Сара открыла бесплатную веб-страничку, посвященную поиску утерянных вещей, ее финансировало правительство Соединенных Штатов.
Разыскиваю сына или дочь Лизерль/Лизы Кауфлер.
Вознаграждение в квантовых масштабах.
Что означает в «квантовых масштабах»?
Ничего, просто намек. Если этот человек владеет «последним ответом», то он, очень возможно, не лишен познаний в квантовой механике.
Я снова развернул кресло на сто восемьдесят градусов, чтобы оказаться с Сарой лицом к лицу, и спросил:
Ты подозреваешь, что окончательная формула Эйнштейна Е = ас² имеет какое-то отношение к квантовой механике?
Это выглядело бы весьма логично. Хотя Альберт и не хотел объявлять об этой формуле, поскольку был не согласен с выводами квантовой механики. Вот откуда его известное выражение «Бог не играет в кости». Все-таки путь к единой теории поля пролегает через квантовую механику. Ты ведь помнишь: в конце жизни Эйнштейн пытался открыть формулу, которая объединяла бы в себе все фундаментальные физические законы.
Ты думаешь, Эйнштейн пришел к такой формуле, только никому ее не открыл?
Возможно, если ученый не был уверен в практических последствиях своего открытия. Хиросима и Нагасаки продолжали преследовать его всю жизнь.
Над Вильямсбургом сгущались сумерки, и я задумался над этим титаническим трудом: отыскать единую теорию всего. Насколько мне было известно, всемирное тяготение и электромагнитные силы никак не желали ладить между собой. Перед нами стояла не менее титаническая задачаотыскать обладателя такой формулы с помощью письма в Интернете.
Сара разместила объявление на государственном сайте о пропавших вещах. Там наверняка накапливались за день тысячи постов, на которые никто не обращал внимания. С тем же успехом можно запечатать письмо в бутылку, зашвырнуть в океан и надеяться, что оно попадет в нужные руки.
Но иногда и послание потерпевшего кораблекрушение достигает своей цели.
39Берлинские годы
Когда имеешь дело с ученымимеешь дело с ребенком.
Сара уснула на диване, а я все еще был погружен в изучение берлинского этапа в жизни Эйнштейна. Вот уже два часа я наскоро заполнял лакуны, а список неразрешенных вопросов только разрастался.
Я убрал ноутбук с коленей Сары и подхватил девушку на руки, стараясь не разбудить. Медленно перенося ее на кровать, которую она сама для себя выбрала, я ощущал совсем другие чувства, чем в ту ночь, когда поднимал француженку по ступеням бернского «Мартахауса».
Я нежно опустил ее на кровать и до плеч прикрыл простыней. Лицо Сары осветилось улыбкойона была похожа на девочку, которая чувствует себя огражденной от всех ночных кошмаров.
Какое-то время я наблюдал за ее сном, пытаясь осознать перемену, происшедшую во мне. Теперь я не ощущал немедленной необходимости раздеть свою подругу, чтобы заняться с ней сексом. Она не стала для меня менее притягательнойвовсе нет. Дела обстояли гораздо хуже. Я впервые начал постигать, что желание способно преобразиться в гораздо более тонкий вид энергии, которую мне не удавалось определить.
Я был растерян.
Вернувшись к столу, я попытался выкинуть из головы будоражившие меня мысли и набросал на экране диаграмму всего, что случилось в жизни Эйнштейна после публикации его первых статей, отметив лакуны на полях.
В 1908 году Альберт получил возможность уйти из патентного бюроему предложили должность приглашенного профессора в Бернском университете.
После рождения первого законного ребенка семья Эйнштейн перебралась на территорию нынешней Чешской республики, где ученый определенно пошел на повышение: он возглавил кафедру теоретической физики в Карловом университете Праги.
Хотя его слава еще не успела проникнуть за океан, в академических сообществах Европы Эйнштейн начинал набирать вес. Вследствие этого физик был избран членом Прусской академии наук, и император лично пригласил его возглавить физическое отделение в Институте кайзера Вильгельма. В целом Эйнштейну было суждено провести в Берлине шестнадцать лет. За это время он успел развестись с Милевой и жениться на Эльзе, своей двоюродной сестре, которая заботилась о нем во время нервного кризиса.
