Теперь Маша плакала громко, казалось, она поперхнулась и сейчас откашливается.
Колотов не знал, что делать. Он огляделся, взял с полки стакан, налил воды из-под крана, постоял так со стаканом какое-то время, раздумывая, как дать Маше попить (лицо закрыто руками): отрывать руки или не надо. Решив не отрывать, поставил стакан на стол, пощелкал пальцами в поисках выхода и опять присел на корточки, только теперь уже не перед котлетами, а перед женой.
Машенька, милая моя, хорошая, он стал гладить ее колени. Не надо, прошу тебя. Все хорошо, все отлично. У нас дом, ребенок, замечательный ребенок, замечательный дом, и мы с тобой оба замечательные. И плевать на эти дурацкие котлеты, с кем не бывает. Ну подумаешь, упали. Разве это горе?
Он полуобнял ее за плечи, поцеловал пальцы, скрывающие лицо, потом поцеловал волосы, прильнул губами к горячему порозовевшему уху, зашептал:
Ты моя хорошая, хорошая
Маша раздвинула пальцы, с надеждой взглянула на него из-под потемневших взбухших век, спросила невнятно, потому что все еще сжимала ладонями щеки:
Ты меня любишь?
Я?.. Колотов всеми силами старался смотреть ей прямо в глаза. Конечно. Конечно, люблю. Очень люблю. А как же иначе?..
Это правда? Маша, зажмурившись, потянулась к нему лицом.
Правда-правда, поспешно сказал Колотов. Он быстро чмокнул ее в губы, раздвинул локти жены и прижал лицо к ее груди.
Халат горько и душно пах подгоревшим жиром, захотелось вскочить и бежать прочь из кухни, но Колотов прижимался все сильней и сильней и шептал яростно:
Правда, правда, правда!..
Утром Колотов справился о дактилоскопическом запросе на Стилета (ответ запаздывал) и потом поехал со Скворцовым допрашивать Гуляя. За время, проведенное в камере, Гуляй посерел, потухкак-никак в первый раз «залетел», потерял интерес к окружающему, на вопросы отвечал вяло, невнятно, но подробно, по всей видимости, на какое-то время потерял самоконтроль, обезводился. Так бывает. Оперативники это знают. Знали, естественно, и Колотов со Скворцовым, поэтому и пришли пораньше в изолятор. Гуляй рассказал, где и когда он познакомился с Питоном, рассказал о его связях, местах «лежки», назвал адреса, которые знал, поведал о замечательных «делах» Питона, на которых был вместе с ним на подхвате, «на шухере». Сообщил кое-что интересное о Стилете. Лет сорока пяти, появился в городе недавно, но деловые кличку его знают, слыхали о кое-каких его шалостях. То ли разбой, то ли бандитизм, неизвестно, но «крутой» дядька, в авторитете. Дает «наколки» и имеет чистые каналы сбыта. А это очень важно. На дела сам не ходит. Веселый, разгульный, в меру грузноватый, нравится женщинам. Колотов выяснял каждый шаг Стилета, по нескольку раз заставлял Гуляя рассказывать одно и то же, и вот наконец Гуляй вспомнил, что два раза ждал Стилета в такси, сначала в Мочаловском переулке, затем на улице Октябрьской, когда тот встречался с каким-то «мазилкой», как говорил Стилет, и во второй раз случайно Гуляй его увиделкрасивый, лет сорока, но уже седой
«Мочаловский и Октябрьская совсем рядом. «Мазилка», вероятно, художник, размышлял Колотов. Уже кое-что. Он или там живет, или работает, или мастерская у него там». Возвратившись к себе, Колотов тут же озадачил местное отделение. Срок два часа. Позвонили раньше, через час сорок три участковый Кулябов доложил, что на его территории имеется мастерская художника Маратова. Он седой, красивый, одевается броско, ездит на «Волге». Есть заявления соседей, что в мастерской устраиваются пьянки, играет музыка, приходят девицы и лица кавказской национальности. Участковый Кулябов докладывал об этом начальнику отделения отдельным рапортом. И, кстати, дополнил участковый, Маратов сегодня с утра был в мастерской. Работал.
Теперь так, сказал Колотов Скворцову. Бегом в картотеку. Составь списочек краденых в последнее время икон. Все не перечисляй, штук тридцать хватит. На машинке отстукай, на отдельных листочках, с подробным описанием.
