В моей жизни было немало мест, куда я никогда не возвращался, но почему-то именно этот великий город на перекрёстке дорог и времён всегда вспоминал с теплотой и тоской. Что-то особенное было в его сонном уходящем величии. Он сам будто заблудился между прошлым и настоящим, и, бродя по его улицам, ты словно ступаешь по какой-то нездешней земле, а, уехав в иные края, словно оставляешь частичку себя в нём.
Никакое место на земле я не вспоминал так часто, как этот диковинный город. «То ли на небе, то ли на земле»так, кажется говорил Киприан.
Вот и тогда, стоя на крутой палубе большого корабля, уходившего к неведомым берегам далёкого Крыма, я смотрел на строгую прямую фигуру монаха поднявшего руку в прощальном приветствии, на высокие башни и стены, купол святой Софии и крыши дворцов, освещённые восходящим солнцем и понимал, что буду всю жизнь скучать по этому городу.
Когда мы проходили мимо кораблика Саввы, стоявшего у самого выхода из залива, торговец тайнами тоже помахал нам с кормы на прощание. Больше месяца, тесная каюта на этом судёнышке была для меня домом и крепостью, где я чувствовал себя в безопасности. Даже за время пребывания в Константинополе, мы не стали перебираться на берег, довольствуясь немудрёным корабельным житьём и похлёбкой из свежей рыбы, которую покупали прямо из подплывающих по утрам лодок.
Памятуя о приключившихся со мной после употребления константинопольских яств неприятностей, я избегал городских харчевен.
Пытался я выведать у Мисаила и загадку чудодейственного зелья, которым он излечил мою нежданную хворь. Как истинный алхимик он отвечал уклончиво и только напустил тумана:
Это некая субстанция, которая обладает свойством выделять и поглощать субстанции из других веществ. Франки именуют её по латыни «спирит», что означает дух. Арабы «алькоголь», по названию сильно измельчённого порошка, размолотого до такой степени, что теряет свою первоначальную форму и обретает свойства мази. Это очень сильное средство, которое позволяет извлекать сокрытые свойства из многих веществ и сохранять их долгое время. Но, как и любое сильное средство требует большой осторожности в применении. В этой бутылочке выделено и сохранено действие нескольких лекарственных препаратов.
Мне сразу вспомнилось странное чувство опьянения и блаженства, после приёма зелья и я подумал, что с его применением действительно нужно быть осторожным.
После разговора со старым греком с рынка благовоний я совершенно успокоился и избавился, от преследовавшего меня всё это время чувства опасности. Завет далёкого мудреца Оккама, про которого рассказывал Мисаил, сразу нашёл отклик в моей душе. Действительно, зачем выдумывать?
Оказавшись в царстве Джанибека Омар решил добраться до краёв, где добывают мускус и бобровую струю. Денег у него с собой не было, их он должен был получить только в Египте, когда с ним рассчитаются работорговцы. Не с пустыми же руками ему ехать туда, где он рассчитывал приобрести очень выгодный товар? Вот он и занял денег. Рассчитываться по заёмному письму с самого начала предполагал в Египте, потому и составил его сразу на арабском языке. Ну, а письма деду не прислал, потому что рассчитывал вернуться до того, как кредиторы доберутся до Египта. Видимо, зима спутала его планы.
Эти мысли вселяли в меня уверенность и добавляли бодрости. Я и думать забыл про сугдейского купца Авахава, письмо, отправленное генуэзцам в Лимасоле капитаном нашего корабля. Мне уже казалось совсем очевидным, что в Крыму я встречу самого Омара, вернувшегося из Страны Мрака и собирающегося в обратный путь.
Рыжебородый знакомец Киприана вскоре должен был отправиться с посланием к русскому митрополиту Алексию. Путь его до Москвы лежал как раз через Тану, куда направлялись и мы. Лучшего попутчика просто невозможно было сыскать. Греки плыли на большом корабле, принадлежавшем подданному императора ромеев. Он шёл под парусами прямо через море, вдали от опасных берегов, служивших пристанищем для морских разбойников. Кроме того, помимо команды не его борту находилась довольно многочисленная вооружённая стража, набранная по большей части из суровых черкесов.
