Ох и пьют в деревне, жаловался участковый, самогон отродясь не выведем, пока водку дешевле не сделают. Сахар весь перегнали, за повидло взялись. Из пряников, свеклы, из чего попало шуруют. Аппарат отбираю, а в субботу в гости к родне соберемся, на столе опять самогон.
Ну а ты?
Чего я, хмыкнул Федченко, почесав шею, отказываюсь, конечное дело
Участковый захохотал, показывая крупные желтые зубы. Они были ровесниками, оба поступали когда-то в Высшую школу милиции и учились в соседних группах. Потом Федченко уехал в деревню к матери, учебу забросил и вот уже пятнадцать лет работал участковым в селе. Он ходил третий срок капитаном и стал в здешних приволжских степях личностью не менее известной, чем охраняющий сайгаков инспектор Горелов, о котором снимали фильм на центральном телевидении. Иван
Николаевич Федченко Сергееву нравился. Был он мужиком прямым и надежным. Умел крепко выпить и попеть на свадьбе и в то же время обязанности свои исполнял на совесть, не опускаясь до поборов или выпаса своих бьгчков в колхозном стаде, чем сильно грешило Местное большое и маленькое начальство.
Вот оно, урочище Семь Колодцев, сказал Федченко. Алан-Куду, если по-казахски.
Он остановил машину и выбрался наружу. Степь, понижаясь, образовала широкую котловину, темные края которой терялись за горизонтом. Островками выступали камышовые заросли, смыкаясь далеко внизу в сплошную желтую степь. Вода, серо-зеленая от волн и водорослей, казалась холодной, несмотря на яркое, почти летнее солнце. Место выглядело неуютным и мрачным.
Колодцев там внизу нет, кругом солончаки, и вода тоже соленая. Но отсюда раньше глину брали и ям понарыли, вроде колодцев. А когда в сорок третьем Сталин приказал калмыков в Сибирь выселить, здесь скрывались те, кто сбежал. Вооруженные группы в камышах до сорок девятого года прятались. Попробуй, возьми, болота да солончак кругом. Если мест не знаешь, труба дело.
А в сорок девятом?
Начали бомбить с самолетов, потом НКВД, как гребенкой, урочище прочесало. Кого живым взяли, кого постреляли. Говорят, кости по островам до сих пор валяются. А стан Капитоненко вон там, на бугре.
Бригадный стан бахчевников состоял из полевого вагончика, выкрашенного в белый цвет, и еще одного сооружения из камыша, досок и фанеры. Нечто среднее между сараем и корейской фанзой, с окнами, затянутыми полиэтиленовой пленкой. Здесь же уродливая, слепленная из кирпича печь и стол под брезентовым навесом.
Две разноцветные собачонки облаяли машину, а когда УАЗ остановился, отбежали в сторону и уселись на хвосты, внимательно разглядывая подъехавших. Из сарая вышла женщина в джинсах и рубашке с закатанными рукавами. Позевывая, она прикрывала опухшее ото сна лицо.
Сергеев узнал ее. Весной вместе с Калитоненко она приезжала отметить в паспорте прописку. Кажется, фамилия ее была Трубникова, и до этого она занималась бродяжничеством.
Ей было лет двадцать пять. Округлое, с ямкой на подбородке лицо было припухшим не только со сна. Сергеев понял, что пьет она крепко. Под глазами отпечатались темные полукружья. На скуле и шее белели мелкие давние шрамы.
Жарища, сказал Сергеев, осень, а печет, как в июле.
Трубникова выкатила из тени зеленый глянцевый арбуз и, подавив над ухом, стала нарезать на столе под навесом толстые ломти.
Ешьте. Без нитратов.
Сама она достала из заднего кармана джинсов мятую пачку «Опала» и закурила.
С полминуты для приличия молчали. Одна из собак, подобравшись поближе, следила, как Федченко выплевывает черные арбузные семечки.
Хорошие твари, сказал Федченко, Людям до них далеко. Есть, наверное, хочет?
Во как закормлены, Трубникова провела ладонью у подбородка, Целый казан шурпы им вылила. Едоков-то меньше стало, да и остальных аппетит отбило.
Федченко вытер руки тряпкой, видимо, заменявшей им полотенце.
Пойду в моторе покопаюсь.
Как тебя зовут? спросил Сергеев. Фамилию я-то по паспорту помню.
Галя. Возраст двадцать три года. Образование незаконченное высшее. Не судимая, если не считать, что в бродячем доме месяц вшей кормила.
А сюда как попала?
