Лиза промчалась в чуланчик за спальней, включила светслабенькая под самым потолком лампочка силилась рассеять омертвевшие сумерки. Лиза даже отвлеклась на минуту, перебирая прах десятилетий: ни одно имя не было ей знакомо. Ужас какой-то! Ага, вот и «буревестник» в серых томах. «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем...»натужный пафос засвербел в ушах застарелой серой. Прочистить уши и завопить на вступительных наизусть (так положено по программе): «Буря, скоро грянет буря!» А вот и Ниловна: разбрасывает листовки на картинке, и две держиморды никак за нее не ухватятся.
Алеша «Мать» не читал и читать не собирался. Но почему-то именно она влезла в голову, когда он услышал этот голос (просто так позвонил, нельзя же все совсем забросить... можно и нужно, твердил воображаемый «взрослый», исчезнуть, пока не поздно!). Этот голостакой прекрасный, сквозь треск пространств сказал: «Да... Ничего не слышно». Тут он и ляпнул про «Мать»срочно, мол. «Приезжайте,сказала она,кофием напою». «Кофием!»умилялся Алеша, несясь стремглав к метро. Это же надо так сказать: кофием.
Девицу без лица он больше не встречал, «гамзу» не пил и вообще по привычке сразу уединился, якобы над учебниками, сменив только диван на койку, а ноги в полуподвальном окошкена египетскую пирамиду со шпилем. Сменив мысли. Точнеесосредоточившись на одном немыслимом желании. Немыслимомон отдавал себе отчет. Ведь даже при самом благоприятном стечении обстоятельств (например, Митя умирает или попадает в тюрьму или в «психушку»Алеша долго и с любовью разрабатывал такой и сякой сюжет, не имея, впрочем, ни малейшего зла против писателя, просто тот мешал; или, скажем, глобальная катастрофа, война или революциядавно, кстати, пора, засиделись!ее нужно спасать, и он спасает)все равно, никаких гарантий, что она согласится его любить.
Он подошел к декадентскому дому и остановился. Убийственные сюжеты улетучились, будто безумным вихрем унеслись куда-то в уличный пролет, в тополиную тень скверика на углу и там затаились. Не надо никаких катастроф, только б увидеть, что-то сказать, и она, может быть, ответит. Тут он почувствовал, что не может двинуться с места, буквально, физически, как в жутком сне: такое изнеможение напало вдруг, такое томление. Алеша окаменел посередине тротуара, прямо против парадного подъезда. Паралич на любовной почве. Сейчас она выйдет и наткнется на каменного гостя. С почти ощутимым скрипом шейных позвонков попробовал поднять голову, встретил чудовищный взгляд из под крышипозеленевшая слепая маска трагедии с искаженным в крике ртом. Гостеприимный домик. Теперь пошевелить пальцами, приседание, один шаг, второй, прокрасться через мостовую и упасть на лавку под тополем.
Слава Богу, переулок пуст. Во всем своем изысканном безобразии старел под солнцем декаданс (да, попили, попраздновали на краю, призывая наступавший мрак). Где-то на пятом этаже их окна, и не исключено (Алеша вздрогнул), что она с Лизой наблюдает за его ужимками и прыжками. Однако по-настоящему взволноваться не успел: открылась парадная дверь, Поль вышла, ослепив его новой русалочьей прелестью (зеленая пышная юбка и зеленая рубашечка с тесемками на груди крест-накрест), не взглянув, не заметив, неторопливо удаляясь от тополя, вот завернула за угол, Алеша опомнился.
Подойду у метро (спеша, воображая, не упуская из виду), будто бы я только что приехал. «Позвольте, у вас тяжелая сумка» (светло-коричневая, вязаная, длинная лямка на плече и по виду не так чтоб тяжелаяда не все ли равно!). Поль миновала толкучку у метро (пассаж сорвался), спустилась в подземный переход (и он за ней, в блаженную полутьму, на коротком поводке), троллейбусная остановка, опять толкучка,
Алеша изготовился сказать: «Позвольте...», она, не помедлив, пошла куда-то вдаль. И он за ней.
Было в этом странствии вдоль старых, обшарпанных, иногда с пустыми глазницами домов, по прямой бесконечной желтой улице (от солнечного ли пекла, от потускневшей охры стен улица запомнилась желтой)было что-то ирреальное. Он не мог оторваться, не мог и приблизиться, словно она догадалась про слежку и кружит его, кружит. И город словно вымерто есть шныряли граждане и витал бензиновый дух,но будто бы в ином измерении, а он ничего не ощущал, кроме единственной неведомой цели. Их было всего двое: куда-то шла женщина и ее преследовал мальчик (ожившая аллегория, под которую засыпала Лиза: юный паж протягивает даме зеркало, дама вглядывается в отражение и ужасается).
