Я смотрел на Кирилла Мефодьевича, он сказал:
Он же с нами.
С нами?переспросил дядя Петя недоверчиво.С нами мучается?
Должно быть, так. Он сказал: «Се Аз с вами есмь во все дни до скончания века. Аминь».
А вот еще был случай...начал Федор. Я отключился, но что-то в глазах адвоката насторожило меня, и перебил:
А почему вы вчера не приходили, Кирилл Мефодьевич? В Москву ездили?
Да.
Ах, как заиграла кровь, и жизнь вернулась, с мокрым ветром ворвалась в палату.
Вы... нашли?
Да.
Спокойно, Митя! Спокойно. Адвоката не проведешь, разумеется, но он может выдать косвенные улики. Уже начал:
Собаки якобы отвезены к каким-то пациентам, адрес мне не дали, несмотря на мою настойчивую просьбу. Правда, телефонами мы обменялись...
Врет. Завез куда подальше,отмахнулся я.Надеюсь, не убил.
Да, в конце концов я добился от него: завез, но не убил. Второго сентября. Выпустил из машины на шоссе у развилки к совхозу «Путь Ильича».
Поэтому мне надо с ним поговорить, мне он скажет настоящую правду. Друзья детства. Я вам крайне признателен, Кирилл Мефодьевич, за сведения.Залез в тумбочку, пошарил, достал блокнот с авторучкой, а ручонки-то дрожат, поосторожнее.Диктуйте адрес.
Его там уже нет.
Вы его спугнули!завопил я, все-таки сорвался.Вас не просили объявляться и объясняться с ним!
Возможно, я сделал глупость,легко согласился хитрый противный старик.Но надо же разобраться в ситуации.
Тут и разбираться нечего!
Ошибаетесь, Дмитрий Павлович. Это очень непростое дело. Может быть, самое сложное в моей практике.
Разобраться ему надо!Меня несло в истерику, я осознавал, но остановиться не мог, обращаясь к дяде Пете и Федору, таращившимся со своих коек.Меня бросила жена, понятно? Ушла к моему другу, неужели не понятно? Я хочу их разыскать, поговорить по-человечески, обсудитьчто тут криминального? Я не собираюсь убивать! У меня в мыслях нет и не было никогдаза что вы меня подозреваете, мучаете меня? День и ночь!
Наступило молчание, я передохнул в березе за окном, словно окунулся в мокрые кудрявые пряди и освежил мозги, идиот! Андреич возразил тревожно:
Палыч хороший.
Честное слово, я горжусь тем, что одного меня он признает и я ему нравлюсь.
Как вы разыскали их, Кирилл Мефодьевич? Это-то вы можете сказать?
Пожалуйста. По сведениям Алеши, они уехали в Переделкино. Я там погулял, но только на пятый день на одной из улиц напротив калитки увидел «москвич» красного цвета с номером, который мальчик запомнил. На всякий случай позвонил в близлежащую дачу, где и встретился с Евгением Романовичем Вэлосом.
Дальше.
Он был любезен, словоохотлив, очень огорчался, что вы в больнице...
Федор вставил кое-что по-древнерусски.
Нет, Федор Иванович, доктор своеобразно привязан к другу детства.
Весьма своеобразно,подтвердил я.
Да. Он просил передать, что по-прежнему прилагает все силы, чтобы держать вас в душевном равновесии. И не откажется от этого, пока жив. Передаю почти буквально.
Что все это значит?
Я поинтересовался. Он ответил: этого никто не знает и не узнает никогда. «Пока я жив»,повторил небрежно. Спустя какое-то время в комнату вошла Полина Николаевна, я встал и поклонился, она не обратила внимания. Высокая, рыжеволосая, в красном сарафане.
Это она.
Да. Она сказала: «Мне здесь надоело».«Мы сегодня уезжаем»,ответил он. «Куда?»«Куда ты захочешь». Она пошла из комнаты, я спросил вслед: «Не хотите что-нибудь передать вашему мужу? Он в больнице».«Я знаю»,сказала она, не обернувшись, и ушла. Если вас интересуют мои наблюдения...
Нет. Ни эротические причуды, ни черная магия меня не интересуют.
Я не мог слушать, физически не могжизнь моя этого не принимала. С прошлой пятницы, когда Никита сказал: «Спутались они давно, года два уж, наверное»,мне так и представлялся спутанный омерзительный клубок из рук, ног и прочих членов, орошенных кровушкой (это уж дополнительный штришок, внесенный мечтателеммною). Ничего подобноговсе благопристойно, абсолютно реально, все живы. Реализм невыносим, подробности убиваютесли бы!пытают. Пунцовый сарафан. И как он сказал с покорной страстью: «Куда ты захочешь».
