Значит, не поверили бы? задумчиво говорит Эрлих. А что, если я скажу, что у доктора прав Эрлиха есть свои расхождения с господином фюрером и рейхсканцлером?
Боже, как это свежо! Особенно сейчас, когда высадка стала фактом, а союзники вот-вот войдут в Париж.
В Париж? До этого еще далеко, Птижан. Гораздо дальше, чем вы думаете. Да и не здесь решается судьба войны. Попомните мои слова. Фюрер сказал
Фюрер? У вас же с ним принципиальные расхождения, Эрлих! Вы на редкость непоследовательны.
Резкая морщина в виде буквы «фау» выпячивается на лбу штурмбаннфюрера.
Подождите, говорит он резко и поднимает руку. Все не так примитивно, Птижан. Наберитесь терпения и послушайте Вышпион. Английский или американский, а вполне возможно, французский или НКГБ. Доказательств «за» у меня целый ворох: фальшивые документы, признание о радисте, нелегальный переход границы, английские деньги что еще? Не то что зондергеррихт, но любой имперский суд не поколеблется, вынося приговор Другой вопроскак вы держитесь? Если не считать двух-трех ошибок, вполне пристойно. Больше того, ваше вчерашнее молчание дало мне право уважать вас. Фогель и Гаук не часто срабатывают вхолостую А теперь обо мне. Вы ждете, Птижан, что я скажу: война проиграна, и начну рвать рубаху. Не так. До конца далеко, и фортуна изменчива Но вот какая история. Мой отецвам не скучно, Птижан? был очень здоровым и сильным человеком. Не помню, чтобы он болел. И еще он был очень экономным, мой дорогой отец. Он работал на картонажной фабрике Брюнинга обер-мастером и получал шестьдесят марок в неделю, и однажды рассудил, что глупо, не болея, вносить двадцать марок каждый месяц в страховую кассу. «Я положу их на твою сберкнижку, Карл», сказал он мне и так и сделал. Мы все радовались: отец, мать, сестра и я. Больше всех я, само собой. Но вотслушайте внимательно! пришел день, и стряслась беда. Понимаете, все предначертано и все подчинено закону подлости. В цехах у Брюнинга гуляли сквознякидержать двери открытыми дешевле, чем поставить принудительную вентиляцию, а господин Брюнинг, заметьте, был не меньшим экономом, чём мой драгоценный фатер. Словом, сквозняк, отец не сберегся и три месяца пневмонии с несколькими кризисами. Врачи, койка в больнице, препараты, сиделка Тут-то и выяснилось, что отец поторопился выйти из страхкассы. Нам пришлось самим, без чьей-либо помощи, заплатить все до последнего пфеннига! Где сбережения, где моя сберкнижка? Мало того, мать изрядно пораспродалась, а сестра
Пошла на панель? безжалостно заканчиваю я.
Эрлих на миг теряется.
Вы!..
Да нет, это я к слову. Обычно у сентиментальных историй с моралистическими сюжетами бывают вот такие концы. Если я ошибся, примите мои поздравления: рад буду узнать, что ваша сестра уберегла невинность.
Это пошлость!
Конечно, соглашаюсь я, в который раз удивляясь выдержке Эрлиха. Но и ваш рассказ не менее пошл. Вот его мораль: застрахуйся, даже если уверен, что все будет отлично Короче, хотя вы и считаете, что война не проиграна, все-таки вам не терпится получить свой полис на случай того-сего. Но я не агент по страхованию!
Это все, что вы поняли? устало говорит Эрлих. Он делает паузу и добавляет:Как вам пришло в голову, что я собираюсь просить? И кого? Вас?
Меня, говорю я просто. Только труд напрасен: я не из Лондона и, конечно же, не из Москвы И вот чтоубирайтесь вон!
Хорошо, говорит Эрлих и встает. Я попробую
Что попробуете?
Уйти. Возьмите сигареты, могут пригодиться
Нервным коротким движением Эрлих бросает на одеяло коричневую мятую пачку «Реемтсма» и, расправив плечи, идет к двери. Стучит. Дверь не сразу открывается, и в освещенном проеме вырисовывается неправдоподобно огромная фигура солдата вермахта в полевой форме и с автоматом на груди.
Что надо?
Вот это фокус! Я пялюсь во все глаза, не в силах постигнуть смысла происходящего.
Я хотел бы выйти, говорит Эрлих, и руки его бессильно свисают вдоль мундира. Позовите фельдфебеля.
Запрещено, отрезает солдат и отталкивает штурмбаннфюрера в глубину комнаты. Назад! И не стучать больше!
