Странное время вы выбрали для проверки. Вечер пятницы.
А я про что? Я и говорю: может, я убийца? Дочке накажи...
С дочкой ясно. Что наказать жене?
Запустила плиту твоя жена,пролетарий посуровел.
Ну а мне что посоветуете?
Мужичок вдруг подмигнул, водочный душок усилился.
С усмешечкой у тебя папка. Любишь папку-то?
Вы сидели?поинтересовался Иван Александрович, следя за бестолковыми волосатыми руками в чемоданчике: на одной в волосах летел дымчато-синий орел с грешником в когтях; на другой улыбался череп.
При культе. Мировые наколочки? У меня и могилка естьна груди. Хочешь, покажу?
Я и так верю. (Мужик рвался показать.) Ве-рю. Но к газу вас не допущу.
Ну и черт с тобой, распишись!
Иван Александрович внимательно изучил замусоленную, растрепанную ведомость, перелистывая странички, расписался и спросил:
Как ваша фамилия?
Жаловаться будешь?
Не на что. Как фамилия?
Теперешняя?
Иван Александрович махнул рукой и пошел в прихожую. Когда дверь за мужичком захлопнулась, они с Лизой стояли какое-то время в темноте, она нашарила выключатель, нежный розоватый свет озарил напряженные лица, он спросил с улыбкой:
Ну что, дочка?
Зачем вам сдался этот мосгаз?
Он мне жутко напомнил одного человечка, но по годам не сходится... Так, игра воображения. Но он прав: одна никому не открывай. Поняла, доченька?
Иван Александрович, не надо, вы все равно моложе всех. Вы мне нравитесь по-настоящему. Может, когда-нибудь и я вам понравлюсь...
Когда-нибудь?Он рассмеялся весело и вправду по-мальчишески.Вот это мило, это хорошо сказано!Вдруг коснулся пальцами обеих рук ее шелковых ярко-русых волос, отливающих розовым жемчугом под абажуром, погладил, опустил руки, пробормотав:Когда-нибудь понравишься, ma cher, разумеется, если будешь хорошо себя вести. Поехали проветримся, я чувствую, что переоценил свою силу воли.
Что такое «машер»?
Французская милашка.
Лиза включила «милашку» в скорбный список обид, который копился в некоем мысленном чуланчике, но пока что не представляла себе, как отплатить: вот если бы он увлекся всерьез, я б в ту же минуту его бросила («Любовь моя, не уходи!плачет, простирает руки.Останься!»«Ты мне надоел!») Этому никогда не бывать. Свет очередного фонаря освещал на мгновение бесстрастное лицо и руки на рулезагорелые, прекрасной формы, с удлиненными пальцами, с гладким перстнем вместо обручального кольца.
Иван Александрович, а вы любите свою жену?
Ну, это слишком сильно сказано. Однако по-своему привязан.
А если она узнает, например, про меня?
Ну и что?
Ей будет неприятно.
Это ее проблемы.
То есть вас это не волнует?
Абсолютно. Я сам себя уже давно не волную.
«Тогда зачем втягивать в эту пустоту меня?»размышляла Лиза. Или он притворяется? Не похоже. И не эротомандавно бы покончил и отпал. И все-таки что-то его сегодня взволновало (слегка, без простирания рук), но я не могу вспомнить, что именно. Мужичок в фуфайке? Мужичок тоже, но еще раньше, я ходила по комнате...
Иван Александрович, вы боитесь высоты?
С чего ты взяла?.. Забавно,переключился он на какую-то свою мысль.Иудеи ходили за Учителем и ныли: да как же «не прелюбодействуй», Равви? А правда, никак. Они не заметили главного: там нет ни мужей, ни жен, Он сказал, то есть этот грех не посмертный.
Это вы себя успокаиваете или меня?
А ты будешь язва,одобрил Иван Александрович.Уже есть. Умненькая и злая.
Это хорошо?
Как глоток ледяного вина в жгучий полдень. Суди самахорошо?
Вино в полденьне пробовала.
Тебе и не надо. Никаких искусственных встрясок, сама собой играешь. Впрочем, все попробуешь. Живи как хочется.
Сладостный хмель пропитывал, казалось, самую тьму, и как приятно пить его, не отрываясь, из его рукледяной яд своеволия.
Я всегда знала, что буду жить как хочу. Безо всякого посмертия.
Не хвастайся.