В 1920-е годы Эйнштейн оказался в центре всеобщего внимания, главным образом из-за присуждения ему Нобелевской премии, хотя его научные теории были приняты далеко не везде. Отдельные немецкие журналисты обрушились на утверждения, которые в свете нацистской пропаганды представлялись им бредом больного еврейского мозга.
За год до прихода к власти Адольфа Гитлера общая атмосфера нетерпимости и антисемитизма в конце концов вынудила Альберта покинуть Германию и переплыть океан. Он отправился в Соединенные Штаты.
Мое первое бруклинское пробуждение началось со сладкой, болезненно-прекрасной песни, пробивавшейся сквозь стены подсознания. Все еще не выходя из дремоты, я напряг все имевшиеся в наличии силы и различил в полусне звуки песни, похожей на госпел:
There's a lazy eye that looks at you
And sees you the same as before
Нежное поглаживание чьей-то руки по моим волосам заставило меня проснуться окончательно.
В этой песне пелось о глазе, и вот я различил его, невозможно голубого цвета, в паре сантиметров от моего лица. Я не сразу сообразил, что это Сара, подпевая звукам музыки из своего ноутбука, улеглась на свободном пространстве моей постели, чтобы увидеть, как я просыпаюсь.
Что это за песня? спросил я сонным голосом.
Вместо ответа девушка протянула мне коробку от диска с названием «Rabbit Songs» в исполнении «Нет»альтернативной нью-йоркской группы. На обложке были изображены кролики, убегающие от какой-то опасности, что я воспринял как нехорошее предзнаменование для нашей новой американской жизни.
Я нашла этот диск в складках дивана. Правда, мило? Француженка тотчас же спрыгнула с моей постели, обозрела в окно сутолоку четвергового утра и заявила:Нам следовало бы поучиться у кроликов. У них большие уши, чтобы лучше слышать. Они знают, что норка принадлежит им только на время.
Я одевался, не отрывая взгляда от девушки в спортивной куртке. Мне нравилась интимность отношений, которые зародились между нами. В глубине души я желал, чтобы наши поиски в Нью-Йорке никогда не завершились. Пусть я каждое утро буду просыпаться под песни кролика.
Кстати, ты все еще не высказал мне свою гипотезу насчет буквы авдруг прибавила Сара.
О чем это ты?
О формуле, которую Йенсен высветил на экране в Белграде. Она ведь так выглядела: Е = ас²?
Я продолжал неторопливо одеваться, размышляя над этой загадкой, которую принял за ошибку, когда получил конверт с последним посланием.
Желудок мой забурчал от голода, прежде чем я успел высказаться:
Быть может, «а» означает «ускорение».
Что за нелепость! Мы не можем умножать ускорение на скорость света в квадрате. Это не имеет смысла.
«Поглощение»?
Еще нелепей.
Ну а что бы ты предложила?
Сара обернулась ко мне с загадочным выражением лица и ответила:
Скажу, когда удостоверюсь в своей идее. Пока что мне не хочется сковывать рамки твоих поисков.
40Татуировщик
Сформулировать проблему часто важнее и труднее, чем решить ее.
Все утро я портил глаза за чтением рукописи, а Сара искала по городу старинные телефонные справочники, как я и предложил вчера вечером. Натолкнуться таким образом на потомка Лизерль было так же вероятно, как найти иголку в стоге сена, однако француженка рассматривала любые возможности, не желая думать, что наша высадка в Америке окончится очередным поражением.
Компьютерные дизайнерши заявились в свой отсек ровно в девять утра. С этих пор тройное отстукивание по клавиатурам превратилось в аккомпанемент к моей нудной работе. Время от времени у них звонил телефон. Отвечающая дама верещала так громко, словно не верила в беспроводную связь, появление которой когда-то предсказал Тесла.
Каждой из них было где-то под тридцать, как и Саре, но для меня они оказались пустым местом. Три WASP, очевидно регулярно посещающие бары для одиноких и разделяющие взгляды Республиканской партии. Поднимаясь на третий этаж, девицы приветствовали меня апатичным «Hi», а потом исчезали за перегородкой.
