вот, например, вчера. На сломанном диване возлежал один из царственных молодых, свесив худые ноги в ярких клетчатых носках.
Последнее время почти совсем оглох, не слышу, о чем разговор ведется
И не слушай, и не слушай, передразнил его парень с узкими рыбьими глазами.
О чем это он? переспросил старик у Мити.
Да так, всякую ерунду порет, можно и не слушать.
Парень, лежащий на диване, приподнялся и вяло произнес:
А ты чего ему поддакиваешь, сегодня ведь не суббота?
Молчи, ответил Митя, а то я тебя сейчас выучу. Ведь на человека не похож, даже жрать и то не умеешь. Чавкаешь, как свинья.
Подумаешь, все так едят.
Метр, может ты бабу хочешь?
Ха-ха-ха, взревели ребята.
Старик не расслышал.
Шутят они, все шутят да шутят, буркнул Митя.
Все они шутники, ходят ко мне обувь чистить, поддать да с бабой поваляться. И какие к черту из вас люди получатся?
И все же он любит этих молодых. Недавно вымаливал у Генки порошки от головной боли, а получил порцию слабительного! Ох и хохмы проделывали с ним ребята! Однажды сперли на Серпуховке, у метро, новогоднюю елку.
Ну, метр, радостно гогоча и перебивая друг друга, кричали ребята, с трудом втащив елку на шестой этаж. Хороший подарок мы тебе купили? Мы и игрушки принесли.
Старик поначалу обрадовался. Но на пирушке, ласково называемой поддавоном, узнав, что елка краденая, насмерть перепугался. А на другое утро изрубил елку на куски и потихоньку вынес во двор, на помойку, чтобы никто не видел.
Что же они со мной делают, сукины дети, а, Митя? Я им верю, а от них только беда одна.
Чего ты боишься? говорили ребята. Ну какая тебе от нас беда может быть?
Ты поддать хочешь сегодня? спрашивал Юрка. Тогда гони деньги.
Выпить старик хотел всегда. Появлялась водка, и воцарялось шумное веселье. Горланили блатные песни. Стихи ребят не интересовали. Правда, иногда, совсем уже впав в гульбу, они просили:
Прочти, метр, «Оленя», а?
Старик обычно отказывался, но потом сдавался. И тогда в комнате звучал его надрывный резкий голос:
А оленьэто я, вспоминаете?
Я теперь человеком стал,
Но глаза оленихи-матери
Часто вижу в закатных кустах.
Нередко в доме бывали женщины, такие же случайные и чужие, как и большинство приходящих сюда людей. Почему они появлялись здесь? Чтобы поделиться своими печалями? Они были приблудшими душами, как тот пьяный актер, которого Виталик как-то встретил в магазине и привел в дом старика. Актер что-то фальшиво декламировал:
Тетя Маруся, бросьте, не надо на нас сердиться,
Вам не понять эту осень,
Для вас онапросто дикость!
Тетя Маруся, нравственность мы понимаем по-разному.
Нравственностьто, что нравится, нравственностьто,
Что радостно
Потом актер свалился на диван и тут же уснул. А утром, хмурый и обеспокоенный, пытался занять деньги. Но ему не дали, и он удалился, согнувшись.
Жить хочется, неожиданно сказал старик.
А зачем тебе жить-то? полюбопытствовал Генка.
Э, хреновина, поморщился старик, каждый думает только о себе!
Чего ты, метр, за жизнь цепляешься? снова спросил Генка. Мы до твоих лет не доживем.
А тебе зачем это? Тебя только на баб да на водку и хватает. А еще чего ты хочешь?
И старик снова сел на свое излюбленное место возле стола. Давно умерла его жена, но все еще тяжела боль утраты. Нет больше этой спокойной и ласковой женщины, которую он звал «мама». Она всегда, сколько помнит Митя, сидела напротив него и вязала, а на коленях ее лежал кот. Все это в прошлом.
Не ловить мне с разбегу коней,
Не встречать по курганам рассвет,
Но и в этой печали своей,
Я такой же, как прежде, поэт.
Только вам этих чувств не понять,
И к чему они вам, эти чувства?
До последнего самого дня
Будет в сердце тревожно и грустно.
Все разошлись, Митя и старик остались вдвоем.
Вы знаете, метр, сказал Митя, чем дольше я общаюсь с вами, тем становлюсь злее.
Почему? насторожился он.
Не хочется повторять ваших ошибок. Да и своих делать тоже не хочется.
Старик улыбнулся.