Такие корабли обычно везли в своих бездонный трюмах зерно из плодородных северных степей, которое свозилось в Тану со всей ближней и дальней округи. Кроме того, на них были просторные и удобные каюты, одну из которых мы и заняли.
Пока шли сборы посланника, мы, в ожидании отправления, каждый день сходили на берег и бродили по улицам Константинополя. По правде сказать, мне больше нравится название Царьград, которое любил Савва, бывший нашим неизменным спутником и проводником. Он имел кучу знакомцев в самых неожиданных местах, знал бесчисленное множество историй и всегда оставался практичным человеком, неизменно думающим о деле.
Он даже предлагал тайком вскрыть и прочитать письмо к меняле в Тане, которое передал деду его каирский кредитор:
Сделаем всё чисто, комар носа не подточит, уверял Савва, Распечатаем и запечатаем всё, как было. Вдруг там указание, отправить вас на дно с камнем на шее?
На возражение Мисаила, что меняла тоже не дурак и наверняка предвидел, что его письмо могут вскрыть по дороге, а хуже того, прямо в Каире, после чего передать его прямо в руки тамошнему судье, вместе с автором, купец ухмылялся:
А тайнопись для чего? Или особые невидимые чернила?
Но я уже совершенно уверовал в ту версию, которая нравилась мне больше всего. Правда, совету выпросить через Киприана охранную грамоту от патриарха я всё-таки внял.
Это в наших краях от такой грамоты почитай проку нет, одобрил это решение Савва, А вот в царстве Джанибека, как говорят знающие люди, вас будут считать людьми церкви и вы будете находится под особой защитой.
В ожидании отплытия мы целыми днями слонялись по улицам огромного прекрасного города, созерцая его диковины. Как рассказывал Савва, величие Царьграда рухнуло после того, как полтора столетия назад его захватили франки, которые направлялись на освобождение Гроба Господня, но кровавым битвам в знойных пустынях с бесстрашными мусульманскими воинами, предпочли лёгкую добычу в виде единоверцев-христан, давно позабывших в какой руке держать меч.
В Царьграде тогда было раз в тридцать больше народа, чем в войске франков, приплывшем под его стены. Но, как говориться: «Людей много, да мужей мало». Город подвергся неслыханному разграблению, а его жители избиению. Сама империя после этого стала латинскою. Подмога пришла откуда не ждали. Уже через год православные болгары, у которых с мужами было всё в порядке, разбили в прах привыкших к лёгким победам франков и убили их новоявленного императора. А через полвека и сами греки сумели вернуть себе Константинополь.
Савва показал нам Золотые ворота, через которые в освобождённый от латинян город въехал возвратившийся василевс. Теперь подступы к ним защищали несколько огромных башен, указав на которые наш проводник неодобрительно произнёс:
Это уже нынешний император построил. Палеолог. Спешил от своего соперника укрепитьсяКантакузина. Два ИоаннаПятый и Шестой. У них много лет свара была не на жизнь, а на смерть. Кого только они не привели себе на помощь! Выиграли в конечном счёте иноверцы-турки. А смута всё продолжается. Только вместо Кантакузина-старшего теперь его сын Матфей. Вот эти башни и возвели. Только недоброе дело недобро и делается. Для этого разобрали несколько церквей. Из полученного камня и строили. Забыли, что не будет стоять воздвигнутое на неправде.
Мне сразу вспомнилось неуклонное убеждение Саввы, что все неудачи Кантакузина были из-за того, что тот воспользовался церковным деньгами, собранными на ремонт святой Софии.
Случившийся при разговоре Киприан, только грустно улыбался:
В писании сказано: «Может ли устоять царство, если оно разделится?» Раздоры среди греков привели тогда сюда рыцарей. Сейчас эти же раздоры привели турок. Мать Палеолога Анна Савойская, да и он сам стоят за подчинение папе, Кантакузину казалось, что турки будут меньшим злом. А ведь если бы греки не грызлись между собой, и объединились с православными братьями, то нам никто бы не был страшен.
Киприан болгарин. А Саввасерб. Нынешний король Стефан именует себя императором сербов и греков. «Моё отечествоцарствие небесное»говорит учитель Киприана. Кому из земных повелителей они оба служат? Не втягиваюсь ли и я, ненароком, в эту чужую мне игру? Такие игры часто бывают очень запутаны и заходят слишком далеко.