Хорошо, говорит Эрлих и поворачивается на носках. Плечи его опущены.
Что это? спрашиваю я, когда дверь закрывается. Эрлих возвращается к кровати и, присев, тянется к пачке. Вытряхивает сигарету и, не закурив, крошит ее в пальцах.
Что происходит?
Не знаю, тускло говорит Эрлих и ссыпает табак на пол. Я, как и вы, под арестом.
Для провокации слишком сложно: рассказ с намекомэто еще укладывается в стандарт; но сцена с переодеванием, мнимый арестслишком смахивало бы на фарс. Что-то тут не то. Но что именно?
Мысленно я снимаю шляпу перед собой и раскланиваюсь, воздавая по заслугам чутью, еще час назад уловившему в атмосфере комнаты еле ощутимый привкус тревоги. Браво, Огюст!
В чем вы провинились?
Ни в чем, говорит Эрлих, выкрашивая новую сигарету. Я и сам ничего не понимаю. Вермахт появился в два сорок пополудни, и нам едва дали собраться. Приказ Штюльпнагеля.
Он вплотную наклоняется ко мне, обдав запахом свежего белья.
Птижан Я скажу вам то, чего нельзя говорить. Не знаю, правда ли это, но у империи новый рейхсканцлер.
Что?
Тише Ради бога, тише Вот прочтите. Майор из штаба Штюльпнагеля вручил нам всем приказ. Под расписку.
Бледные фиолетовые буквы пляшут у меня перед глазами. «Приказ 1. Безответственная группа партийных руководителей, людей, которые» Мимо! Дальше! Что там? Вот: «группа пыталась использовать настоящую ситуацию, чтобы нанести удар в спину нашей армии и захватить власть в своих интересах». Переворот? Но кем он совершен? Дальше, Огюст! «2 правительство объявило чрезвычайное положение и доверило мне все полномочия главнокомандующего» Кем подписано? Не спеши, Огюст, по порядку. «3 вся власть в Германии сосредоточивается в военных руках. Всякое сопротивление военной власти должно быть безжалостно подавлено. В этот смертельный час» Подписано: «Германской армии генерал-фельдмаршал Витцлебен»
Переворот? говорю я. Ай-яй-яй! Что ж вы не застрелились, Эрлих? Смерть от пули, утверждают, приятнее, чем в петле! Или вы сомневаетесь, что Гиммлера повесят? Сдается мне, армия не очень любит рейхсфюрера СС и, конечно же, не замедлит вздернуть его, а рядом с ними верных его сподвижников.
«Фау» на лбу Эрлиха становится багровым.
Не ликуйте, Птижан, говорит он любезно. Все вернется на круги своя. И раньше, чем вы думаете. Мы, люди СД, будем нужны любой власти.
А я-то думал, что вас арестовали!
Так оно и есть и в то же время мой арест ничего не значит. Заметьте, мне удалось устроить так, чтобы попасть именно к вам, а не в соседнюю комнату или подвал. Не все потеряно. Понимаете
Конец фразы я пропускаю мимо ушей. Вопросы куда более серьезные, нежели риторика штурмбаннфюрера, теснятся в голове. В Германии переворот. Военные у власти. Что это означает? Капитуляцию? Ни в коем случае. Скорее всего сепаратный мир на Западе, все силына Восток. Только так А где обожаемый фюрер? Прихлопнули?
Который час? спрашиваю я механически, не в силах увязать все, столь внезапно свалившееся на Огюста Птижана и, признаться, ввергнувшее его в некоторую растерянность.
Двадцать три с минутами.
Сутки
Вы о чем?
Сутки назад я был в подвале. А теперь штурмбаннфюрер Эрлих сидит здесь и сам ждет, не спровадят ли его в помещение с крюками под потолком. Там превосходные крюки, выдержат и быка.
Этой издевкой я прикрываю разочарование, охватившее меня при мысли, что некая идеячертовски скользкая! о которой я думал вчера и позавчера и трое суток назад и в которой заметное место отводилось Эрлиху, вдруг разом обесценилась. От того, что военные дорвались до власти, Огюсту Птижану не станет легче. СД, абвер ликакая разница? Вся штука в том, что у меня нет сил начать с новым следователем долгий путь, пройденный с Эрлихом
Эрлих снимает с руки часы и трясет их над ухом.
Стоят, говорит он с оттенком изумления. Черт, побери, до чего я распустился: забыл завести! Сейчас не двадцать три, Птижан, а больше. Может быть, глубокая ночь. Вы любите ночи, Огюст?
Утро мне милее.