Полуденное появление татуировщика было обставлено совершенно иначе. Этот парень со спутанной шевелюрой носил куртку «Hellangel», в нем было по меньшей мере килограммов сто двадцать.
В отличие от товарок по общежитию он проник на наши тридцать метров с оглушительным воплем: «Есть кто живой?», произнесенным с коста-риканским акцентом, затем уселся на наш диван с видом родственника, которого, хочешь не хочешь, приходится принимать.
Зовут меня Фернандо Себастьян, но в Вильямсбурге все знают меня под именем Вертун.
Представившись подобным образом, Вертун внезапно поднялся с дивана и практически врезался головой в мой монитор, желая выяснить, чем я занимаюсь.
В данный момент передо мной находилась страница из рукописи японца, прямо-таки испещренная формулами. Йосимура пытался пояснить теорию Эйнштейна о скорости взаимодействия тел.
Ты что, проф по математике?
Это было бы неплохо. Я нанятый журналист, который безуспешно пытается разобрать одну формулу.
Я сам удивился, что разоткровенничался перед незнакомым парнем. Быть может, его простецкая внешность подсказала мне, что он для меня безопасен, как будто разумная часть Вселенной его совершенно не касалась. Однако же Вертун вскоре доказал, что кое-какие соображения по этому предмету у него имеются.
Есть один приемчик, который никогда не подводит. Послушайся дядю Вертуна, нанеси эту формулу себе на кожу и в конце концов разгадаешь. Даже во сне твое тело не забудет, что это дело требует решения, и продолжит работать в ночную смену. Однажды утром ты проснешься с ответом, не зная, откуда он взялся.
Я не знал, что и ответить, просто долго смотрел на этого типа, который снова завладел моим диваном. Я понимал, что если у Вертуна нехватка клиентов, то встречи с ним грозят обернуться для меня кошмаром.
В подтверждение моих опасений парень объявил:
До обеда у меня никого нет. Хочешьзаймемся прямо сейчас. Давай, не будь хлюпиком.
In extremis меня спасло появление Сары с большой сумкой в руках.
Словно только сейчас ощутив неуместность своего вторжения в нашу жизнь, Вертун подскочил и протянул моей подруге руку. Сара пожала ее без особого энтузиазма. Затем татуировщик скрылся в своем отсеке и врубил на полную мощность «Creedence Clearwater Revival».
Вопли одной из WASP заставили Вертуна наполовину уменьшить громкость.
Именно в этот момент Сара обняла меня за плечи. Ее лицо сияло от восторга.
Мы напали на след, прошептала француженка. Быть может, простое совпадение, однако поразведать стоит.
Что у тебя?
На Манхэттене и в Бруклине удача мне не улыбнулась, но вот на Статен-Айленде проживает некий Дэвид Кауфлер. Я не оговорилась: «проживает», а не «проживал». Его имя значится в телефонном справочнике за этот год, что не может не радовать.
Ты полагаешь, это и есть сын Лизерль и американского солдата?
Сара вытащила из сумки кожаную куртку-косуху, протянула мне и сказала:
Скоро выясним. На пароме, конечно же, будет холодно.
Путешествие в метро до станции «Бэттери-парк» выглядело как возвращение в прошлое лет на пятьдесят, если не больше. И туннели, и сами вагоны, перевозившие тысячи пассажиров, казалось, застали еще первые выступления Фрэнка Синатры.
Да и конечная станция, с которой ходил бесплатный паром на Статен-Айленд, относилась еще к эпохе черно-белого кино. Развлекая пассажиров, ожидавших отправки на самый дальний конец Нью-Йорка, чернокожий певец с остекленевшими глазами исполнял классический блюз. На его гитаре было всего две струны. Это звучало лучше, чем на многих дисках из моейтеперь такой далекойколлекции.
Когда подошло громадное судно, на берег вывалила толпа мрачных пассажиров, и только потом нам удалось попасть на паром. Пять минут спустя он тяжело отчалил, отделив нас пучиной моря от силуэтов Манхэттена.
Мы с Сарой смотрелись как типичные обитатели Вильямсбурга. Ветер задувал в корму, и я увидел, как перед нами вырастает статуя Свободы. Мне пришло на память ее воспроизведение, созданное Дали в Кадакесе, только с факелами в обеих руках.