Киприан рассказывал, что последний латинский император Константинополя Балдуин де Куртене бежал за море и до конца жизни пытался вернуть себе престол. После смерти оставил свой титул сыну Филиппу, от которого он перешёл к дочери Екатерине. Та вышла замуж за брата французского короля. Титул латинского императора и по сей день в цене в закатных странах. Не так давно в Неаполе умерла его обладательница Екатерина де Валуа-Куртене.
Уже второй раз за путешествие я услышал это имя. Мой попутчик прятал у себя под одеждой её перстень. Меня вдруг, как молния пронзила ужасная мысльне слишком ли много совпадений? Вдруг, как по мановению волшебной палочки, появляются в нужное время и в нужном месте люди, так или иначе связанные между собой и причастные к событиям, разделёнными пространством и временем. Заёмное письмо приводит меня к священному миро, потом затягивает в греческие церковные дела и вот я уже плыву на корабле, вместе с патриаршим посланником. А в сердце моего спутника стучит перстень наследницы Латинской империи.
Если бы эти мысли полезли мне в голову ночной порой, когда так легко верится в тайны и заговоры, и даже свет рождает тени, они могли бы завести меня в область самых нелепых и страшных предположений. Но среди яркого весеннего дня, когда среди заброшенных развалин пробуждается жизнь, они лишь промелькнули, как сумрачный призрак, затаившийся в сыром проходе тёмного коридора. На рынках кипела торговля, сквозь камень древних мостовых пробивалась молодая зелень, выросшие на пустырях у старых стен дикие акации покрывались цветами. Жизнь брала своё на каждом шагу, и сердце моё переполняла надежда на лучшее.
За кормой медленно уплывали стены, крыши и купола древнего города, а сам он, словно на глазах превращался в уходящую сказку. Вот уже корабль миновал башни у входа в Золотой Рог, между которыми протягивают огромную цепь, перегораживающую залив. Савва говорил, что лишь одному кораблю за много веков удалось преодолеть её. Норманн, служивший наёмником, впал в немилость и угодил в застенок. Бежав из тюрьмы, он с товарищами захватил свой корабль и, налегая на вёсла, устремился прямо на цепь. Когда нос ладьи уже почти коснулся её, норманны дружно бросились на корму и судно, накренившись, легло всем корпусом на преграду. Тогда они перебежали на нос.
Этот норманн стал потом королём где-то на берегах Янтарного моря. Говорили, что в трюме корабля было очень много серебра, что и позволило задрать его нос на нужную высоту. Больше перескочить эту цепь не удавалось никому.
Вскоре мы вышли в открытое море и берег стал скрываться из глаз.
В этом плавании не было ничего интересного. Ни островов, ни чужих кораблей на горизонте. Только вода со всех сторон, куда только достаёт глаз и небо над головами. Лишь всё выше и выше поднимающаяся каждой ночью над горизонтом путеводная Альрукаба говорила, что мы удаляемся к царству мрака.
Даже опытному кормчему нелегко находить верный путь в этой пустыне без единого следа. Мисаил, рассказал, что на Мальорке, тамошние составители портоланов, искушённые в искусстве навигации, считали плавание через Сурожское море делом очень рискованным. Слишком большое и бурное. Издревле мореходы старались здесь не удаляться от берегов. Ветра переменчивы, солнце и звёзды в любое время могут скрыться за тучами. Даже курс, проложенный по компасу, на таком большом расстоянии даёт слишком большие отклонения.
Мы провели в открытом море, вдали от суши, целых пять дней и, когда, наконец показался желанный берег, капитан не спешил приближаться к нему. Он даже не скрывал своей досады и беспокойства. Оказалось, что нас сильно снесло к востоку и мы оказались у берегов Кавказа. Эти места населены зикхами и черкесами, которые не подчиняются ни хану Джанибеку, ни какому другому властителю. Разбои здесь самое обычное явление. Нередко жители побережья на лодках захватывают проходящие мимо суда. Если это делается с ведома местных князей, то путешественники рискуют в лучшем случае, быть ограбленными начисто, а в худшем, оказаться в плену, откуда придётся освобождаться за выкуп.