Через час на отдельском «жигуленке» они уже катили в сторону Мочаловского переулка и Октябрьской улицы. Лаптев небрежно крутил баранку, не вынимая сигареты изо рта, дымил в окно и щурил узкий азиатский глаз. Колотов повернулся к Скворцову, спросил:
У Зотова были?
Были, ответил Скворцов и, хмыкнув, посмотрел на затылок Лаптева.
Как он там?
Рана не опасная, но крови потерял много. Ослаб Валька. Бледный. Мы пришли, чуть не заплакал
А в его палате еще двенадцать человек, подал голос шофер. И все друг на друге лежат, и все балабонят, дышат, стонут, одним словом, создают неприемлемую обстановку.
Почему не в госпиталь положили? разозлился Колотов.
Мест нет, сообщил Скворцов. Но ты не переживай, начальник. Теперь все путем.
То есть?
Ну, пошли мы поначалу к завотделением. Он как раз дежурил вчера вечером. Говорим, мол, товарищ наш нуждается в особом уходе, в отдельной палате, ну и так далее. А он говорит, мол, все нуждаются, мол, не он один, мол, все одинаковые люди. Ну, мы спорить не стали и пошли по палатам. И в отдельной палате нашли одного хмыря, кавказца, с холециститом, понимаешь ли, лежит. Роскошествует и в городе нашем не прописан.
Так надо было к главврачу! закипел Колотов. Надо было кулаком по столу!..
Поздно, шеф, девять вечера, зачем шуметь. Мы просто к этому кавказцу зашли, поговорили. Ну и он сам запросился в общую палату. Заскучал, говорит, хочу с народом пообщаться, да так разнервничался, что чуть не в слезы. Завотделением его успокаивать стал, слова разные добрые произносит, отговаривать начал. Мол, зачем вам общая палата, неспокойно, мол, у меня на сердце, когда вы, дорогой товарищ, в общей палате. А тот разбушевался, хочу, говорит, принести пользу советской милиции, уж очень, говорит, я ее уважаю.
Поговорили, значит? Колотов покачал головой.
Ага, поговорили, Лаптев повернул к нему невинное круглое лицо.
Всю оставшуюся дорогу Колотов сумрачно молчал.
Мастерская находилась в старом тихом четырехэтажном доме, на чердаке. Они быстро поднялись по крутым высоким маршам, остановились перед обшарпанной дверью. Колотов позвонил и отступил по привычке в сторону, прислонившись к холодным железным перилам.
А если Стилет там? прошептал Скворцов и сунул руку за пазуху.
Кто? голос за дверью прозвучал внезапно, ни шагов не было слышно, ни движения какого, и оперативники замерли от неожиданности. Колотов взглянул на сотрудников, обтер пальцами уголки губ, кивнул им и заговорил громко:
До каких пор вообще ты безобразничать будешь, понимаешь ли?! Спокойно жить, понимаешь ли, нельзя! То музыка грохочет, то воду льешь, все потолки залил, поганец, понимаешь ли! Житья нет, покою нет, управы нет! Я вот сейчас в милицию, я вот в ЖЭК!
Тише, тише, не шуми, забасили за дверьюща все уладим. Защелкали замки. Ты что-то перепутал, сосед. У меня ничего не льется.
Дверь открылась, и в проеме возник темный силуэт. Колотов метнулся к нему, встал вплотную, чтоб лишить седого красавца маневренности, выдохнул ему в лицо чеканным шепотом: «Милиция», и только потом поднес к его глазам раскрытое удостоверение. Маратов сказал: «Ой», и отступил на шаг. Колотов шагнул вслед, а за его спиной в квартиру втиснулись оперативник и шофер и, стараясь ступать неслышно, поспешили в комнату. Колотов упер палец в живот художника и порекомендовал, обаятельно улыбаясь: «Не дыши!» Сначала, когда Колотов сказал про милицию, у Маратова застыло лицо, когда Колотов показал удостоверение, у художника застыли глаза, а теперь застыло дыхание, а вместе с ним и все его большое тело, и стал художник похож на скульптурный автопортрет, очень талантливый и правдивый.
Чисто, доложил из комнаты Скворцов.
Вернее, пусто, поправил Лаптев. Что касается чистоты, то сие проблематично.
Слова-то какие знаешь, позавидовал Скворцов.
На счет три можете выдохнуть, сказал Колотов, и почувствуете себя обновленным.
Колотов сделал несколько беспорядочных пассов руками, затем замер, направил на Маратова полусогнутые пальцы и, насупив брови, произнес загробным голосом:
Раз, два, три!