Однако свидетели не были удовлетворены, и дядя Петя поинтересовался, зря в самый корень:
От чего лечит твой детский дружок?
Кирилл Мефодьевич взглянул на меня, я кивнул (мужчина я, в конце-то концов, или истеричка?), он сказал:
Насколько я понял, он специалист по душевным заболеваниям. Использует гипноз и внушение.
Ни черта себе!изумился Федор.Никогда не верил!
В нечистую силу я верю,заявил дядя Петя строго.
Так какого ж, Палыч, ты сидишь (Федор мой ровесник, но в палате яПалыч, и болезнь у меня сомнительная). Он твою жену загипнотизировал, а ты...Тут Федор кстати припечатал и меня. И я не обиделся, все правильно.
Кирилл Мефодьевич сказал:
Думаю, все не так просто. Когда мы разговаривали с Евгением Романовичем, я ощутил целенаправленное движение посторонней, очень сильной энергии.
В чем это выражалось?спросил я.
Например, на какое-то мгновение я забыл обо всем и с удивлением глядел на молодого человека, сидящего напротив. Тот улыбался. Мне стало неловко: как я попал сюда и что мне от него нужно? А улыбка становилась все привлекательнее, лицо все краше. Я почувствовал, что и сам улыбаюсь, попытался перекреститься и вспомнить молитву. Не могу, рука не поднимается. Вспомнилось другое. И какой-то голос во мне сказал: «Отче наш...» Я сразу ощутил птиц за окном, сирень и солнце. Евгений Романович перестал улыбаться, и вошла ваша жена.
Вы его одолели, или он сам прекратил внушение?
Наверное, был вынужден. Его как-то корежило, как будто легкая судорога пробегала по лицу, и тон переменился на более отрывистый и резкий.
А что вы ему противопоставили?
Воспоминание из молодости.
Аналогичное?
О, нет.
Жека надо мной экспериментов не проделывал.
Да ведь это пустяк. Могут быть затронуты глубинные слои подсознания. Но даже это не главное. Я уверен и вот лишний раз убедился: подчинить себя чужой воле можно, если самсознательно, чаще бессознательностремишься к этому.
Вывод прозрачный до неприличия: она связалась с ним сама, добровольно и свободно (мелькнула мыслишка: а может, он намекает, что я с ним связался?). Я так и думал. Но деликатный старик ограничился намеком, а для иллюстрации тезиса о тайной свободе человека обратился к высокому костру дяди Пети:
Вот пусть Петр Васильевич скажет: они иконы по приказу жгли или добровольно?
Черт его знает как!дядя Петя задумался.Страшно было и весело. Как что подзуживало: проверь, что будет, проверь. Не по приказу. Всю ночь пили и гуляли, а мороз лютовал, крещенский, наутро, чтоб уж до конца, надумали и церковь разнести. Активисты то есть. Очкастый в ту ночь отбыл. Пришлипусто, а на балке в правом приделе подпасок висит. Дурачок наш деревенский, Ванька. Уже закоченелый.
Я аж вздрогнул. Какой нездешней, потусторонней силы сюжет (здешний, здешний, никольский). Осколок Апокалипсиса, разрушающий евангельские каноны: юродивый выбрал самую позорную иудину смерть, чтобы спасти храм.
Ну, протрезвели слегка,продолжал дядя Петя.Секретарь комсомольский говорит: так он же дурачок, какой с него спрос? Тут бабы набежали, заголосили, нас выгнали. Потом хоронили.
Все хоронили?спросил Кирилл Мефодьевич.
Все. Старухи обмыли, в чистое переодели, мужики гроб сколотили. Думаешь, легко в тридцать градусов могилу копать? Опять костер жгли, по очереди долбили. А тут еще недоумение: ведь крест ему не положен и в ограде упокоить нельзя. Ну да попа от нас еще в двадцатом увезли. Потому сами распорядились.
Поставили крест?
Поставили. Возле церкви и схоронили.
Сколько вам было лет, Петр Васильевич?
Сколько б ни было, все мои.
Ну а все же?
Тринадцать.
А дождь шумел упоительно-равнодушно. Протянуть руку в окнона ладонь упадет несколько упругих кроваво-красных капель. Как в кинематографе или во сненемного
воображения,протягиваю руки к небу в прозрачном чистом потоке, струи стекают, обагряют до локтей, до плеч, прожигают кожу до костей, лицо костенеет, стоит скелет с вознесенными костяшками посреди лужайки с красной травой.