Весной освободилась, жить негде, на работу тоже не берут. На вокзале ночевала. Менты опять привязываться стали, грозить, что посадят, а тут подвернулся хозяин. Вежливый такой, веселый, даже с бутылкой. Предложил сезон у него отработать. Ну, мы с Николаем и согласились.
Кто такой Николай?
Ну друг, или еще как, она пожала плечами. Короче, по теплотрассам вместе спали. Волков его фамилия.
Много вам платят?
Стольник в месяц и харчи хозяйские. В конце сезона обещали премию. Теперь, видать по всему, премия накрылась.
Кто, кроме тебя, здесь еще работает?
Вообще-то нас четверо сейчас осталось. Бугор, Николай Волков и Киряшов.
Бугром вы Чумака Михаила Васильевича называете?
Его самого. Он у нас вроде бригадира. Сейчас вместе с Валентином Киряшовым в Краснозерск уехал.
В тоне ее совсем не звучало скорби по двум погибшим вчера людям, с которыми она провела рядом несколько месяцев. Она не спеша отвечала на вопросы, временами с усмешкой оттопыривая верхнюю губу. Когда надоело сидеть, Трубникова встала и, обойдя вокруг навеса, потянулась. Джинсы туго обтягивали полноватый зад, и выглядела она очень даже соблазнительно. Наверное, Капитоненко привез ее не только для того, чтобы варить обеды. Потом она рассказала, что о смерти Капитоненко и Сеидова они узнали вчера вечером от соседа-чабана. Ночью спать было страшновсе казалось, кто-то подкрадывается.
Ты вчера целый день здесь была?
Где же еще?
А остальные?
Валентин с Николаем арбузы собирали, камыш резали. Бугор вчера в Краснозерске ночевал, приехал после обеда.
Посторонних в последние дни не встречала?
Приезжали иногда машины. Грузовик один, легковые какие-то. Здесь недалеко дорога проходит к третьему отделению колхоза «Пионер». Так что, бог их знает, посторонние они или нет.
Капитоненко и Сеидов где жили?
Вон в той, левой половине вагончика, где занавески. А справаЧумак и Киряшов.
Заглянуть можно?
Сейчас ключи принесу.
Просторная комната была обставлена довольно комфортабельно. Две деревянные кровати, два кресла, холодильник, небольшой цветной телевизор.
Посиди, кивнул на кресло Сергеев.
В настенном шкафу висели на плечиках полдесятка рубашек и брюк, светлый костюм и несколько галстуков.
Это Али-Бабы приданое. Любил наряжаться. Все, отрыгался.
Я смотрю, Галя, не шибко ты его жалуешь, сказал Сергеев, выгребая из ящика стола бумаги.
Говно он был, а не человек!
Вот как! Чего он тебе плохого сделал?
Долго рассказывать
Среди бумаг оказался договор на поставку в райпот-ребкооперацию арбузов и дынь, накладные на получение удобрений и инвентаря. В разлинованной тетради велась запись расходов: суммы на бензин, питание. Выплаты Трубниковой и Волкову по сто рублей ежемесячно.
А остальным Капитоненко не платил? спросил Сергеев.
С остальными он по своему рассчитывался. Одна шайка-лейка. А мы с Колей вроде как батраки.
Волков сейчас где?
Да вон, на втором поле. Километра полтора отсюда. Арбузы собирает, завтра должна машина подойти.
Николай Волков, обгорелый до черноты, с редкими, слипшимися в грязные пряди волосами, смотрел на Сергеева безразлично и устало. Сразу же показал паспорт, новенький, тоже выданный в приемнике-распределителе.
Вы его все время, что ли, с собой таскаете? поинтересовался Сергеев.
Нет. Вчера Бугор выдал, чтобы милиции предъявить. Повадитесь, небось, теперь?
Повадимся. Где вы находились во время убийства?
А во сколько их убивали-то?
Примерно в двенадцать двадцать.
Спал.
Где?
В нашей хибаре вместе с Галкой.
Потянул из кармана пачку махорки и обрывок газеты. Самокрутку сворачивал не спеша. Сергеев увидел, как трясутся у него пальцы, а махорка просыпается на брючину, испачканную краской. У Волкова было испитое, морщинистое лицо и не хватало половины верхних зубов.
Почему именно в это время спать лег? Вроде и не утро, и не день.
Похмелились и легли, пока хозяева в отъезде.
Чумак во сколько приехал?
Во втором часу. Он нас и разбудил.
Киряшов где был?
Вместе похмелялись, а потом он тоже спать лег. Все же литр втроем одолели.