На счет «три» благородное, слегка потрепанное лицо живописца налилось злобой, глаза подернулись мутной пеленой, как перед буйным припадком, и он выцедил, прерывисто дыша:
Сумасшедший дом!.. Произвол!.. И на вас есть управа!
Новый человек! восхитился Колотов.
Вы ответите! Это просто так не пройдет, продолжал яриться седой художник. Меня знают в городе!..
Вы достойный человек, никто не оспаривает, заметил Колотов. Но наши действия вынужденны, Колотов широко и добро улыбнулся. Сейчас я все объясню.
Он захлопнул входную дверь, с удивлением обратив внимание, что изнутри она богато обита высшего качества белым, приятно пахнущим дерматином. Да и прихожая в мастерской, как в квартире у сановного человека, отделана темным лакированным деревом. На стенах причудливые светильники, пестрые эстампы, два мягких кресла, стеклянный прозрачный столик, плоский заграничный телевизор с чуть ли не метровым экраном. «Замечательная жизнь у отечественных живописцев. А все жалуются»
Колотов прошел в небольшую квадратную комнату. Маратов, нервно одернув длинный, заляпанный краской свитер, деревянно шагнул за ним. «И здесь неплохо. Цветные, узорчатые обои, стереоустановка, опять же картины и эстампы. Только вот прав был Лаптев, не совсем чисто». Две полукруглые кушетки со спинками опоясывали маленький столик с остатками вчерашнего, видимо, бурного ужинагрязные тарелки, пустые бутылки, окурки повсюду, на полу и даже на кушетках.
«Сегодня у авангардиста Матюшкина соберутся интересные люди, вспомнил Колотов. Споры, разговоры, смех, вкусные напитки, влажная духота и завлекательная дикторша по левую руку, рядом, вплотную, можно ласково коснуться невзначай»
Колотов провел по лицу ладонью, повернулся к Маратову:
Интересная у вас жизнь, Андрей Семенович, выставки, вернисажи, премьеры, банкеты, много знакомств, много замечательных людей вокруг
Неплохая жизнь, угрюмый художник стоял у окна, крепко скрестив руки на груди. Да не вам судить.
Но много и случайных знакомств, Колотов не реагировал на такие невежливые слова. Кто-то подошел в ресторане, кого-то привели в мастерскую друзья. Так?
Художник молчал, неприязненно глядя на Колотова.
И разные бывают эти знакомые, и плохие и не очень, честные и нечестные, с простодушной улыбкой продолжал Колотов. Всем в душу-то не влезешь.
Что вы хотите? нетерпеливо спросил Маратов.
Помогите нам. Вспомните одного занятного человечка. Лет сорока пятипятидесяти, высокий, дородный, радушный, хорошо одевается, ходит вальяжно, глаза серые, нос прямой, чуть прижатый внизу, зовут Василий Никанорович, иногда кличут Стилет.
Маратов сунул ладони под мышки и покрутил головой.
Не знаете? уточнил Колотов.
Художник опять покрутил головой, разжал руки и стал тщательно слюнявым пальцем стирать пятно охры, въевшейся в свитер, видать, не один год назад.
У меня есть человек, сказал Колотов, разглядывая карандашные городские пейзажики на стенах, который подтвердит, что видел вас вдвоем. Два раза!
Да мало ли их, с кем я встречаюсь! опять взъярился Маратов. Седые волосы встопорщились на висках. Пети, Саши, Мани
Я про это и говорю, Колотов сделал светлое лицо и заговорил с художником как с дитем. Вспомните, вспомните Он указал на дверь, расположенную напротив входной. Что там?
Рабочее, так сказать, помещение, словно декламируя стихи на торжественном вечере в День милиции, проговорил Скворцов. Убежище, так сказать, творца. Короче говоря, мастерская. Скульптуры, картины, мольберты и кисти
Колотов посмотрел на дверь, на Скворцова, потом опять на дверь. Скворцов хмыкнул, жестом позвал с собой Лаптева.
Пойдем понаслаждаемся, сказал он.
Доброе помещение, заметил Колотов, повернувшись к художнику. Вторая квартира. Не многовато, а? На одного?
Не понял?! вскинул голову Маратов. Я по закону. От исполкома. Мне положено. За свои деньги!
Притон, коротко квалифицировал Колотов и кивнул на заплеванный стол.
Дружеская встреча по поводу
Антиобщественный образ жизни. Система.
Да уверяю вас, это не так.
Заявления соседей
Завистники
Связь с уголовно-преступным элементом, совращение малолетних, наркотики
Да нет же, нет!..