Хуже, если попадёшься шайке грабителей, промышляющих на свой страх и риск. Местные князья их, по мере сил, преследуют, поэтому разбойники стремятся сохранять свои дела в тайне. Для попавших к ним в руки это означает неминуемую гибель.
Зато теперь было совершенно ясно куда плыть. Боспор Киммерийский, через который лежал путь к Тане к западу от нас и, хоть ветер был неблагоприятный, корабль потихоньку лавируя стал двигаться на закат. Немного погодя он и вовсе направился к берегу.
Это Мапа, пояснил капитан, указывая вперёд, Здесь хорошая бухта и генуэзское укрепление.
Слово укрепление означало какую-никакую власть. Как нам пояснили плывшие с нами греки, за порядком здесь следили сами хозяева этих краёвзикхские князья. Они имели с морской торговли неплохой доход, поэтому о безопасности путников пеклись со всей строгостью. Несмотря на эти заверения, на берег мы сходить не рискнули.
Фактория генуэзцев и небольшое поселение возле неё даже отдалённо не напоминала город, но плывшие с нами купцы говорили, что впечатления обманчивы. Отсюда начиналась дорога, которая вела к реке Кубань, откуда лежал путь по другую сторону гор к самой столице Золотой Орды. А у самой реки, в нескольких днях пути отсюда, был городок Копа, где тоже плотно обосновались генуэзцы. С одной стороны он был ближе всего к летней кочевке хана, с другойк нему выходили горные дороги из самого сердца Зикхии. Это было главное место торговли черкесскими рабами. Оттуда они шли сюда в Мапу или в Матрегу, и далее в Кафустолицу генуэзских владений Сурожского моря.
За время путешествия греческие купцы, торговавшие в здешних краях много лет, немало рассказали мне о городах и путях Хазарии. Так они называли эти места. У этой страны было столько же имён, сколько сменилось хозяев за долгие века. Она побывала и Киммерией, и Тавридой, Скифией и Понтом. Тана, куда лежал мой путь, лежала где-то за Боспором Киммерийским, по берегам которого с обеих сторон лежали города Матрега и Воспоро. Там хозяйничали генуэзцы. В саму Тану ход им был закрыт уже двенадцать лет, после изгнания оттуда франков. Матрегу от подобной участи спасло то, что она лежала в землях зикхов.
Главным же портом в этих краях оставалась генуэзская Каффа, защищённая мощными стенами, преодолеть которые так и не удалось армиям хана Джанибека. Омару, для возвращения из Золотой Орды, лучше всего искать попутный корабль именно там. Но миновать Тану ему на обратном пути не удастся. Коли его след обрывается там, то и иного пути для возвращения не будет.
XIII. Горы Каф
Корабль наш плыл в Тану за грузом зерна. На моё недоумение, почему это происходит весной, а не осенью, когда собирают урожай, купцы снисходительно пояснили, что осенью только жнут спелые колосья. Увязанные в снопы их ещё нужно хорошенько просушить, потом обмолотить. Свозить потом зерно к перевалочным местам тоже проще зимой, на саняхповозках с полозьями, скользящими по снегу. Дальнейший путь лежал по руслам рек. Зерно, товар недорогой, его не выгодно возить в тюках на спинах животных. Зато спрос на него не исчезает никогда. От торговли зерном зависит жизнь людей и судьба царств.
Когда двенадцать лет назад Джанибек изгнал франков из Таны, в Константинополе начался голод, а цены на зерно взлетели вверх даже в далёкой Генуе. Потом чума выкосила, подобно незрелым колосьям, великое множество хлеборобов. Теперь зерно продаётся по сорок сольди за мину. В два с половиной раза дороже, чем было совсем недавно.
Некоторые купцы, плывшие с нами, были потомственными торговцами зерном. Им промышляли ещё их деды и прадеды. Северные берега кормили скалистую, малопригодную для хлебопашества Грецию с незапамятных времён. Житницей для Константинополя всегда был Крым.
Когда я, однажды в разговоре коснулся истории про святую Софию, где русские послы, искавшие веры, не могли понять на небе они или на земле, один из купцов довольно буднично пробурчал, что тогда русские захватили Херсонес и перекрыли поставки зерна из Крыма. После чего ромейский император действительно запел ангельским голоском. Как райский херувим. Или кастрат в храмовой капелле.