Улица вышла на площадь, что-то знакомое проглянуло в городских декорациях, но словно в другом «боковом» ракурсе: якобы итальянские струи фонтана взмывали, опадая, играя радужными зайчиками над древесными купами, нагловато ухмылялась на ходу киношная афиша черными литерами«Ужас над городом». Ах да, «Россия», он бывал здесь с дедом, и где-то должен быть Пушкин. Некогда, некогда, они скользнули на зады, на бульвар, окольная дорожка, чем-то стародавним, минувшим и милым пахнуло из зеленоватого сумрака в чугунной ограде, из просвеченной солнцем травы, надо догнать наконец и сказать: «Позвольте!..» Как вдруг Поль резко свернула, взыграл азарт охотника, и через мостовую услужливо приблизилось название минувшегоСтрастной бульвар. Она вошла во двор, узкий проход между дряхлеющими стенами, еще один дворнигде ни души, и если б не красный автомобиль, такой нелепый здесь в аляповатом своем блеске,можно смело сбросить сто последних лет, дать «на чай» извозчику, взбежать, звеня шпорами, по ковровым ступенькам и спросить с надеждой, страхом и упованием: «Ее милость принимает?»
Алеша не успел еще решить, как жить дальше: опять завозились наверху, хлопок, шаги, уже нисходящие, два мужских голосатолстый и тонкий. Алеша прижался к стенке под лестницей, мимо во тьме поплыли под скрип ступенек реплики: «По египетской «Книге мертвых», труп заполняется травами, опилками и смолами».«А, настоящий секрет утерян».«Думаешь, наши мумии не настоящие?»«Поглядим через три тыщи лет».«Иосифу Виссарионовичу не дотянуть». Распахнулся дверной проем, хлынул солнечный свет, разорвав тьму, озарив мощную фигуру на пороге, все смолкло и померкло через секунду, Алеша подивился на москвичей (кого теперь могут волновать «наши мумии»), задумался: дожидаться или нет? Решил твердо: дожидаться. И присел на корточки, привалясь к стене. Вновь распахнулась дверь, секундный просверк, быстрый-быстрый скок по ступенькам. Тихо. Кто-то стоит прямо над ним на лестнице. Ну и пусть стоитменя же не видно? Однако стояние (противостояние) длилось, тьма разрасталась, и вдруг мучительно захотелось на белый светубедиться, что там все по-прежнему.
Там все было по-прежнему: пустынные дворы, старинные бульвары, фонтан, солнце, Пушкин. «На этот памятник всем миром денежки собирали,говорил страховой агент, воспитывая патриотизм.86 тысяч 761 рубль 53 копейки. Все давали».«Все-все?»поражался Лешенька.«Все».«И генералы давали?»«И генералы».«И буржуи?»«Вся Россия». Все по-прежнемуи какая во всем непонятная, неизъяснимая тоска, будто пеплом, прахом, тленом пронизан сам воздух, вода и каменьнекрополь, город мертвых, секрет утерян. Он вскочил в стеклянную будку и набрал номер.
Алеш, где тебя носит?
Лиз, я, наверно, уеду.
Куда?
Домой.
Ты где?
Около Пушкина.
Жди, я сейчас.
Лиза явилась на редкость резво: тропа проторена, но вместо загадочного доктора, говорящего на разных языках, подходит школьный товарищ (Будь готов!Всегда готов!) и повторяет вслух ее мысли:
Надоело мне тут все. Опротивело.
Чего это ты вдруг?
Хочешь, поехали со мной?
Они цепляются друг за друга. Что, собственно, случилось? Ничего. Садятся на лавку, обнимаются (племя младое, незнакомое, и окружающие для них просто не существуют), Лиза говорит рассудительно:
Я б поехала, только дома еще хужепапа. Здесь я хоть свободна. Мы свободны, понимаешь?
От чего свободны-то?
Ото всего. Мы здесь чужие, никому не нужныи нам никто не нужен. Тебе кто-нибудь нужен?
Нет.
И мне. Кроме тебя, разумеется.
Ну, это само собой.
Так чего мы время теряем?
В каком смысле?
Мы давно могли бы любить друг друга по-настоящему.