Не скажите, ночью тоже хорошо. Темно. Часы привидений и самых смелых фантазий. Мрак помогает вообразить себя всесильным и бессмертным. Недаром все великое и тайное рождается под покровом темноты.
Прошлой ночью в подвале я этого не заметил.
Пеняйте на себя, Одиссей! Кто заставляет вас молчать? Мой бог! А знаете, Огюст, ваше упорство действительно импонирует мне. Если все станет на места, у нас найдется случай вернуться к этой теме и к притче. Идет?
Поживемувидим, говорю я, прислушиваясь к вибрирующей струне. Она натягивается и натягивается, и физиономия Эрлиха качается, увеличивается в размерах.
«Не смей, Огюст!»приказываю я себе и прикусываю губу. Сильнее. Еще сильнее. Только бы не обморок! Только не забытье, в бреду которого Огюст Птижан способен сказать много лишнего. Один к тысяче или один к миллиону, что солдат и бумажка с фиолетовыми буквамифальшивка, атрибуты фарса, изобретенного Эрлихом, чтобы добиться контакта со мной. Но даже если один на миллиард, Огюст Птижан обязан вычислить величину этого шанса и принять его в расчет.
Не молчите, Эрлих! прошу я и подтягиваюсь повыше. Поправьте, пожалуйста, подушку. Вот так Нет ли у вас в запасе новых, историй? Расскажите мне о Микки; кто она такая, эта шарфюрер Больц?
Шум, невнятный, нарастающий, с вкрапленными в него голосами и клацаньем металла, возникает за дверью, что-то глухо валится; оханье, возня; железный хруст замка и Фогель на пороге.
Штурмбаннфюрер!
Эрлих разгибается и роняет сигарету.
В полуотворенную дверь мне видно, как трое в черном волокут упирающегося солдата. Огромные сапоги, посверкивая сбитыми подковками, цепляются носами за выбоины в полу, скребут его; солдат глухо мычит и однообразно охает под ударами.
Фогель!
Звучный стук сомкнувшихся каблуков. Пронзительное:
Нашему фюреру Адольфу Гитлерузиг хайль!
Зиг хайль! слабым эхом откликается Эрлих и вскидывает руку к плечу. Зиг хайль! Зиг хайль!
Рот Фогеля перекошен. Штурмфюрер на грани прострации, и слова выбрасываются из него сами собойотрывистые и наэлектризованные.
Он жив! Он жив, штурмбаннфюрер!.. Заговор Рейхсминистр Геббельс выступил по радио Я первым вырвалсяи за вами! Сразу же!.. Штюльпнагельпредатель!
Эрлих разводит плечи в геометрическую прямую; машинально отработанным жестом поправляет портупею.
Спокойно, штурмфюрер. И ни слова больше! Поднимемся наверх, и вы расскажете все по порядку.
Подбородок Фогеля заостряется: он тянется изо всех сил, не замечая, впрочем, что непослушные ноги перекатывают тело с каблука на носок, пляшут джигу.
Сигареты, говорит Фогель. Вы забыли сигареты. На одеяле
Пусть остаются. Ловите спички, Птижан!
Коробок сухо брякается на пол, опережая новую порцию фраз.
Все-таки, Фогель, мы с ним коротали не один час. Это тот уникальный случай, когда солдат фюрера имеет право проявить снисходительность к врагу. Идемте, Фогель!
Ну и денек!.. Я, конечно, не в восторге от подвала с крюками, но там хоть все ясно. Ни малейшей неопределенности. А сегодняшние неожиданности, не поддающиеся быстрому истолкованию и анализу, кого угодно сведут с ума. Особенно если учесть, что арест Эрлиха обращал в прах идею Огюста Птижана Хрупкую идею, надо сознаться; но что поделать, если другой нет и как ни прикидывай, похоже, не предвидится.
6. «ТУМАН НАД КАРДИФФОМ»ИЮЛЬ, 1944
Да, другой идеи нет и, похоже, не предвидится. Я ломал голову над ней несколько суток и ломаю сейчас, когда мосты сожжены. Так уж я устроен: даже решив что-нибудь, не могу сразу преодолеть колебаний
Вы раскаиваетесь, Одиссей?
В голосе Эрлиха звучит предостережение «Не советую вилять!»расшифровываю я и, озлившись, отвечаю резче, чем следует.
Лишь бы вы не ушли в кусты!
Что с вами? Нервничаете?
Имея вас союзником, легко потерять покой.
Не преувеличивайте. Не так я страшен, как кажется.
Еще бы! О крюках в подвале и иголках я всегда вспоминаю с умилением.