Машина плавно остановилась, прижавшись к тротуарчику средь домов-инвалидов, старых воинов в рубцах и шрамах. Стремительно темнело. «Давай зайдем... ну не то чтобы в гости, а...»«Давайте!»«Родная сестра деда. Ей девяносто девятый год».«О-го!»«Тут тебе и война, и мир». Мир экспрессионизма, как будто изломанный во времени и пространстве в угрюмом дворе с траншеями, через которые проложены хлюпкие доски, с дверью, обшитой фанерой (фанерки с гражданской, с комиссаров, заменяли зеркальные стекла), в грязноватой дворцовой роскоши парадного с бесчисленными кнопками звонков.
В тронутом тленом кресле под чадящей лампадой сидела пиковая дама и раскладывала пасьянс. Преобладающая обстановкаветхости и временности, на выцветших зеленоватых обоях пронзительно зеленеют овальные и квадратные заплаты от исчезнувших лиц, за дырявой шелковой ширмой подразумеваются чемоданы, готовые к отбытию: кликнуть призрак лакея, спуститься к экипажу с парой гнедыхи в запредельную Ниццу. Оставивши сложный запах чада, лежалой одежды и духов. Лиза наблюдала, как Иван
Александрович особым образом поклонился и поцеловал очень белую костлявую руку.
Как вы себя чувствуете, Марья Алексеевна?
Отлично, как всегда,ответствовал густой и властный глас, и на Лизу глянули черные, поразительно живые глаза на мертвом лице.Прошу садиться.
Позвольте представить: Елизавета Васильевна.
Лиза,уточнила старуха без дворянских церемоний и обратилась к Ивану Александровичу:Я знала, что ты придешь,и очень вовремя. Я завтра умру.
Дорогая моя, не преувеличивайте.
Поэтому у меня отличное настроение. Скоро встречусь с сыновьями, мы по-настоящему не виделись с гражданской. Я хочу тебе кое-что отдать заблаговременно, возьми в комоде в верхнем ящике бархатный мешочек. Ванечка у нас последний тут, в России,пояснила Лизе.Рухлядь и тряпки распределены, письма и карточки уничтожены, иконы пойдут в церковь.
Иван Александрович пожал плечами, но, не прекословя, исполнил, сунул что-то тускло-вишнево блеснувшее в карман, подсел к круглому столику.
Это вам карты про завтрашнее нагадали?
Ну, ну, я не в маразме.Взглянула на Лизу:Как вы находите?
Ничуть, наоборот.
Вот видишь, я просто знаю. Сегодня соборовалась и имела намерение всю ночь читать Евангелие (взглянула на книгу на столе)устала, глаза. Впрочем, оставим эти дела вечности.
Хотите, я вам почитаю?
Потом. Вас не слишком все это угнетает, Лиза?
Совсем нет. Ведь вам отлично?
Умница. Одобряю, Ваня, твой вкус и смысл.
Вы мне тоже очень нравитесь. Мне особенно понравилось, как вы сказали про сыновей. Они ведь были совсем маленькие в гражданскую?
Они были офицерры,объявила старуха громогласно, грассируя.Пррапорщики. Семнадцати и восемнадцати лет. Вам интересно?
Ужасно.
Ужаснода или ужаснонет?
Ужаснода!
Борис и Глеб. Я не суеверна!воскликнула внезапно и ударила костяшками пальцев по столу.Имена давали по Святцам: 2 мая и 24 июля. Их святые так распорядились.
Энергичным движением сгребла карты в колоду, рассыпала, опять собрала, принялась тасовать; эта игра-борьба продолжалась во время визита, на стол неожиданно выбрасывался разноцветно-глуповатый валет, поддельные короли (скипетр, держава, усатый профиль) или юркая шестерка. «Она никогда не умрет»,почему-то подумалось вдруг.
Я сегодня расположена к воспоминаниям.
Ради Бога,отозвался Иван Александрович предупредительно и с любопытством.
Ты кури, Ванечка.
Благодарю, обойдусь.
Кури, мне будет приятно. (Он послушно закурил.) Их закопали еще живыми, во всяком случае, про Бориса я знаю точно.
Как это?Лиза не поняла.
Когда красненькие заняли Крым и арестовали остаток, прополз слух, мы прокрались ранним рано за город, матери и жены...