Алеша ошеломлен, но готов на все. Отличный выход!
Отлично Лизка придумала. Руки холодны, как лед, лица пылают, медлить нельзя: злой задор может иссякнуть каждую минуту. Она ведет его за руку к остановке возле церкви, возле театра. Троллейбуса, конечно, нет. И автобуса нет. И нет такси! О, черт! В условиях социализма просто невозможно согрешить. Если б существовала террористическая организация, я бы пошел первый... на баррикады.
Разнести все к чертовой матери!бормочет Алеша вздрагивающим голосом, крепко сжимая нежную руку.
Кстати...говорит Лиза, вырывает руку и роется в сумке: ну вот, она уже отвлеклась, сейчас откажется.Это тебе.
Что это?
«Мать».
На кой она мне сдалась?
Сам просил.
Мы едем на квартиру твоего дядьки, так? Так зачем ты мне «Мать» подсовываешь? Потом не могла отдать?Лиза отворачивается, Алеша спохватывается, хватает «Мать» и прячет в свою сумку.А вон троллейбус, Лизочек, не наш?
Не наш,Лиза улыбается безмятежно.
Ты ж говорила, «тройка»?
Я пошутила, а ты поверил.
Ты не шутила!
Шутка, Алешенька.
Я б тебя убил, да народу много.
Правда? Так тем более с тобой опасно связываться. Может, ты сексуальный маньяк.
Он вдруг испугался сам себя и пошел куда-то, не различая дороги, чувствуя только, что действительно мог бы убить, избить, разнести все вдребезги. Потом проступили стволы и листва, решетка, дорожки... опять бульвар?.. Ах да, Бульварное кольцо... Лизин голос сказал за ухом:
Вот подходим к Литературному институту, здесь писатели учатся, а дальше, на Герцена, выпивают в своем клубе. Мы с Митей в позапрошлое лето...
Умеют устраиваться,отрезал Алеша.
Если ты о Мите...
Чтоб пить в том клубе, надо поднатужиться, а? На Страшном Суде туда не въедешь. Скорее в другое место пристроят.
Ну, понятно, он никому и не читает, только своим. Все так живут.
Как «так»?
Прячутся, притворяются. Все условились врать. И мы тоже.
Янет.
А зачем тебе нужна «Мать»? Ведь она невыносима.
Да не нужна она мне!
Нужна. Будешь на экзамене воспевать подвиг Павла. Или Павлика. Или Павки.
Да ну! Мне и университет не нужен.
Мне тоже,легко согласилась Лиза.
Алеша круто затормозил.
Так какого ж ты меня сюда затащила?
Лиза улыбнулась, в коричневых бархатных глазах вспыхнул огонек. «А Лизка не ребенок»,подумалось впервые. Алеша уселся верхом на какое-то деревянное чудище (по пути вырос детский городок в псевдорусском стиле), Лизана порожек избушки на курьих ножках, прелестная резвая девочка в голубых джинсах.
Никто тебя никуда не тащил. И вообще: если нам от них ничего не нужно, можно ведь и не врать?
«Если не вратьее не видать»,всплыла резонная мыслишка. Что она делает на Страстном? Страстный, второй, главный план не исчезал в этой крутне по Москве и сопровождался голосами в парадной тьме: трупы заполняются... секрет утерян... не дотянуть. Алеша сказал задумчиво:
В земле Сталин не протянет. Там уже ничего нет, кроме костей.
Лиза живо заинтересовалась.
Ты думаешь?
Конечно. Требуется особая вентиляция. Вообще все погребальные действия у египтян сопровождались молитвамии мумии до сих пор целы, представляешь?
Неужели это помогало?
Не верится, но факт. Шестьдесят дней в содовом растворе, потом сушка горячим воздухом.
Сколько сушить?
Что-то около недели, кажется.
Издевательство над бедным человечком. Зачем?
Чтоб жить после смерти. Душа у них не могла жить без
тела.
А у нас как будто может.
Да я не про нас. Там тайна какая-то есть, в «Книге мертвых». То ли состав смол засекречен, то ли трав. В общем, с тех пор не очень-то получается.
А кто-нибудь делал?
Здрассте!
О!Лиза энергично задумалась, задвигались темно-русые брови к переносице.Но ведь лежит. Ты видел?
Нет.
И я нет. Бедный человечек. Хочешь жвачку?
Давай.
Алеш, а что если он не умер?
А он и не умер, открой любую газету.