Такие видения не к добру. Кирилл Мефодьевич стоит посреди палаты в допотопном брезентовом плаще до пят, до калош, надетых на штиблеты. Отрешенное лицо крестоносца в черном капюшоне, тяжелый крест в правую рукуи пошел сквозь красный дождь или крещенский холод к высокому костру.
Ну, я пошел,сказал старик.Друзья, до завтра.
И я пошелв преисподнюю покурить. Как ни страннопусто, грешники по койкам, но воздух висит дымовой завесой. Отворил я окно, стало душно невмочь. Беломорканальский смрад пополз, поглощаемый небесной стихией, тожене исключеноотравленной. А кинематограф продолжался: белое видение возникло в глубине дворянской дорожки, такое прекрасное в старой зелени, что дух захватило. Видение приблизилось, вырвало сигарету изо рта и сказало с гневом:
Вам запрещено курить!
Любаша, милая, ну что за тоска?
Она стояла в прозрачной полиэтиленовой накидке, капли падали на губы и подбородок, и она их слизывала блестящим алым языком. По законам беллетристики (прекрасной грусти) она должна быть мне послана вместо той, коварной.
У вас горловые спазмы!
У меня димедрол кончился.
С ума сошли! По сколько глотаете?
По две.
Никольская больница очень бедная.
А я люблю бедность.
Вот и мучайтесь.
Да я мучаюсь. Только дайте димедрол.
Она меня еще помучила (совсем немногодобрая душа), порылась в белом кармашке, протянула невесомую пачечку, я поцеловал с братской благодарностью мокрую вздрогнувшую руку, она вырвала и осталась стоять.
Сквозь кипение, шуршание и шелест совсем близко сверкают купола без крестов (кресты мы сняли и таскаем на себе). Интересно, баричу из Бостона рассказали, как спасся их Никола-на-Озерках? А холод был не крещенский, другой, не земной. Чтобы сложить руки крест-накрест, дурачка, должно быть, пришлось оттаивать в избе. Или окоченел навсегда, до Суда, чтоб простить и обняться с «главным» в пенсне; они узнают друг друга сверхчувственным образом по ярко-алой полосе на шее и по снесенному пулей затылку (попозже, от своих товарищей). Я закурил, и мне никто не помешал, Любаша уже ушла. К завтраму дождь пройдет, пойдет сияние от всех этих лепестков и листьев, озерных всплесков. Я пойду в правый придел (Никольская больницадля бедных, и больные свободны, как ветер в русском поле). Воззрятся лики со сводових закопченные, отбитые останки, бездонно-голубой глаз, драгоценный жест, кусок пурпура, стопа с гвоздемкалеки у престола. Посмотрю на балку и даже тени нетленной не увижу, но вдруг станет безумно холодно, до костей, до мозгов, словно обнажатся кожные покровы.
Покровы обнажатся, и не согреет высокий костер напротив царских врат, в котором горит, не сгорая, вечная усмешка над нашей тайной свободой.
Глава шестая: НЕКРОПОЛЬ
Алло.
Поль, ты?голос глубокий, мужественный.
Это Лиза. А вы кто?
Короткое молчание, короткие гудки. Главное, не дали досмотреть: кто-то заглядывает в окно, страшно до ужаса, до восторга, до изнеможения, а лица не видать. Да, вот так: в окно заглядывает некто без лица.
Лиза забралась с ногами в готовое стать прахом креслице, голая, в прозрачной ночной рубашке, сон и явь сливались в потоке сознания, скрежет и тихий вскрик, и все стало на свои места. Она сидит в прихожей у Плаховых, вошла Поль и испугалась.
Вхожу: какое-то шевеление впотьмах,говорила Поль быстро, проходя на кухню, обернулась.Ты что тутспишь?
Лиза засмеялась.
Вспоминаю сон. А тебе звонил мужчина, не назвался. Который час?
Двенадцатый, голубчик.
Ой!
Лиза проскользнула в столовую, где спала на диване, который любезно лопотал и тихонько постанывал по ночам, жалуясь на старость, а на ковре поблекший юный паж протягивает даме серебряное зеркало. Схватила махровый халат, заперлась в ванной, встала под душ, почти холодный, почти отрадный, напевая в звоне струй: «Во-первых, он меня поражает. Во-вторых, он опять меня поражает. И в-третьих!»
Вчера, осуществляя китайскую мечту, ели трепанги, прислуга подобострастно льнула, чувствуется, он везде «свой клиент». И за трепанги придется заплатить, за все. Значит, так надо, я готова, ни за что не откажусь от игры, жгучей, жгуче-холодной, хладно-красной, как (всплыло южное словцо) страстоцвет.
