Голова, говорю я. Что за дрянь, которой меня пичкали вчера? Никак не могу протрезвиться.
Кофе?
Не откажусь.
Эрлих дотягивается до стола и придавливает фарфоровую кнопку звонка. Говорит Микки, сунувшей нос в кабинет:
Два кофе, шарфюрер. И скажите Фогелю, чтобы позвонил мне через полчаса. Где Гаук?
Откуда мне знать? говорит Микки нелюбезно и трясет прической а-ля Марика Рокк. Вечером он был в казино.
Свободны, шарфюрер!
Микки с треском захлопывает дверь, а Эрлих, натянуто улыбаясь, поворачивается ко мне.
Хорошая девочка, но никакого понятия о дисциплине. И притом мечтает об офицерских погонах. Ее отец старый член партии, начинал еще со Штрассером
Вы не боитесь?
Упоминать Штрассера? Что ж, сейчас не модно воздавать тем, кто почил после «чистки Рема». Карл Эрнст, Штрассер, Хайнес Кое-кого из них я знал, а с Ремом работал в штабе СА. Я ведь из СА, Птижан. И, поверьте, мне приходится нелегко в СД. Случается, что коллеги косятся и вот оно, следствиешарфюрер Больц. Я не раз предупреждал ее, что не люблю, когда сотрудники без моего ведома общаются с руководством. Но что поделаешь: бригаденфюрер Варбург питает к ней слабость Вы понимаете, что я имею в виду?
Постель или доносы?
Всего понемножку. Бригаденфюрер еще не стар. Больц давно получила бы повышение, если бы не Штрассер. В штабе СС слишком хорошо помнят, что партию создали он и Дрекслер, а не фюрер И не всем это нравится
Сложное положение, говорю я сочувственно.
Эрлих оживляется.
Вы так думаете? О, как вы правы!.. Бригаденфюрер считает людей СА вторым сортом и подчеркивает это на каждом шагу. А я терплю Вы знаете, Одиссей, что значит для таких, как я, терпеть унижение? Молчать и говорить: «Так точно» и «Никак нет»? Варбургу, видите ли, не по душе мои методы. Старомодные и негермански гуманные! А Больц Хотя что явсе это не слишком интересно. Не так ли? У нас с вами столько общих проблем, что пора перейти к ним. Вы согласны, Одиссей?
Я киваю и принимаю из рук вошедшей Микки чашку кофе. Вдыхаю крепкий аромат, но думаю не о кофе, а об Эрлихе. Из какого он теста? Я мало что знаю о штурмбаннфюрере: умен, в меру начитан, в меру культурен и вежлив. С претензией на оригинальность Но кто и когда утверждал, что враг обязательно должен выглядеть кретином, этакой волосатой гориллой без проблеска мысли на челе? Меня подмывает спросить Эрлиха, где он потерял глаз. На Восточном фронте?
Вы воевали, штурмбаннфюрер?
Да, во Франции. А потом я служил в зондергеррихте, Одиссей.
Особый суд?
Я юрист по образованию, доктор права.
Берлин?
Нет, Гейдельберг.
Юрист, доктор права, старый бурш и ни единого дуэльного шрама на лице. Об этом стоит подумать Нет, он непохож на труса. Здесь что-то иное.
Одиссейэто псевдоним? быстро спрашивает Эрлих и достает из внутреннего кармана свежий платок. Проводит кончиком по губам.
Собственного изготовления.
Не понял?
Коротко, чтобы не тратить драгоценного времени штурмбаннфюрера, я объясняю ему, что означают Одиссей и Циклоп.
А Фогель?
Так и живет безымянный. Знаете, не сложилось
Зовите его, Хароном, серьезно советует Эрлих и прячет платок. Я не шучу. Фогель перевез на тот свет столько народу, что старина Харон лопается от зависти. У нас в СД, дорогой Одиссей, есть всеи река мертвых, и авгиевы конюшни, и свой столпбригаденфюрер Варбург Так вот, от вас зависит, с кем вы предпочитаете иметь дело, с Циклопом или Хароном.
Так далеко зашло?
Хуже некуда. Считайте сами. Фальшивый пропуск, пробелы в биографии, английские метки и радист Люк, живущий на улице
Это еще кто?
Вы спрашиваете меня? говорит Эрлих и поднимает брови. Слабо даже для экспромта. Минута на размышление вас не устроит, Одиссей? А больше, честное слово, на таком вопросе не выиграешь.
Но я не знаю никакого Люка!
Так уж и не знаете? Полноте, Одиссей!
Я уже сказал Вы же не осел, Эрлих, и слух у вас преотличный. Или не надо рассчитывать на вашу догадливость, а следует просто послать вас подальше?