Ты и так много наворотил, Митя. Если бы все начинать сначала, я бы сейчас знал, как поступить.
Это вы о чем?
Жизнь, так же, как и у тебя, складывалась не по-моему. Ранняя известность, глупая ссора с Есениным, салон мадам Н Я приходил туда с Пильняком, мы очень дружили. Он мне всегда говорил: «Ты, брат, во сто крат талантливей меня, но из тебя ничего не выйдет, не умеешь с людьми ладить. Вот в салоне, например, ты никуда не годишься. Все за хозяйкой ухаживают, говорят ей комплименты, она ведь многое может сделать, а ты забился в угол и молчишь». Сам-то он всегда крутился возле знаменитостей. И вот стал Пильняком, плюс способности, конечно. Вы, мой друг Старик помолчал, потом продолжил:Ты, Митя, не бойся ходить по лезвию ножа.
Митя вспомнил, как однажды он привел сюда Седого и тот сказал:
Доживают, гады, последние дни.
Митя тогда очень обиделся. А старик спросил его:
Это кто?
Седой услышал и, подойдя к старику, ответил:
Вор я, батя, вор!
Шутишь? спросил старик.
Не шучу.
Митя, ты зачем его ко мне привел?
А пусть стихи послушает, ответил тогда Митя.
И Седой слушал стихи и пил водку, а потом сказал Мите:
Оплакивают свою жизнь!..
Сидя сейчас на старом диване, Митя вспомнил об этом, и сердце его вдруг сжалось. А старик все так же молчал и смотрел в окно
Я скоро умру, Митя, неожиданно сказал он, куда ты денешься?
Не знаю, ответил Митя, к цыганам, наверное, вернусь
Зачем они тебе? Погибнешь.
Ладно, хватит об этом, прервал его Митя, будем пить чай.
В ту же ночь старик умер, а на рассвете Митя ушел из его дома.
Седой, так же, как и Митя, метался в поисках убежища. Но в городе среди шума, гама и суматохи легко затеряться
Прежде чем войти в телефонную будку, Седой долго раздумывал. Гудки шли долго, и Седой уже начинал терять терпение. Наконец трубку сняли, и глуховатый, чуть надтреснутый голос произнес:
Кого надо?
Тебя, Костолом, ответил Седой.
Кто это? переспросили в трубе. Ты, что ли, Седой?
Ну я!
Господи, удивленно прошептал Костолом, откуда?
Не все ли равно? сказал Седой, нужен ты мне. У тебя чисто?
Чего спрашиваешь? ответил Костолом. Если я тебе нужен, приезжай.
Это был последний шанс Седого отсидеться. Костоломизвестный «мокрушник», для которого человеческая жизнь стоила меньше копейки, жил замкнуто, а в последнее время и вовсе почти никуда не выходил. Обслуживала Костолома старая «маруха», единственный, по-настоящему преданный ему человек. Были когда-то у них общие дела, и выручал его Седой из разных переделок. Но вообще-то Седой не доверял особенно тому, который шел по трупам и в минуты разлома мог натворить все, что угодно. Однако, что сейчас оставалось Седому? Он в кольце. Его пасут и цыгане, и менты. Рано или поздно кольцо сожмется и тогдаконец! И Седой поехал к Костолому.
Костолом жил на Шаболовке, в маленькой однокомнатной квартире. Стареющий крупный человек в спортивных шароварах и майке, ни дать ни взять пенсионер на заслуженном отдыхе. На самом деле за плечами Костолома были такие дела, о которых даже в уголовном розыске говорили с трепетом. Много крови было на его руках, но он давно уже отошел от дел, «завязал» и жил тихо, подолгу не выходя из своей квартиры. Еду Костолому приносила сожительница, навещавшая его раз в неделю. Даже она, хорошо знавшая своего друга, крепко побаивалась его, особенно в те минуты, когда тот тосковал. В такие мгновения Костолом не разбирал, кто перед ним: женщина или ребенок, старуха или молодой парень, он безжалостно стирал человеческую жизнь с лица земли, мстя всему свету, за свою опоганенную жизнь.
Костолом оглядел Седого с головы до ног и кивком пригласил войти в квартиру. Скудно жил ее хозяин, слишком скудно для человека, который, в общем, должен был иметь большие деньги. То ли скуп был Костолом, то ли не придавал большого значения домашнему очагу, но в квартире, кроме стола с четырьмя полусломанными стульями, старого шкафа и дивана, ничего не было. Правда, в углу, на маленьком столике, стоял старенький «Рекорд». «Мог бы и на японский разориться!»подумалось Седому.