Глухо грохотнуло в мастерской, мелко задрожал пол под ногами. Маратов посмотрел затравленно на безмятежного Колотова и кинулся в мастерскую. Не добежал. В дверях перед ним вырос Скворцов. Он сокрушенно качал головой. Лицо у него был расстроенное и виноватое, в глазах искренняя мольба о прощении.
Случайно, тихо проговорил он. Не нарочно. Я такой крупный, плечистый, а у вас так там всего много. Тесно. Задел ба-альшой бюст, он, вздохнув, показал руками, какой был большой бюст, какого-то толстого, ушастого дядьки
О боже! прозудел Маратов и защемил себе висок. Это же директор универ Он махнул рукой.
А там еще остался Лаптев, пожаловался Скворцов и указал пальцем себе за спину. А он тоже немаленький.
Маратов тряхнул головой, как лошадь после долгой и быстрой дороги, повернулся к Колотову.
Знаю я этого Василия Никаноровича, негромко сознался он и, помедлив, раздраженно повысил голос:Знаю! Знаю!
Вот так бы сразу, заулыбался Колотов.
Иезуиты! не сдержался художник.
Оскорбление при исполнении? справился Скворцов у Колотова.
Кто-то привел его ко мне, не помню кто. Художник мыском ботинка загнал под стол валявшуюся на полу пробку. Мы сидели выпивали. Народу было много. Шум, гомон. Музыка. Я был пьян. Познакомились. Он мне понравился. Широкий дядька. Я ему тоже вроде. На следующий день он пришел. Работы мои посмотрел. Купил кое-что. Дорого дал. Я отказывался, а оннет, мол, бери, ты, мол, настоящий художник, ну и так далее. Потом раза два встречались. Он мне заказы делал. Пейзажики разные Я писал.
Все? спросил Колотов.
Все. Маратов приложил руки к груди.
Как вы связывались?
Он звонил.
Как его найти, не знаете?
Нет, нет, нет.
Из мастерской вышел Лаптев. Он был весел. Маленькие глазки его возбужденно блестели, как перед долгожданной встречей с любимой. Он хитро подмигнул, показал себе за спину, закатил глаза и покачал головой из стороны в сторону.
Там такое наконец подал он голос.
Ну, поторопил его Колотов.
Три стопочки икон за мольбертами, среди хлама. Красивые. У бабки моей, русской крестьянки, зачастил шофер, были менее сверкающие и симпатичные. Они были скромные и это непритязательные. А она ведь была трудовая женщина, не бедная
Как вы смеете? Лицо Маратова обострилось, появился неровный румянец на скулах. Вы не имеете права обыскивать. Покажите ордер!..
Это случайность, успокаивающе проговорил Колотов. Товарищ Лаптев любовался картинами и вдруг увидел необычные предметы и в порядке дружеского общения сообщил нам. Так? повернулся он к Лаптеву.
Конечно, Лаптев развел руками и с осуждением посмотрел на художника: мол, как ты можешь меня, такого симпатягу, подозревать в чем-то непотребном.
Художник с силой сжал руками полы длинного свитера, потянул его вниз, повел подбородком, зло ощерился.
Я буду жаловаться! сквозь зубы веско проговорил он.
Ладно, хватит! отрезал Колотов. Закончили наши игры. Давай все как есть, живописец. Начал говорить, говори до конца. Колотов извлек из кармана листок. Вот опись похищенных икон. Если хоть одна из них найдется среди твоих
Маратов перестал тянуть свитер, посмотрел в окно. Пасмурно. Но видно, что еще тепло. Осень, конец сентября. Нижние окна соседних домов отливают желтымэто деревья смотрятся в них, смотрятся и грустят о прошедшем веселом лете. Он вспомнил другую осень, подготовку к первой выставке, суматошную суету, радостное возбуждение, предощущение чего-то значительного, великого, светлое пятно Наташиного лица, укрытого мраком ночи, холодный фужер с шампанским, прижатый ко лбу, и как он шептал в маленькое, нежное ее ушко: «Это мой шанс, я чувствую, мы уедем к черту из этого городишки, мы будем жить в Москве, она падет ниц передо мной, как не пала перед Наполеоном»
Картины не приносят большого дохода, негромко проговорил он. Здесь нет истинных ценителей. А за реставрацию икон он платил очень прилично. Самое главное, что я не спрашивал, откуда они. Я и вправду не знал, откуда они. Вы верите? он заглянул в глаза Колотову. Верите?