По мере нашего приближения к оригиналу статуя оставалась для меня все такой же грозной. Это непроницаемое бронзовое лицо казалось мне не символом свободы, а скорее ликом исполина, готового предать огню все человеческие измышления.
41Статен-Айленд
Коллективный страх приводит в действие стадный инстинкт и обыкновенно пробуждает ненависть к тем, кто не является частью стада.
Когда мы достигли пристани, я вспомнил, что десять лет назад уже был здесь, но только из метро на паром не пересаживался. В моем путеводителе «Нью-Йорк за неделю» значилось, что посмотреть статую Свободы, не тратя время в очередях, стоило, но на Статен-Айленд высаживаться не рекомендовалось. Причина была не в том, что это опасно, просто острову недоставало привлекательности, характерной для Большого Яблока.
Республиканский остров в составе города с демократическим большинством, Статен-Айленд начиная с 1980 года несколько раз пытался отделиться от Нью-Йорка, потому что население не ощущало на себе заботы городской администрации. В 1993 году был даже проведен референдум, в ходе которого шестьдесят пять процентов жителей проголосовали за отделение, однако ассамблея штата Нью-Йорк не приняла его результатов.
А недавно я прочел о новой попытке республиканца Эндрю Ланзы, который на 2115 страницах доказывает, что острову приходится платить больше налогов, чем остальным частям города, а обслуживается он в два раза хуже.
Здесь мне пришлось прервать свои раздумья о бесполезных вещах и прийти на помощь Саре. Девушка уже развернула карту и пыталась отыскать адрес Дэвида Кауфлера: Ричмонд-Хилл-роуд, дом 46. Изучив весь остров сверху донизу, мы обнаружили, что нужное нам шоссе берет начало в зеленой зоне с нехорошим названием Фреш-Киллз-парк.
Это было очень далеко от паромного причала, поэтому мы попытались найти такси, однако моросящий дождик очистил стоянку от машин. Пока мы там топтались, я увидел автобус с надписью на боку: «No trans fat», которая меня ошарашила.
Ты заметила? Я с возмущением дернул француженку за рукав. В этот автобус запрещен вход толстым пассажирам. Может быть, это ради экономии бензина?
Ты серьезно так думаешь? рассмеялась Сара.
Конечно! Ты же своими глазами видела.
Видела, но эта надпись означает совсем иное. Я смотрю, ты в английском слабоват. «No trans fat» нужно понимать как «Скажем «нет» трансгенетическим жирам». По-видимому, это лозунг кампании, говорящий о пользе экологически чистых продуктов.
Пока мы болтали о совершенно не важных вещах, на стоянку наконец-то въехало такси и мы отправились в путь по нашему первому американскому следу.
Таксист остановился перед двухэтажным домом заброшенного вида. Заплатив за дорогу двадцать семь долларов, мы вышли под дождьон уже усилился.
Если внутри никого нет, то нам крышка, заметил я, изучая взглядом шоссе. Не думаю, что здесь ездят такси, тем более в такую погоду.
Пойдем, не дрейфь, подбодрила Сара.
Она нажала на старенькую кнопку звонка рядом с решеткой, за которой виднелись запущенные джунгли из кустов и лиан. Половина фасада заросла вьюнком, который даже завесил одно окно.
Здесь никого нет, весь промокший, запаниковал я, а француженка раз за разом нажимала на кнопку звонка.
Еще одна минута прошла в бесполезном ожидании. По челке моей подруги струились капли дождя.
Единственной нашей возможностью не подхватить воспаление легких оставалась пробежка до ближайшего открытого бара, если таковые имелись на острове. Но француженка придерживалась иного мнения. Она указала мне на сборный дом на той же Ричмонд-хилл-роуд, метрах в пятидесяти впереди. В одном окошке горел свет, что не выглядело странно и днем, потому что небо почернело от туч.
Мы могли бы позвонить в эту дверь, предложила Сара. Так мы не только укроемся от дождя, но и порасспросим о соседе, Дэвиде Кауфлере.
Если только нас не встретят выстрелом из ружья. В подобных местечках к вопросам частной собственности относятся очень серьезно.