Нет, без шуток. Что, если мертвые не умирают? Вообще все. Вот мы сидим и не подозреваем, а они кругом кишмя кишат.
Ну, это мракобесие.
Пусть. Но в этом что-то есть.
А может, так оно и есть!он вдруг увлекся картиной бессильного восстания, одушевления, отмщения.Только не все кишатубийцы и жертвы. Возвращаются на место преступления, по народному обычаю.
По обычаю?
Ну, по поверью. В спокойных странах, в какой-нибудь Швейцарии, лежат спокойно. А у нас, если доктор прав, сто миллионов трепещут, и все идет наперекосяк.
Какой доктор?
Жека.
А, Жека. Тот еще тип. Мне он понравился.
Да. Мне особенно понравилось, когда он говорил, что русские должны погибнуть как нация.
Нет, это как-то не очень...
Слабые должны погибнуть,сказал Алеша решительно, по Дарвину. А мы слабые. В какой еще стране можно уничтожить сто миллионовсовершенно безнаказанно.
Это сколько ж надо палачей!изумилась Лиза, до которой дошел наконец не символический, а арифметический смысл жертвы.И Митя не отрицал... Нет, все равно это не может быть правдой.
А я верю.
Но ведь невозможно вдруг всем сойти с ума.
Значит, возможно.
Раз такпусть мертвые не умирают. Я так хочу, по справедливости. Пусть соберутся когда-нибудьмокрое место от всего этого останется.
Я про то и говорю. И не жалко.
Крошечное дитя в белоснежном чепчике подковыляло к Алеше и просительно засмотрелось голубыми глазами: ему хотелось посидеть на чудище. Так то сивка-бурка вещая каурка, неузнаваемый в авангардистском броске, оскаленный и нервный. Алеша подсадил малыша, тот помчался в чисто поле, а они опять пошли по пятнистой дорожке под липами.
Пойдем в ЦДЛ?предложила Лиза.Там такие пирожные.
Что такое ЦДЛ?
Я ж говорю: Дом литераторов.
Так ведь не пустят?
Прорвемся.
Средь посольств экзотических странчисто выметенные дворы и подстриженные лужайки, как необычно, чудно живут чужеземцывытянулся писательский домик с тяжелыми стеклянными дверьми.
Стой. Вон, видишь, идет дядька? Он явно сюда.
Почему ты знаешь?
Потому... вид странный, ничего не замечает, углублен. Так вот, он меня проводит, а потом вернется за тобой.
А почему он должен...
Тихо! Хочешь на великих посмотретьжди.
Великие умерли.
Не привередничай. Какие есть.
Дядькаоколо пятидесяти и прилично одети впрямь поднялся на пологую ступеньку к дверям, Лиза подошла, улыбнулась, он явно встрепенулся.
У меня к вам просьба.
Чем могу служить?
Мне нужно попасть в клуб, но я пока что не член Союза.
Так прошу!
Они удалились, а через некоторое времянедолгоедядька возник за стеклом и поманил Алешу пальцем.
Это вы бедный брат?
Я.
Пошли.
Прошли мимо свирепых старух в черном (вот кто охраняет писателей), мимо зеркал и деревянных панелей в прохладной сумеречной глубине; с огромного портрета некто глянул зорко («Покойник Фадеев,пояснил дядька.«Разгром»), сейчас гаркнет: «Партбилет на стол!»
Ну-с, молодые люди?
Спасибо,сказала Лиза.
Рад служить. Левушка.
Я Лиза, а это Алеша.
Лиза и Алешапрелесть. Что-то такое незабвенное, знаете, карамазовское. И как похожи.
Мы близнецы, сироты.
Ай-ай-ай!
А вы в каком жанре?
Драма. Одинокий поживший человек кончает жизнь самоубийством. Действие первоев морге. Угрюмый сторож уходит, гремя ключами...
Левушка,сказал, подойдя, господин в черном.Привезли немецкое пиво.
Присоединяйтесь!щедро воскликнул Левушка и пояснил, как в старомодной пьесе, «в сторону»:Это приютские близнецы.
Присоединяйтесь!жалостливо поддержал господин в черном.
Лиза ответила твердо:
Мы сами по себе,и повлекла Алешу в какие-то деревянные переходики, клетушки и лесенки в поисках позапрошлого подвальчика с пирожными.
В дубовом подвале, в клубах дыма, в тускло-мрачном отблеске словно погребальных светильников сидели писатели и пили пиво. Она сегодня собиралась напоить его «кофием»Алеша грустно поник над своей чашечкой.