Полноте, Одиссей! Надо же было убедиться, что вы умеете молчать Может быть, позвоните отсюда?
Слишком много людей. Поехали Кстати, о молчании. А если Фогель возьмется за вас, вы-то выдержите?
Сомневаетесь?
Сомневаюсь, серьезно говорю я и глубоко затягиваюсь сигаретой. Почему вы курите такую дрянь, Эрлих? Сущая трава! Вот что, когда доедем до бульваров, купите мне пачку «Житан». Два франка, не разоритесь.
Ничего, говорит Эрлих насмешливо. Я вычту их из сумм, отобранных у вас при аресте. Вы не против?
Помнится, несколько дней назад в кафе вы упрекали меня в мелочности. Оказывается, я вправе дать вам сто очков вперед Который час?
Без трех девять.
Доедем до угла и остановимся. Там бар, а в баре телефон.
Я пойду с вами. И давайте договоримся: без сальто-мортале. Я неплохо стреляю и
Можете не продолжать, говорю я и выплевываю окурок в окно. Красный светлячок отлетает в сторону, выбросив на лету маленький снопик искр, и исчезаетЭрлих ведет «мерседес», не сбавляя скорости.
Мелкая отвратительная дрожь, родившись внизу живота, подбирается к плечам; правой рукой я баюкаю левуюбезобразный белый кокон, подвешенный на бинте. Боль и озноб сопровождают меня третьи сутки подряд, отпуская ненадолго и возвращаясь вновь, цепкие, как клещ. Сдается мне, что Огюст Птижан начинает температурить Этого еще не хватало!
Голубые неоновые буквы БАР глубоко упрятаны под широкий козырек: дань войне и ее черному ангелуавиации, распластывающей над ночным Парижем свои алюминиевые крылья. Бомбардировок не было, но боши, очевидно, считают, что береженого бог бережет.
Я пойду с вами, повторяет Эрлих.
Нос, щеки, очки штурмбаннфюрера, окрашенные неоном, слабо светятся во мраке салона машины. Рукой в перчатке Эрлих небрежно поворачивает баранку, и «мерседес», осев на задние колеса, с ходу замирает, прижавшись к тротуару.
Хорошо, соглашаюсь я беззаботно, словно речь идет о пустяке. Дистанциядвадцать шагов.
У меня с детства скверный слух.
Вот как? И все-таки чего не случается! Верите ли, но я знавал мальчишку, который с задней парты слышал, о чем шепчутся на первой.
Редкая способность!
А вдруг и вы небесталанны? Вдруг номер телефона и мои слова войдут в ваши уши и застрянут там?
Хорошо, говорит Эрлих с раздражением. Мы же договорились В баре есть второй выход?
Конечно.
Извините, Птижан, но я люблю гарантии. Подождем четверть часа.
Полевой «симменс», ребристый и остроугольный, вклинен на сиденье между мной и Эрлихом. Прижав к уху трубку, штурмбаннфюрер свободной рукой поворачивает выключатель радиотелефона; несколько раз прижимает кнопку зуммера.
ЗдесьЭрлих!.. Шесть человек в машине к бару «Одеон» на улицу Савойяров Да, шесть человек. Я жду у входа: «мерседес»номерной знак ЦН семьноль один Повторите!..
Это не по правилам, укоризненно говорю я, когда Эрлих кладет трубку в зажимы. Хорош подарочек!
Побег заключенного тоже не презент.
С чего вы взяли?
Наш роман только начинается. Согласитесь; Огюст, обидно было бы расстаться на самом интригующем этапе.
Я делаю оскорбленную мину и демонстративно отодвигаюсь, забыв, что в темном салоне Эрлих не увидит моего лица. В общем, все идет более или менее нормально. Наберемся терпения на пятнадцать долгих минут. Ждатьэто я умею.
Вы бывали в «Одеоне»? спрашивает Эрлих и протягивает мне портсигар. Я нащупываю сигарету и, не закуривая, сую ее в карманчик пиджака.
Нечасто.
Здесь весело? Хорошие вина?
Как и везде. С вашим приходом в Париже заметно поскучнело.
Война, Птижан. В Берлине тоже танцуют нечасто.
Охотно верю!
Опять? говорит Эрлих и сердито дует на спичку, крохотное пламя пригибается, лижет его палец. О черт!.. Слушайте, Птижан, это крайне неразумнона каждом шагу демонстрировать ненависть к нам. Особенно сейчас.
Разве? А мне казалось, что молекулы обожания так и струятся из меня. Странно, что вы этого не почувствовали.