Рискните
Ну и подонок! медленно и словно рассуждая вслух, говорю я. В первый раз встречаю такого покладистого мерзавца. Ему хоть горшок с дерьмом на голову надень, он и то вытерпит! Еще чего доброго сочтет, что это рыцарский шлем, жалованный за заслуги на турнирах.
Под конец я не выдерживаю, и почти кричу, и трезвею от тишины. Эрлих, потирая серую щеку, долгой паузой, словно точкой, подводит итог моему взрыву. Мне и на эот раз не удалось вывести его из себя.
Губы, Эрлиха складываются в высокомерную улыбку.
Я не тороплю Хотя Слушайте, Одиссей! Давайте в открытую. Бригаденфюрер санкционировал третьюстепенья возражал, но без успеха. Фогель позвонит мне, и, если вы не разговоритесь, ничьи молитвы не спасут вас Согласен, о Люке вам тяжело начинать Может быть, лучше займемся Клодиной Бриссак?
Кло Бриссак Еще одна оплошность Птижана Я никогда не знал ее и даже имени не слыхал до того утра, когда Люк сказал мне, что Бриссак приедет из Тулузы и будет ждать на вокзале. В принципе я не должен был с ней встречаться, но так уж все совпалосвязной слег, а тот человек в Тулузе отказывался брать что-либо, кроме фунтов стерлингов. От него шла хорошая информация, и Люк свел меня с кулисье; мы, поторговавшись, заключили сделку; мне посчастливилось с такси, и прямо от Триумфальной арки я поспел на вокзалза минуту до отхода тулузского скорого. Деньги ухнули как в прорву в бисерную сумочку Клодин, пожилой провинциалки с жидкими волосами, убранными у висков. В спешке я и не заметил, что один банкнот застрял в бумажнике А на обратном пути меня взяли Пока гардисты ногами выколачивали из Огюста Птижана признание о тайнике с валютой, старина Огюст успел-таки вспомнить, что имя Клодин Бриссакзаписано им утром твердым карандашом типа «4Н» на клочке газеты и что клочок этот, по всей видимости, остался в удостоверении.
Жалостливая история о бедном влюбленном, застрявшем в Париже, сулила передышку как минимум в сутки. Все-таки служба безопасности не каждый день сталкивается с молодчиками, признающимися, что они нелегально прибыли в оккупированную Францию из свободного Марокко. Эрлих поначалу клюнул на нее, но, увы, ненадолго. Фальшивые пропуска не продавались на «черном рынке», а если и попадались, то все в них было стопроцентной «бронзой»от бланка до подписей. Мой же был на настоящем бланке, и лишь печать оказалась скопированной. Эрлих, строго глядя на меня сквозь очки, прочел заключение эксперта: «Печать исполнена с помощью наборного клише». Спросил: «Где вы его раздобыли?» Мне ничего не оставалось, как довольно быстро сознаться, что месяц назад в кафе я познакомился с девицей, причастной к Сопротивлению. Она пообещала найти мою невесту, используя связи в бывшей Зоне, а взамен попросила время от времени переносить какие-то пакеты с кладбища Пер-Лашез на вокзальную явку, где в качестве почтового ящика использовалось углубление в цоколе столба освещения. Мы действительно когда-то пользовались этим, столбом и кашпо на могиле, и Эрлих, проверив, нашел углубление там, где положено. Дальше все шло своим чередом. «Имена, клички, связи?»спросил Эрлих, и я выложил ему Кло Бриссак, двадцатидвухлетнюю красавицу.
Я считал, что это имя все равно известно гестапо: не могли же они проворонить клочок в удостоверении? И как же был я разочарован, вспомнив вдруг, что его там нет и быть не может: скатанную в шарик бумажку я выбросил еще на вокзале!.. Я пил светлое пиво, выставленное Эрлихом в качестве залога взаимопонимания, и, проклиная себя за обмолвку (зачем гестапо знать подлинное имя?), фантазировал относительно кафе и опознавательных знаков для рандеву. Это был идиллический день, когда штурмбаннфюрер почти верил Огюсту Птижану и надеялся, что тот, дав ему связную, расскажет еще немало интересного.
Фарфоровый глаз Циклопа, словно пистолетное дуло, целит в мой лоб. Живой правый, с легкой косинкой, устремлен поверх моего плеча.
Значит, Люка вы не знаете? повторяет Эрлих и вздыхает. Жаль Не сумасшедший же вы в самом деле?
Как знать, говорю я.