Что за событие?
А так, взгрустнулось, зевая, сообщил Волков. Более мне сказать нечего
Усаживаясь на жесткое УАЗовское сидение, Федченко спросил Сергеева:
Куда ночевать поедем?
Лучше где-нибудь поблизости. Может, в «Пионер». Нам завтра с утра с людьми поговорить надо.
Поехали тогда к Иосифу Вароди. У него чабанская точка отсюда недалеко.
А удобно?
Чего неудобно, удивился Иван, земляки все же. Отец его, покойник, из нашего села родом.
Сидели на корточках вокруг клеенки, разостланной на полу. Вароди, грузный, заросший бородой, наливал водку в расписные пиалы.
Быть добру!
Чокнувшись с Сергеевым и Федченко, выпил первый и поддел щепоткой луковые кольца с нарубленной зеленью, плавающие в уксусе. На клеенкеблюдо с лепешками, в больших пиалах рассыпчатое топленое масло, сметана и сахар. Жена Вароди, смуглая маленькая женщина, с серебряными сережками, кормила детей. Их было пять или шесть, но для такого количества вели они себя довольно тихо.
Сергеев с удовольствием жевал лепешку, густо намазанную сметаной. Федченко, с набитым ртом, рассказывал Иосифу деревенские новости.
Давай еще по одной, Вячеслав Николаевич!
По-русски Вароди говорил с едва уловимым молдавским акцентом.
Не скучно здесь, Иосиф? спросил Сергеев.
Скучно, сказал Вароди, один день на другой похож.
В село не собираешься переезжать?
Пока нет. Да и что делать? Ничего не умею, кроме, как скот пасти. Здесь хотя бы заработки хорошие. Весной за «Нивой» в город поехал, свели с человеком, а он говорит, давай тридцать тысяч. Думает, пастух совсем дурак, выну ему тридцать кусков, а мне за них всей семьей два года спину горбить Сахар в городе по два рубля покупал, водкупо двенадцать. Это перестройка, да?
Жена Вароди наливала из маленького чайника густую, кирпичного цвета заварку, потом ложкой топленое молоко и разбавляла чай кипятком.
Дед справедливости искалумер, отец искалне дождался, теперь я жду. Председатель сельсовета Алимов в газете зовет: «Давайте все перестроимся, как партия велела!» Это он меня зовет! Ну скажите, вы, начальники, как мне перестраиваться? С утра до ночи я стадо пасу. Пасти еще с ночи до утра? Вот эту бутылку не пить? С женою не спать? Самому в овцу превратиться, чтобы Алимов еще лучше жил? Он к совести призывает, а кто каждую весну по десятку телят в колхозное стадо запускает? Все дармовое, а осенью десять бычков на рынок по пять рублей за килограмм. Алимов всей родне машины сделал, а я три цены за любую железяку кладу, чтобы мой «Москвичок» хоть кое-как бегал. Ребенок заболеет, за ним «Скорая помощь» не приедет, а до больницы шестьдесят километров,
Федченко хлопнул Иосифа по колену.
Хватит душу травить, пошли лучше покурим.
Снаружи было уже совсем темно. Полынным горьковатым духом тянуло из степи. В загоне вздыхали и пережевывали свою бесконечную жвачку коровы.
А вообще-то жить можно, закуривая, проговорил чабан, степь, звезды
Ты с кем-нибудь из этих бахчевников поддерживал отношения? спросил Сергеев. Ну, может, в гости к ним заходил?
Какие мне гости? Отару не бросишь. Из компании Валентин ко мне несколько приезжалу него желтый «Москвич». Молоко у меня покупал. Однажды сигареты из города привез. Николая встречал. Тот нехороший человек, и глаза, как у волка
Его фамилия, кстати, Волков, сказал Федченко.
Овца у меня отстала, к их бахче вышла. Он ее зарезал и шкуру в кустах спрятал. Дурак! Думает, если никто не видит, значит, шито-крыто.
Участковый и Иосиф выкурил еще по сигарете, не спеша поднялись со скамейки, поглазели на звезды. Яркий метеорит чиркнул над крышей, высекая хвостатый след. У двери, прежде, чем войти в дом, молдаванин приостановился.
Слушай, Иван! А вы с Худяковым Васькой не разговаривали?
Я что-то не помню такого.
Да ты его знаешь, забыл просто. Он в Зарубин-ском раньше жил, отец у него свиней резал.
Ну, вспомнил.
Найдите Ваську. Он с ними в прошлом году бахчевничал, но не поладили и ушел. Может, что-нибудь интересное расскажет, все же вместе жили.