Старуха ощутила на бесчувственном лице незабвенное холодное солнце и ветер. Смертники копали траншею, неглубокую, но длинную и извилистую. Вот встали на краю; Борис и Глебв белом нижнем бельедержались за руки. Они не боялись, она знала и сама не боялась. Глеб внезапно обвис на руках у брата, потом упал и Борис. Палачам было жутко, коммунизм только начинался, они еще не привыкли, стреляли как попало и сразу сбрасывали тела в братскую траншею.
А ночью при полной луне ветер свистел, поднимая песчинки, кружили, сбираясь, могучие птицы, голодные звери, двигались тени бесшумно, истеричные крики «Не подходи! Стреляю!» взрывались клацаньем затвора. Она предложила драгоценностимизерные остатки,молоденький охранник грубо отказался. И вдруг окликнул шепотом: только ползком и очень быстро.
Вы собирались разрыть могилу?спросила Лиза, как юный красноармеец, шепотом.
Могила,старуха усмехнулась.Слой песка сантиметров в тридцать. Я должна была убедиться, что они успокоились, попрощаться и прочитать отходную. Место я запомнила точно, но их не было.
Твердь дышала, песок шелестел, она отрыла руку, еще нехолодную, поднятую в безнадежном жесте (но это была не моя рука), бритую голову, тоже приподнятую, покойники, живые и мертвые, не лежали покойно, переплелись, перепутались члены и белые одежды. Ей одной попался добрый человекохранник, и она помолилась за всех. Поставила маленький крест, сколоченный днем плотникомхозяином хибарки, в которой она скрывалась. Крест наутро сломали и выбросили, ломали и выбрасывали, даже сжигали, а плотник сколачивал новый, а она ставила.
И вы не попались?
Ее взяли через сорок днейтак положено, чтоб души успокоились и покинули нас на сороковины. А через многомного лет лагерей ее опять не пустили охранники, не нашлось доброго. На месте погребения оккультным памятником воздвигся секретный объект. А плотник сохранил и отдал драгоценности.
И ваш Бог допустил такую бессмысленную смерть?возмутилась Лиза.
Ну, это с какой стороны поглядеть,возразил Иван Александрович.Гражданская война спасла Европу от мировой революции. Стоило ли ее, правда, спасать... это другой вопрос. Марья Алексеевна, я впервые слышу подробностиможет быть, не стоит? Вам потом не будет плохо?
Повторяю: все отлично,дама улыбнулась абсолютно беззубо, мелькнула черной плакальщицей Смерть.Сегодня можно, я последний раз вспоминаю в свете земном, неполном, а скоро буду знать, что именно случилось с ними в тот день и в ту ночь.
Да ведь разве не известно, что?спросила Лиза осторожно.
Нет, неизвестно, я видалась с Борисом, уже после второй войны, после всего. Но он ничего не смог рассказать о брате и о себе тоже.
Лиза взглянула на Ивана Александровича, тот непроницаемо слушал.
Я была уже на свободе, ехала в поезде в Крым и сразу узнала его, хотя ему было уже пятьдесят восемь. И спросила тихо, чтоб не привлекать внимания, по-французски: «Борис, это ты?» Он не понял, я повторила по-русски. «Вы ошиблись,ответил он.Меня зовут Николай Николаевич».
Но она знала несомненнокак знает мать про свое дитя,что это он. По классическим криминальным приметам: голос; детский еще, почти невидимый шрам на виске, жест, глаза, улыбкаа главное, по чему-то неуловимому, никогда не повторимому, что есть обаяние именно этой личности, а не какой-то другой. Вы воевали в гражданскую в Крыму? Воевал. Сколько вам было лет? Молодой. Он не знает дату рождения. Сейчас она расскажет этому старику, этому мальчику про рождение в селе Бровки Брянского уезда в майский полдень, про английский ножичек, которым он поранил себе висок, про любимую собаку Клотильду... сейчас, только найдет слова соучастия. Вы пережили расстрел? Странная старуха. Откуда она знает?.. Ты пережил расстрел. Я попал в руки белым (белогвардейской сволочи, он уточнил), но мне удалось спастись. Где и как? Он ничего не помнит, только сыпавшийся сверху песок, лавину, Сахару, зыбучие пески, забивающие дыхание,и вдруг черное крымское небо. Больше ничего, контузия, очнулся в рыбацкой хате, где пролежал долго, учился говорить, мешая явь с песчаным бредом,и та милосердная женщина, вдова, что подобрала его, объяснила, что он красный герой (какие-то расстрелы поменялись местами). Теперь рабочий на секретном объекте. А вы ничего не помните про брата Глеба? Никогда не слыхал. Вдруг начал дрожать и дергаться: у меня бывают припадки после той контузии. А кто вы такая? Я сочинила вполне складную версию, извинившись, что обозналась, приняла его за другого. Вот и все.