За неделю она сильно повзрослела и смутно ощущала, что все эти дорогие пустяки (вроде ужина при свечах), старинные соблазны избыточны, вовсе не соответствуют цели простой и ясной, как всемирный закон тяготения: яблоко, наливное-золотое, непременно падает на землю в английском саду (и в русском), словом, во всемирном саду, и все к этому тяготеют. Кроме Ивана Александровича. «Русское отделение,говорил он хладнокровно,тебя устроит?»«У меня всегда были пятерки по сочинению, точнее, четыре-пять, ну, одна-две ошибки случались обычно...»«Это неважно».«Вот чего я боюсьистории».«Обойдется».«Я вообще боюсь». «Не верю. Ты смелая девочка».«Вдруг не поступлю?»«Ну и что?»«Больше не увижу вас». Он засмеялся с досадой (взял сигарету, отвернулся, пожилой китаец щелкнул зажигалкой, они переговорили о чем-то переливчато-странно, как птицы), он тоже изменился с прошлых каникул: вместо учтивой благожелательности, порой приводящей в отчаяние,борьба, даже отталкивание и в то же время готовность идти навстречу во всем, кроме, так сказать, «тяготения». «Во-первых, он меня поражает, и во-вторых, и в-третьих».
Лиза затянула поясок из крученого шелка с кисточками на тончайшей талии. («Что же ему нужно от меня?») Из кухни пахнул колониальный аромат, Поль, в изумительно-зеленом, в классическом отблеске рыжих кудрей, варит кофе. Внезапно вспыхнул гнев. Как она посмела увлечь моего Алешу и как он (Иван Александрович) посмел отвернуться от меня и заговорить по-китайски. Они мне все отвратительны, я ненавижу их. С улыбкой ребенка, балованного и милого, она вошла на кухню.
Ужасно хочу кофе! А почему ты в Москве?
Работу привезла и взяла новую на неделю. И вот тебе ягод.
Ах, разлюли-малина, смородина сладостна, кофе крепок, горяч и пахуч.
Ну что, Лизок, начнем заниматься?
Чем?
Наверное, русским?
Пустяки, я все знаю. Тебе Алеша понравился?
Хороший мальчик, хотя сам еще не знает, чего хочет. Что это за предложение?
«Он-то знает, а ты придуряешься»,подумала Лиза с раздражением возрастающим и отчеканила:
Сложное с последовательным подчинением, придаточные уступки и изъяснительное. Говорю же, пустяки. Как Митя?
Работает.
С ума сойти, как вы живете.
То есть?
Работа и работа. И ты при нем день и ночь. Неужели не надоело?
Поль не ответила.
Я бы не смогла.
Да, чтоб не забыть. Когда ты в ванной была, Алексей звонил. Он сейчас приедет.
Зачем?
Ему нужна «Мать».
Кто?
Ведь «Мать» по программе? Горький в чуланчике под роман-газетами.
Его мать,перебила Лиза,натуральная шлюха. Протяжно зазвонил телефон, Поль вышла, Лиза прислушалась рассеянно, ничего не разберешь, вдруг одна фраза выскочила чертиком из табакерки:
Я буду на нашем месте, паучок.
Паучок! Прелесть! Ай да тетка!
Поль появилась оживленная и быстрая, закурила, прошлась взад-вперед, словно взвихряя зеленый сквозняк. Сквознячок-паучок. Смех щекотал горло, однако не стоит выдавать себя раньше времени.
Как ты смеешь обзывать неизвестную тебе, в сущности, женщину?
Лиза и думать забыла про «Мать»мать, но злой дух уже вошел в права и распоряжался.
Всем известно: она любит погулять, а потом повеситься. То есть притворяется и ее спасают.
Поль остановилась и внимательно слушала.
Как же Алексей уехал?
Да ничего с ней не сделается. Это привычка такая, чтоб ее пожалели. Пожилая тетка, даже старше тебя...
Она живет в угловом доме с ажурным балкончиком?
В подвале.
Ну, мне пора,сказала Поль внезапно.
К Мите?
К Мите,соврала она, не дрогнув.
А разве мы не будем заниматься русским? Ну пожалуйста, Поль, мне так понравилось. «Я тороплюсь к мужу, потому что люблю его». Что это за предложение?
Поль засмеялась как-то странно, презрительно и ушла. Скажите, пожалуйста, сколько гордости при нашей бедности! А паучок плетет паутинку на нашем месте. Утренний мужской голосточно. Господи, как страшно! Почему? Злой пыл угас, и непонятный страх (чем непонятней, тем страшнее) обступил, окружил, овладел. Где же Алеша? Ведь ему нужна «Мать».