Да нет. Гаук не ошибается. Вы симулянт, Одиссей, и, кроме того, изрядная шельма! И все-таки вы все расскажете. Не мнеФогелю. Мне вы больше не нужны Жаль. Слово честижаль. Перед вами открывалась неплохая перспектива.
Секрет?
Да нет, пожалуй Будь вы правдивы, мы завтра же расстались бы. Вы сняли б себе новую квартиру, объяснили людям отлучкупричину нетрудно придумать, встретились с друзьями и зажили бы, как жили раньше. Время от времени мы виделись бы с вами и определяли дальнейший ход событий.
Очень мило, говорю я и выдавливаю улыбочку. Где-то я читал, что это именуется перевербовкой.
Дело не в термине.
Конечно. Потому-то я и настаиваю, что приехал из Марокко за невестой. Вы же убедились: она жила на улице Гренье.
Да, жила. Еще одна загадка: откуда вам известно имя той, что сбежала еще в сороковом? Вы были в Париже тогда?
Да, Эрлих не простак. Дай ему только вцепиться в шкуру, и он доберется до шеи. Мне и в голову не пришло, что эпизод с отъездом семьи Донвилль обыграется таким вот образом.
Браво! говорю я. Отличный ход, Циклоп!
Не пытайтесь меня злить.
Но вам же не нравится Не врите, Эрлих, и не играйте в непробиваемость. Циклопэто вас бесит! Ох как бесит!
Нисколько, говорит Эрлих спокойно, и я понимаю, что он не притворяется. Оружие слабогоиздевка. Последняя соломинка
Телефон на столеодин из четырех полевых квакушек АЕГзуммерит протяжно и требовательно.
А вот и развязка, говорит Эрлих и берет трубку. Штурмбаннфюрер Эрлих! Я искал вас, Фогель. Прихватите Гаука и спускайтесь вниз. Сейчас Одиссей догонит вас
С полминуты он вслушивается в писк, доносящийся из трубки, потом прикрывает чашечку микрофона и доверительно склоняется ко мне. Шепчет:
Фогель спрашивает, кто такой Одиссей? Объяснить? Или лучше сделать ему сюрприз? И в микрофон:Сами увидите, штурмфюрер!
Еще минута уходит у Эрлиха на то, чтобы вызвать конвой, подписать бумажку о моей передаче с рук на руки, встать и самому распахнуть дверь.
В случае чего, проситесь прямо ко мне, Одиссей. Я буду у себя до глубокой ночи. Советую не затягивать.
Ковровая дорожка в коридоре багрова, словно пропиталась кровью. Дорога на эшафот
Сюда, говорит эсэсовец и подталкивает меня к боковой лесенке. Не расшибись, здесь крутые ступени.
Дверьбольшая, окованная железом. Шляпки гвоздей украшены наконечниками. Кольцо, за которое берется рука конвоира, свет, слова:
Хайль Гитлер! Штурмфюрер, один арестованный в ваше распоряжение!
Очень много света от трех ламп под потолком. Темные балки с ввинченными в них крюками. В свое время в подвале, подвешенные за крюки, хранились окорока, колбасы и пармезан в сетках. В подвале еще и сейчас пахнет сыром.
Даже если я выдержу все, двадцать пятого кассир вскроет сейф в банке. Он связан с Сопротивлением, милый Дон-Кихот, но инструкция и присутствие директора и бухгалтера заставят его передать портфель в Булонскии лес. Два листка шифрованных записей. Одна надежда, что они окажутся не по зубам криптографам гестапо!..
Я даю Фогелю усадить себя на табурет и бессмысленно разглядываю лежащие на эмалированном подносе инструменты. Кусачки, изогнутые щипцы, какие-то спицы с хромированными наконечниками. Гаук, приветственно помотав головой, щупает пульс, сверяясь с часами.
Я думал, вы психиатр, говорю я.
Чему не научишься! говорит Гаук и отпускает мою руку. Прекрасный пульс. Можете начинать, Фогель.
Мой палец и спица. Боли нет, только красная капля появляется на кончике фаланги и опадает, лопается, заливая ноготь. Я отдергиваю было руку, но она прихвачена браслетом к скобе на столике, а сам столик врыт в бетон пола Разве то, что я чувствую, можно назвать болью?!
Где живёт Люк? слушу я. Где живет Люк?
Гаук вытягивает из воротника длинную шею. Кадык его безостановочно снует вверх, вниз и снова вверх. Глаза гаупт-штурмфюрера расширяются, ноздри трепещут. Он впивается лапой в плечо Фогеля и без усилий отбрасывает его в сторону. В свободной руке Гаука изогнутые щипцы. Я не мог оторвать от них взгляда и кричу, когда щипцы захватывают ноготь и сдергивают его вместе с мясом.