Но почему?закричала Лиза.
Иван Александрович сказал:
Вы меня восхищаете, тетушка, всегда.
Но ведь как ему было бы приятно узнать...
Он бы сошел с ума на этом своем объекте. Раздвоение личности: красный геройбелогвардейская сволочь. Вообще то русскому человеку не привыкать... совмещать, но тут уж чересчур. Итак, одного сына вы спасли, Марья Алексеевна.
Крест.
Пусть так. Вы отрыли его, он увидел небо. Добрый охранник, надо думать, задремал, Борис выбрался из ямы, и так далее. Выжил благодаря удивительной завесеамнезия, забвение. Поражает также благородство вдовы и плотника. Вообще сильный сюжет. Что вам почитать?
Старуха отозвалась монотонно, закрыв глаза и откинувшись в кресле:
В первый же день недели Мария Магдалина...
Он кивнул, быстро нашел страницу, начал отчетливо, отстраненно:
«В первый же день недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано, когда еще темно, и видит, что камень отвален от гроба.
Итак, бежит и приходит к Симону Петру и к другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: унесли Господа из гроба и не знаем, где положили Его...»
Лиза прислушивалась: простые русские слова, но непривычный ритм, повторы и инверсии создают подспудное напряжение, тяжело.
«И наклонившись, увидел лежащие пелены, но не вошел во гроб...»
Как это: не вошел во гроб? Нет, тяжело. Лиза вгляделась в ослепительно бледное бесчувственное лицо: как же она могла стерпеть и не сказать Борису, что она мать его? Невероятно. Детали таинственного сюжета: песок, крест, драгоценности, белое белье, протянутая рукасконцентрировались в продолжении: они держались за руки, а где же Глеб? А если он тоже спасся? Они работали на объекте и никогда не узнали друг другажуткий сюжет. Лучше слушать:
«Иисус говорит ей: жена! что ты плачешь? Кого ищешь? Она, думая, что это садовник, говорит Ему: господин! Если ты видел Его, скажи мне, где ты положил, и я возьму Его.
Иисус говорит ей: Мария! Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни! что значит учитель...»
И тут жутьв тайне противоестественной: ведь этого не могло быть, нельзя выйти из гроба. Нельзя! А читают и слушают тысячи лет. Иван Александрович слишком умен, конечно, не верит, а угождает пиковой даме. И все-таки ужасно жалко, что ее не встретят там Борис и Глеб, юные и прекрасные, с любимой собакой Клотильдой, не поцелуют, не заплачут от счастья, никогда не узнают, как она ползла по песку с плотниковым крестом. А вдруг?..
Что-то невыносимое, жалящее, как живой огонь, вошло на миг в душу... Лиза вздрогнула. Ободранная коммуналка, откуда не уезжают в Ниццу, а разве что на кладбище, и сдержанный равномерный голос:
«Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам.
Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим.
Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой!..»
Нет, хорошо. Правда это или неправдавсе равно, как сильно и хорошо! Лучше умирать так.
Что еще вы хотите послушать, Марья Алексеевна?
Благодарю, Ванюша, и вас, деточка.
Лиза поняла: визит окончен.
Сейчас я отвезу Лизу и вернусь.
Ни в коем случае,глаза открылись, их черный огонь оживил лицо.Приезжай завтра... то есть уже сегодня, старуха подумала.К семи вечера.
По дороге Лиза начала приставать с вопросами (он позволял, даже поощрял детскую любознательность):
Иван Александрович, я не поняла. Когда Мария не обнаружила труп, она побежала к Петру, так? А потом...
Он перебил невпопад, рассеянно:
Христианство погубило Римскую империю. И нашу.
Так ведь у нас атеизм.
Ну да. То же христианство, только вывернутое наизнанку.
Ну и ладно, жили мы без империи и проживем.
Да это единственное, что у нас осталосьи вот-вот рухнет. В Крыму ее не добили, она тайком выбралась из ямы и
в беспамятстве стала красненькой. Стало быть, надо добить, что и успешно делается.
Вот и доктор так считает, а я...
Какой еще доктор?
Вэлос, Митин друг. А я не верю.
Ишь ты, какая прелесть.
За что нас добивать? Что мы такого сделали? Марья Алексеевна, например, вдова и плотник. Их добить?