Весь следующий день Сергеев и Федченко мотались по степи, опрашивали чабанов. Заезжали в «Пионер», говорили с шоферами. Ждали, когда вернутся Чумак и Киряшов. Чумак остался в Краснозерске заниматься похоронами Капитоненко, а Киряшов к вечеру вернулся.
Разговаривая с Сергеевым, он заметно нервничал, хотя и пытался это скрыть. Рассказал, что арбузы переспевают, надо срочно вывозить, а потребкооперация тянет с машиной. Впору хоть на «Москвиче» в город везти, и с похоронами столько хлопот. Вообще-то раньше всеми торговыми делами занимался Евгений Александрович, он и позавчера с Сеидовым насчет реализации арбузов в город ездил. А оно вон как получилось! Жутко представить!
К кому именно ездили Капитоненко и Сеидов? спросил Сергеев.
Они сидели под навесом. Федченко, догадливый мужик, ушел, чтобы не мешать, и о чем-то разговаривал возле сарая с Трубниковой. Грачи, хрипло крича, огромной стаей кружились над полем.
Киряшов закурил. Сигареты у него были подороже, чем у Волкова. «Ростов-Дон». По шестьдесят копеек за пачку.
Не знаю, к кому они ездили. Хозяин не очень-то с нами делился, но и не обижал, зря не скажу. Мужик он справедливый был. Чтобы закричал или нахамилникогда! И Алика, то есть, Сеидова, тоже жалко. Веселый парень, анекдоты любил. А вообще моя работа в поле. Я ведь раньше в сельхозинституте учился. Вот и применяю теорию на бахче.
У Капитоненко и Сеидова могли быть при себе крупные суммы?
Вряд ли. Реализация арбузов только началась. В принципе, тысчонку-другую могли иметь, но не более.
Капитоненко или Сеидов не высказывали опасений, что им кто-то угрожает или преследует?
Нет, не помню. Евгений Александрович вроде со всеми ладил, врагов у него не было. А Сеидов, понимаете Киряшов вдавил окурок в землю, ну как бы вам точнее объяснить. Он кавказец, у него все время были какие-то свои дела. В поселок приедем, глядишь, а он уже с кем-то из знакомых гыр-гыр по-своему. Подойдешь, сразу замолкают. С месяц назад двое на «Жигулях» к нам приехали. Мы как раз с Аликом в поле были. Оба кавказцы. Алик меня просит: «Погуляй, я с ними потолкую.» Они тогда долго разговаривали. Как я понял, спор у них из-за денег получился. Ну, думаю, как бы дракой не закончилось. Лопату на плечо и к ним поближе. Слышу, Алик им говорит: «Свои башки поберегите, а про меня не беспокойтесь». Видимо, в ответ на угрозы.
Они говорили по-русски? быстро спросил Сергеев.
Смесь какая-то. То по-своему балабонят, то по-русски начинают материться.
Больше они не появлялись?
Не знаю. Я их во всяком случае не видел. А Сеидов после этого оглядываться стал. В поселок уже один не ездил.
Киряшову было около тридцати. Круглое, с мягким вислым подбородком лицо оставалось почти не загорелым. Он беспокойно теребил пачку сигарет. Перехватив взгляд заместителя начальника милиции, усмехнулся.
Мы туг перетряслись, не дай бог. Хоть бросай все, да убегай. А ведь надо еще куда-то урожай девать.
В тот день чем вы все занимались?
Чумак ночевал в поселке и приехал после обеда. Мы с Николаем и Галкой выпили с утра, а потом спать завалились.
Что пили?
Водку.
А покупал кто?
Киряшов беспокойно посмотрел на Сергеева.
Не все ли равно, он поскреб подбородок, мы с Николаем немного арбузов толкнули, ну и решили отметить.
Сергеев поднялся, спрятал в карман блокнот. Начинало смеркаться. Солнце только что зашло, и в неподвижной воде озера малиновой полосой отражалось закатное небо. Большая стая уток-гоглов пронеслась над головой. Подошел Федченко. Спросил, мотнув головой в сторону камышей:
Птицы на озере много?
Хватает. Только здесь зона покоя. Еше с прошлого года охоту запретили, и аншлаги вдоль озера стоят.
Когда отъезжали, участковый, дергая запавший рычаг скоростей, недовольно пробурчал:
Скоро вообще негде охотиться будет. Горелов, наверное, старается. Обычно под зону покоя отводят часть хозяйства, а на остальном месте, пожалуйста, стреляйте, а туг все урочище, сразу.