5. ПРОСТО ОДИН ДЕНЬИЮЛЬ, 1944
Щипцы захватывают ноготь и сдергивают его вместе с мясом. Стук инструментов, падающих на поднос. Крик. Лицо Фогеля и его тяжелое дыхание Сон повторяет явь, и я, открыв глаза, правой, целой еще рукой стираю, пот со лба. Левую руку крючит от долгой несмолкающей боли. Словно кто-то дернул за басовую струну, заключенную в теле, и заставил ее вибрировать
Ты жив, Огюст? спрашиваю я себя, и голос Эрлиха отвечает мне:
Сомневаетесь, Птижан? Напрасно!
Штурмбаннфюрер Какая честь, бормочу я, не имея сил приподняться. Располагайтесь поудобнее и чувствуйте себя как дома.
Циклоп сидит боком у меня на ногах и, не глубоко затягиваясь, попыхивает сигареткой. Он в полной форме: черный мундир, серебряный витой погон на плече, довольно толстая колодка орденских планок и Железный крест второго класса у левого кармана.
Закурите?
Нет Никотин вредит здоровью А впрочем, черт с вами, давайте!
Эрлих лезет в карман и извлекает сразу две пачкицелую и начатую. Щелчком вытряхивает тоненькую «Реемтсма», раскуривает ее и сует мне в рот. Похоже, что и другой карман набит сигаретамичто-то остроугольное оттопыривает его.
Открываете лавочку, Циклоп?
Вы о чем?
Боковые карманы табачный запас
Все острите? Лежите спокойно и старайтесь поменьше говорить. Гаук осматривал вас ночью, и сказал, что сердце ни к черту. Еще один сеанси крышка.
Скорее бы, говорю я без тени иронии.
Все мы смертны. Гаук едва вытащил вас. Адреналин, кофеин, камфора.
Не помню.
Странно было бы, если б помнили! Вы лежали пластом и были бледны, как херувим.
Эрлих кончиком пальца стряхивает пепел на пол. Сдувает крошки с рукава мундира. Золотые очки подпрыгивают на его длинном породистом носу.
Послушайте, Птижан, говорит он очень тихо. Вы не могли бы проявить любезность и не называть меня Циклопом? Не очень-то приятно, когда подчеркивают твой недостаток, а? Согласны?
Поистине что-то перевернулось в этом мире! Я с изумлением всматриваюсь в физиономию Эрлиха. Физиономия как физиономия. Спокойная; нос, искусственный глаз, тонкие бледноватые губывсе на месте, как и полагается. И все-таки происходит что-то странное. Сам воздух комнаты словно бы наполнен растворенной в нем тревогой.
Вы что, свихнулись, Эрлих? говорю я с прорвавшейся ненавистью. Да мне на на ваши переживания! Или это ход? Новый ход, придуманный вами? Гуманизм, старомодные методыэто было. Пытки тоже. Переходим на интеллектуальную платформу? Так?
Нет, говорит Эрлих и проводит рукой по лицу, словно умыв его. Вы здорово ненавидите меня, Птижан?
Разумеется!
Эрлих давит сигарету о спинку кровати. Искры падают на одеяло, и по комнате ползет пронзительная вонь.
Что-нибудь неясно? спрашиваю я и, забыв о левой руке, пытаюсь пожать плечами.
Попытка дорого обходится мне. Басовая струна, вибрирующая между ладонью и ключицей, натягивается и срывает меня с места. Боль выгибает тело дугой, и стон сам собой процеживается сквозь зубы Левая рука оплетена бинтом, как заготовка скульптора. На беломкоричневое, ржавое, окаймленное расплывшимся розовым; вчера я потерял сознание окончательно, когда Гаук содрал третий ноготь.
Воды?
Струна все еще вибрирует, и я мотаю головой: ко всем чертям!
Выпейте же. Вот упрямец! Эрлих подносит к моему рту фаянсовую кружку. Зубы стучат о край; вода льется на подбородок, шею, грудь, неся холодок и облегчение.
Лежите спокойно, Птижан, и помолчите. Глупо пикироваться в вашем положении. Может быть, немного соснете?
Чего вы хотите, Эрлих?
Пока ничего.
Хотел бы верить Или нет? Или все-таки цель у вас есть? Почему бы вам, например, не сообщить, что выв душе, конечно! симпатизируете мне? Или не попробовать доказать, что штурмбаннфюрер Эрлиххорошо законспирированный сотрудник Интеллидженс сервис? Я ведь поверю. Тем более если вы шепнете мне какой-нибудь пароль, полученный под третьей степенью от прежних жильцов этой вот комнаты!